в.и.иванов.

ДЕРЕВЬЯ СТОНУТ В БУРЮ

том первый

2014 год

ВМЕСТО ПРЕДЕСЛОВИЯ

В основу книги «Деревья стонут в бурю» положен труд.

Труд – школа жизни для всех, без различия чинов и рангов. Но для одних это благотворная школа, помогающая подняться до высочайшего нравственного подвига, а для других суровая и беспощадная, приводящая к нелегкой духовной драме.

В центре повествования стоит жизненный путь самого автора, книга автобиографичная.

Биография Василия Ивановича Иванова вполне обычна для людей в период после военных лет. Родился в 1942 году в маленькой деревне Полевое Чекурево Первомайского района (ныне Батыревский) недалеко от города Ульяновска.

Судьба складывалась, как и у многих его сверстников, военное детство в маленькой деревушке. Детские и юношеские годы его, то есть время, когда человек особенно чуток к ласке, добру, к справедливости и несправедливости в окружающем его мире, когда в безотчетном волнении первые страсти, любовь и ненависть ложатся незаживающими рубцами на сердце, когда душевная сила человека начинала только-только складываться и формироваться, пришлись на трудную военную и послевоенную пору. Все беды той жизни и короткие радости ее коснулись души подростка, оставили в ней свой след.

Когда повзрослел, потянуло в дотоле неведомые ему далекие края. Сказалась молодость. Хотелось увидеть, услышать, узнать все самому, а не с чужого пересказа. Жил в Таджикистане, в Казахстане, в Западной Сибири, в Республике Коми. Изъездил, кажется, все дороги, обошел все уголки. Каждый новый край становился малой Родиной, входил трепетно в душу и оставлял неизгладимый след.

Получил аттестат зрелости, потом Вольское училище механизации, Целиноградский сельскохозяйственный техникум, Ухтинский индустриальный институт. Работа всегда находила автора, а он работу – от управляющего совхозом до руководителя железнодорожных структур. Всегда вначале нелегко, но каждый раз по новому с интересом к общению с людьми и их судьбам.

Важно помнить, что в жизни каждого человека всегда есть место для «поступка», а каким будет поступок, решать приходиться самостоятельно.

Роман.

Ю. Нестеренко

Бездомным зверем стонет буря за стеною,

Скребется в окна, бьется в дверь в бессильной злости.

В ночном саду за водяною пеленою

Блестят деревья как …

Д Е Р Е В Ь Я С Т О Н У Т

В Б У Р Ю

.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

– Тпру-у! Хватит, Тодор, на сегодня, давай поужинаем и отдохнем, да и лошадка вон еле-еле ноги передвигает.

– Ладно, дядя Король, разведем костер и отдохнем немного.

– Ты иди, Тодор, собери валежника, а я приготовлю что-нибудь поесть.

С этими словами Михей Королев, он же «Король» (так прозвали его сослуживцы) притянул к себе мешок, где хранились картошка, хлеб, сало, крупы и другие продукты.

Тем временем Тодор взял с передка телеги топор и зашагал к разлапистой сосне. С веток поглядывали вниз птицы. Тодор потер руки, потому что уже заметно похолодало, на бледном небе кучились стылые облака, в воздухе потянуло свежестью. Собака его, почуяв возню мышей, стала принюхиваться к корням сосны. Тодор взял топор и ударил самый нижний сучок, он был сухой. Тодор бил и бил топором, пока не набрал полную охапку хвороста. Притащив хворост поближе к телеге, Тодор разложил костер. Слабый огонь костра затеплил в нем чувство удовлетворенности.

К тому времени, Король, постелив полотенце, разложил хлеб, сало. Налил в котелок воды и повесил на таган.

Почуяв запах еды, пес повилял хвостом и тоскливо смотрел на него. Тодор погрозил ему пальцем, и собака легла возле телеги, ожидая, когда Тодор даст ему хлеба или что-нибудь съестного.

Начали ужинать. Сало резали тонким слоем, чтобы дотянуть его до конца пути. Накормили и собаку. Пес жадно глотал ломти хлеба с салом. Потом они почти до капли выпили горячий, душистый чай. Отдохнуть легли на повозку, под голову положили мешок с мукой. Король перевязал рану на ноге чистой тряпкой. Рана была глубокая и сильно болела. Тодор встал, снял с лошади сбрую. Он надел путы на сильные ноги коренастой, низкорослой лошаденки и подвязал торбу с овсом к ее морде с белым пятном на лбу.

Тодор был молод. Жизнь еще не потрудилась над его лицом. Оно было доброе и открытое; сдавалось, что и душа у него такая же. Ему нечего было скрывать и, быть может, потому казалось, что силой мышц он возмещает недалекость. Но такова ирония честности.

Тодор постелил возле костра пустые мешки, оперся головой о снятый с лошади влажный хомут. Он вдыхал запах горящих в костре свежих веток. Где-то журчала вода. Пощебетывали птицы, устраиваясь на ночлег. Слышно было, как на повозке похрапывал Михей, иногда постанывал от боли в ноге. Тодору не спалось. Он думал о матери, о зарубленном отце, когда турки ворвались в их хату. Отец соскочил, но турок взмахнул саблей, и кровь хлынула с левой стороны шеи фонтаном. Мать закричала, хотела помочь отцу, защитить его, заслонить собой, но другой турок штыком проткнул матери живот. Тодор кинулся на турка, но двое скрутили ему руки и ударили прямо в темя чем-то тяжелым. Больше он ничего не помнил. Пришел в себя уже в сарае, голова сильно болела. Народу в сарае было человек двадцать, и все в основном были односельчане, почти его ровесники. Все были связанные. В щели двери было видно, как турок стоял в карауле возле дверей. Кругом стоял запах гари, деревня уже догорала, деревню заняли турки. Война была где-то далековато от их деревни, никто не ожидал, что турки так быстро дойдут до их деревни. Лазарет раненных русских расположился в их деревне, в доме старосты. Когда турки заняли деревню, они перерезали докторов и раненных, но Михей, у которого была перебита коленная чашка, находился в кузне (он двигался на костылях). Кузня находилась возле реки, и он часто помогал отцу Тодора ковать лемеха, изготавливать бороны, оковать колеса на телеги. Михей был сам из деревни, жил до рекрутства в глубинке Росси́и, недалеко от великой реки Волги.

Так вот, когда турки подожгли деревню, Михей понял, что уже ему не поспеть до лазарета и, на всякий случай, вооружившись железным прутом, стал ждать у входной двери кузни.

… Долго ворочался Тодор в сарае, узнал он и своих сверстников, друг другу они помогали освободиться от путов и ждали темноты, чтобы освободиться от плена турков. Перед глазами стояла мать со штыком в животе.

Тодор прощупал все углы сарая, наткнулся на вилы, с помощью этих вил кое-как прорыли яму под задние стенки сарая, пролезли по одному в задний двор. Все потихоньку разошлись: кто в соседнюю деревню, кто к лесу. По дороге он вспомнил, что в лесу надо иметь серянку, иначе замерзнешь, ведь костер нечем разжигать. Решил зайти в свою кузню, он знал, где находится у отца серянка. При подходе к кузне Михей окликнул Тодора, узнав его. Тодор все рассказал Михею. Он надоумил Тодора уехать до рассвета с этой деревни. Ходить Михей без костылей не мог. А далеко ли уйдешь на костылях? До рассвета они сидели в кузне возле горна, но разжигать горн не стали, так как опасались, вдруг турки заметят дым. Уже совсем рассвело. Было видно силуэты лошадей, то тут, то там, они щипали травку, паслись возле речки. Среди лошадей Тодор заметил и лошадку свою, за которой ухаживал сам, когда отец был занят в кузне. Лаяли собаки, были слышны плач женщин, несло гарью.

Тодора тянуло домой, хотелось хоть одним глазком посмотреть на отчий дом, что стало матерью, а вдруг она еще жива и нуждается в его помощи. При воспоминании о матери у него навернулись слезы и, никакая сила его уже не смогла удержать. Крадучись, он приблизился вплотную к своей усадьбе. Турок не видно, дом почти весь сгорел, торчала труба печная и полуразваленная печка, да головешки. Сарай сгорел дотла. Сгорело почти полдеревни. Турки угнали женщин и детей. Стариков вырезали. Тодор вспомнил о погребе в доме, стал расчищать головешки и наткнулся об останки матери. Слезы текли сами собой и, вдруг он вздрогнул, услышав чей-то вздох позади себя. Оказывается, это Михей приполз к нему. Нога у него распухла, боль была невыносимой.

Разорили турки еще одно болгарское село. Двенадцатилетний мальчик остался круглой сиротой.

Целый день Тодор с Михеем хоронили останки людей в братской могиле.

Лазарет тоже сгорел. У Тодора не осталось никого из близких ему людей, кроме Михея. Мальчик не знал, что ему делать, прижимался к Михею. Слез уже не было.

Михей предложил мальчику собраться в дорогу, по пути надо было еще заехать в свой полк, где он был ранен, оформить документы.

Тодор с Михеем кое-как собрали повозку; в одном дворе нашли оглобли, в другом – колеса, в третьем – сбрую. Тодор привел лошадку, запрягли, достали из погреба кое-какую еду и тронулись в путь. Какая-то собачка, почти щенок, грустными глазами смотрел на Тодора, он позвал щенка, а тот подбежал к нему и начал ластиться. Тодор отломил ему кусочек лепеш ки и щенок, виляя хвостом, проглотил не жуя, до того он был голодным. Мальчик и щенок смотрели друг на друга, и щенок прижался к нему, словно доверил свою судьбу ему. Тодор обнял щенка, взял на руки и отнес к повозке.

Михею было очень жалко мальчика, тревожно на душе за его судьбу, он знал, что его спишут с военной службы и, решил уговорить Тодора уехать с ним на его Родину, в тот далекий край, откуда он родом, хотя сам еще не знал, что его ждет дома.

Сколько сирот, сколько бездомных оставила война между турками и болгарами на болгарской земле!

…Костер уже еле тлел. Тодор поежился, потянулся вперед, поворошил красные угли, и огонь с новой силой взмыл вверх, в ночную темь. Круг света захватывал лошаденку; она лежала, подогнув коленки. На морде её болталась пустая, уже ненужная торба. Щенок, распростертый на земле, положив морду на лапы, подполз ближе, ткнулся носом в руку Тодора, лизнул. Михей лежал, постанывая от боли в ноге с открытыми глазами, прислушиваясь к ночным шорохам. Заметив движение Тодора, охрипшим голосом он спросил: « Ну что, сынок, может, двинемся дальше?» на что мальчик ответил: « Пожалуй, пора». Тодор встал и ринулся в утро. Иного выхода не было. Быстро перекусив на дорогу, двинулись в путь. Повозка покатилась по колеям дороги на восток. Веселая лошаденка встряхивала челкой, а пес бежал, высовывая розовый язык. И плыли реденькие облака.

–Ну вот,– ласково усмехнулся Михей. – Дорога будет долгая и дальняя. Ты уж не сетуй, Тодор.

– Что толку сетовать, она короче не станет. – Тодор прищурив глаза, грустью, тоской оглянул пространство.

Тряслась повозка. Дорога тянула за душу. И Тодор, уже охваченный тоской расставания, медленно отрывался от этих мест, от болгарской земли, где он прожил двенадцать лет своей жизни. Он помнил, как еще совсем мальчишкой раздувал для отца мехи в кузне, как подавал отцу звонкие подковы или сметал с полу серые обрезки копыт и аккуратные желтые яблочки конского навоза, помнил мать, ее глаза, ее наказы.

– Тодор, – сказала однажды мать, – обещай мне любить господа бога и никогда не брать в рот ни капли спиртного.