…Менталитеты не покупаются, и люди с ними – не рождаются. Они прививаются и – быстро приживаются, особенно те, что против… просто против всего; без доказательств и здравого смысла…

Василий Гурковский

Глава первая
НАШИ ПРИШЛИ!

Андрей бежал по улице, не замечая никого и ничего. Он услышал от соседей, что единственный на все село фельдшер, уезжает, и спешил, надеясь его застать. Застал. Когда подбежал к дому Маркуса (так звали фельдшера), тот как раз выезжал из ворот. Длинная такая полу арба – полу повозка с наращенными высокими бортами, доверху нагруженная всякими мешками и предметами домашнего обихода; сверху в углублении – вся его многочисленная семья и, на примитивных козлах, с вожжами в руках – сам хозяин, фельдшер Маркус. Нескладный внешне, располневший мужчина, лет сорока, с седоватыми кудряшками на затылке и блестящей лысиной на лбу, прикрытой потертой соломенной шляпой.

Андрей схватился за уздечку ближнего к нему коня и, перекрикивая шум двигавшейся подводы, обратился к фельдшеру: «Господин Маркус! Беда у меня! Надя моя помирает! Ей рожать скоро и наверно что-то не так, все время кричит, сильные боли, жар у неё не спадает. Уже две бабки нашел, что ни делали – не проходит. Пожалуйста, помогите, пока вы еще здесь! Она сколько лет на вас работала, а сейчас ей совсем плохо…Помогите, прошу вас! Я вас отблагодарю».

Вроде бы внимательно слушавший его фельдшер, вдруг дернул за вожжи, хлестнул лошадей кнутом, они рванули и потянули подводу вправо, к выезду на дорогу. Андрей ускорил шаг, но уздечку не отпускал и все повторял: «Помогите, прошу вас, пожалуйста, помирает же Надя…Помогите, прошу вас…».

Маркус повернул к нему перекошенное от злобы лицо и заорал: «А ну, отпусти уздечку, паршивый хохол! Ты забыл, как вы поступили с моим братом, Хаимом?. Так я не забыл! Никуда я не поеду! Разбирайтесь сами! А мне срочно ехать надо, не до вас сейчас! Отойди!». Он с размаху хлестнул лошадей кнутом, вторым ударом опоясал кнутом Андрея, бегущего рядом с лошадью, и погнал лошадей в сторону кишиневской дороги. Удар пришелся по лицу, досталось и глазам. Андрей упал, повозка уехала. Андрей с трудом встал, протер глаза, повозка уже повернула за угол и двинулась на север. Фельдшер когда-то рассказывал, что у него родители живут в Яссах; возможно туда, и он поехал.

Возбужденный Андрей прислонился к стволу акации, постоял, не понимая, что произошло, а потом вдруг как что-то ударило его: «А Надя как же! Я же бежал к доктору, надеясь на его помощь. Был уверен, что он поможет. Надя работала у его брата аптекаря, Хаима. Одна вела все домашнее хозяйство, убирала, помогала в аптеке. Часто работала и у Маркуса. Помогала бесплатно. За детьми ходила обоих братьев. Они жили рядом, огород – в огород! И вот – так доктор отплатил ей за все, в самый нужный момент!». Он горестно вздохнул, огляделся вокруг и быстрым шагом пошел по дороге, домой.

Дома братьев – фельдшера Маркуса и аптекаря Хаима, были угловыми на соседних улицах, их приусадебные участки, примыкали друг к другу. Как люди экономные, братья соорудили на меже большой деревянный туалет, один на две семьи, с двумя противоположными выходами. Андрей, проходя напротив его, вспомнил случай годичной давности, о котором только что ему фельдшер, и со злом, напомнил. Дело было так. Братья Шварцманы решили сделать общий туалет, навезли брусьев, досок и наняли двоих молодых ребят. Договорились с ними вырыть большую, метра три глубиной, яму, нарисовали макет, оговорили оплату, ну и так далее. Ребята сделали все, как надо, получили расчет и ушли. Вечером Хаим решил опробовать новое сооружение, зашел туда и…провалился на самое дно ямы. Рядом, метрах в десяти, проходила улица. Хаим, оправившись от первичного шока, вначале сидел на дне ямы и молчал, боялся, что кто-то услышит – узнает и опозорит его на все село. Но, когда стемнело и стало страшно сидеть на трехметровой глубине, он начал подавать звуки, надеясь, что кто-то из домашних его услышит…

Но, вместо домашних, его «услышали» проходящие по улице молодые ребята, друзья Андрея. Они помогли Хаиму выбраться из ямы, а он в знак благодарности, дал им два литра спирта, но попросил никому об этом не рассказывать…

Потом приезжал румынский жандарм, вызывал ребят, которые строили туалет, пытался выдавить у них признание, что они подпилили опорные бруски, но ребята оправдались тем, что хозяева лично у них объект приняли и претензий не имели, что сами заказчики и подтвердили. Случай сразу стал достоянием гласности, и в селе несколько месяцев эта тема обсуждалась и обсмеивалась. Ребята – «спасатели» Хаима были украинцами, в селе вообще больше половины населения были (и ныне есть) украинцы, поэтому братья и затаили зло именно на украинцев, хотя доказать так ничего и не смогли.

Все это Андрей вспомнил, проходя мимо. Странно было, отчего или от кого, так быстро убегали братья Маркус и Хаим. Хаим еще рано утром уехал и тоже с вещами, и всей семьей.

Чем ближе Андрей подходил к дому, тем больше его охватывала тревога за жену. Он наделся вернуться с фельдшером, обнадежил Надю и находящуюся рядом с нею тетю Клаву, но – не вышло. И что делать, куда и к кому идти, – он не знал. Зайдя в дом, увидел, как тетя меняет влажные тряпки на лбу жены, лицо у Нади было белым, как стена, лежала она с закрытыми глазами, тяжело дыша открытым ртом. Тетя сказала, что Наде пришло время рожать, но плод почему-то не идет, перевернулся или еще что-то. Еще немного и Нади – может не стать…

На вопросительный взгляд тети – Андрей лишь развел руками и шепотом рассказал про встречу с Маркусом. Тетя отпустила несколько недобрых слов в адрес неблагодарного фельдшера и попросила Андрея сходить к колодцу – принести свежей воды.

У колодца стоял его сосед и еще одна женщина. О чем-то оживленно беседовали. Когда Андрей подошел, сосед сразу ошарашил его известием: «Андрюша! Наши пришли!». «Какие, наши? – не понял Андрей. «Наши, русские, советские!» – захлебываясь заговорила женщина – «Сегодня на рассвете приезжали на край села двое красноармейцев, верхом на лошадях, вроде как разведчики, что ли. Спрашивали – что и как, есть ли румыны в селе. Мы им сказали, что румын в селе почему-то не стало, ни военных, ни гражданских. Сегодня вот фельдшер с братом тоже уехали. Военные попили воды и уехали, сказали, что все – кончилась у нас румынская власть. Не знаю – верить тому или нет, но так они сказали. А еще сказали, что они расположились за шахтами, возле соседнего села. Там какая-то военная часть у них временно стоит.».

Андрея словно током ударило! Он набрал ведро воды, занес его в дом, тихо сказал тете: «Я скоро, ждите!» и побежал в гору, в сторону шахт, где многие годы добывали камень-известняк для строительства. Он еще ничему не поверил, он просто почувствовал шанс спасти Надю!

Дорога долго шла в гору. Слева оставалось село, все утопающее в зелени. Большими темно красными пятнами выделялись вдоль улицы и на огородах, вишневые и черешневые деревья, золотом отливали абрикосы и персики. Отцветшие недавно акации, сторожевыми вышками возвышались среди плодовых деревьев, потряхивая мелкими листочками, сворачивающимися днем в трубочки от жары. А справа – внизу, вдоль села, бежала небольшая речка, образуя длинную цепь разно размерных озер, глубоких, с холодной, чистой и прозрачной водой, и кишащих разносортной рыбой.

По ту сторону речки, на всем её протяжении, поднимались высокие холмы, поросшие лиственными лесами – кленом, дубом, ясенем, ольхой. Все это чудесное место было «сердцем» Молдавии и обобщенно называлось во все времена просто – «Кодры».

Андрею было не до этих красот. Он бежал в гору, весь мокрый. Жара. Дышать тяжело. Вся одежда покрылась выступившей солью. А он бежал и думал о Наде: «Хотя бы она выдержала! Хотя бы успеть! Хотя бы там кто-то был, кто понимает в медицине!». Только эти мысли заполнили его всего и ничего больше он не видел, не слышал и не чувствовал. Задыхаясь от жары, напряженного бега и беспокойства за жену, он перевалил через пологий холм и увидел вдали небольшой шахтный поселок. И сам поселок и вся его округа были покрыты вековой желто – белой пылью. Здесь пилили строительный камень – известняк или – ракушечник.

Сверху было видно, как влево от дороги, недалеко от неглубокого ущелья, зияющего пустыми глазницами шахтных известняковых штолен, расположился какой-то лагерь. По кругу стояли палатки, откуда-то вился синий дымок. Между палаток, двигались люди в военной форме…

«Есть, слава Богу!» – застучало сердце – «давай, Андрей, поспеши, а вдруг?!». Не доходя до лагеря метров двести, рядом с дорогой, стоял шалаш из кукурузных стеблей. Когда Андрей подошел к нему, из шалаша вышел солдат, в красноармейской форме, с винтовкой наперевес, передернул затвор, направил винтовку в сторону Андрея и спросил по-русски, с явным украинским приговором: «Стой, хто йдет!». «Свой, брат!» – застучало в груди Андрея. Он заговорил по-украински, в минуту рассказал, что он из соседнего села, что беда у него с женой, что срочно надо доктора, которого в селе нет. Может у них есть кто-то, чтобы мог помочь. Солдат ничего не расспрашивая больше, нагнулся к шалашу, вытащил полевой телефон, покрутил за ручку и доложил кому-то то, что ему сказал Андрей. Его спросили – сколько человек пришло – часовой ответил – один. Пропусти его – сказали по телефону. Получив разрешение, Андрей снова побежал и через пару минут был в лагере. Стоял между палатками, не зная, куда идти. Из одной из них, вышел военный с двумя шпалами на петлицах.

Андрей снял фуражку, поклонился, поздоровался. Военный тоже поздоровался, сказал – оставь все эти ненужности – поклоны, и спросил, кто он, откуда, что у них в селе сейчас и в чем его проблема. Андрей быстро и сбивчиво объяснил, что у него стряслось. Офицер ничего больше не стал выяснять, позвал дежурного и за кем-то послал. Через пару минут к нему в палатку зашел тоже военный, но в белом халате, наверное, врач. Командир быстро ему все объяснил, потом повернулся к Андрею и участливо проговорил: «Понимаю вас, но доктору надо несколько минут, чтобы собраться, дело для нас необычное, а вам я предлагаю пройти с моим помощником в столовую, думаю, вам не до этого всего было – поэтому попьете чаю, перекусите». Видя, что Андрей нетерпеливо встал, командир добавил: «Не беспокойтесь, успеете перекусить, пока доктор соберется, да лошадь запрягут». Андрей поблагодарил командира и пошел в палатку – столовую. И, правда, минут через двадцать, Андрей, доктор и солдат – ездовой, рысью помчались на повозке в село. А еще через два часа – на свет появился новый житель, мальчик, живой и здоровый. А еще через время – ослабевшая Надя, смогла первый раз покормить новорожденного. Доктор все это время находился в доме Андрея, и уехал только тогда, когда убедился, что все обошлось.

Андрей не знал, как его и командира отблагодарить, потом – решился, – достал с чердака ящик соленого сала, а в двухведерный дубовый бочонок налил холодного домашнего вина из погреба и передал солдату, потому, что доктор отказался что-то у них брать. Доктор оставил кое-какие лекарства на первый случай и дал рекомендации молодой маме и тете Андрея. Когда они отъезжали, Андрей спросил доктора, как его зовут, тот ответил – Николай. Тогда Андрей, в присутствии тети, сказал, обращаясь к доктору: «Если вы не будете против, – мы назовем сына Николаем, в честь вас, нашего спасителя! Будете ему крестным отцом; Большое вам спасибо, еще раз!». Доктор смутился, но возражать не стал. С тем они и уехали. Эта небольшая войсковая группа направлялась куда-то в сторону города Бельцы, и, пока они находились вблизи села Андрея, доктор еще пару раз приезжал к ним, проверял состояние Нади и малыша.

Так много всего свершилось в тот день, что и сам Андрей, и его семья, посчитали все это, как дар Божий, и не знали чем, как, и кого еще, надо благодарить за это. А то, что это Чудо все-таки было не сном, – подтверждал маленький улыбающийся Коля, на руках веселой, ожившей Нади!

От доктора они и узнали, что буквально несколько дней назад, в Бессарабию вошли советские войска. Вошли без боя, тихо, мирно, но быстро. Должны были войти еще быстрее, но случились непредвиденные обстоятельства: в буквальном смысле слова, продвижению войск…мешали люди. В каждом большом или малом населенном пункте, военных встречали возбужденные и радостные толпы людей, собирались стихийные митинги. Военных встречали хлебом-солью, ликующими возгласами, красными флагами и, конечно же, домашним вином. Все это тормозило продвижение военных в сторону Кишинева, и вместо того, чтобы войти в город к обеду, колонны прибыли туда только к ночи.

И в Кишиневе люди встречали приход «наших» войск с искренней радостью, флагами, транспарантами, приветственными речами. На многотысячном митинге выступал командующий специальной Южной группой войск, генерал армии Жуков Г.К., партийные и хозяйственные руководители региона, вышедшие из подполья и прибывшие с левой (советской) стороны Днестра представители Молдавской АССР. Люди ликовали и наполнялись надеждой на лучшую жизнь, по сравнению с предыдущими 22-мя годами румынской оккупации, когда Румыния под разными надуманными предлогами, пользуясь временной слабостью и занятостью на многих фронтах гражданской войны, советской России, просто оккупировала территорию Бессарабии и «забыла» потом оттуда выйти… Это был тяжелейший для России 1918 год. Все эти 22 года, (до 1940 года), Советский Союз не раз напоминал Румынии, что не смирится с аннексией части его территории, на что румынские власти, откровенно издеваясь и надеясь на поддержку других государств, отделывались ничего не значащими отписками и просто тянули время. Но, всему, даже наглости, бывает предел и вот наши войска здесь, в Бессарабии. И слава Богу, что обошлось без крови. Румыны понимали, что уже не 1918 год, и СССР уже не тот и Красная Армия тоже не та, что была 22 года назад. Да и «друзья» на Западе, «запели» совсем по-другому…

Поэтому все румынские войска оперативно были выведены за пределы Бессарабии. С ними вместе «ушли» и бывшие представители румынской власти всех уровней. Уже к концу второго дня – наши войска вышли на границу (бывшую Российскую, по реке Прут).

От главного направления (на Кишинев) – отдельные группировки войск продвигались вдоль Днестра на Юг и на Север Бессарабии. Вот одна из таких групп и расположилась на отдых, недалеко от их села.

Так что теперь они (Андрей и его семья), будут жить на своей, советской земле, а их сын, Коля, так вообще родился уже в Советском Союзе! И пусть у них начнется новая счастливая жизнь, без чужих «хозяев-эксплуататоров». Вот все, что мог сообщить им спаситель – доктор. Другая информация в село еще не поступала, просто не успела. Доктор даже выписал Коле справку о рождении, в качестве временного метрического свидетельства.

Уже позже в село прибыли представители новой власти, были митинги, собрания, и в селе начала возрождаться другая, пока не понятная для всех – жизнь.

Дело в том, что в жизни села в политическом плане – да, появилось что-то новое, а в текущей жизни, все осталось по- старому. Главным экономическим хозяином села оставался помещик, было еще с десяток крепких хозяйств, из тех, что в предвоенной России называли «кулацкими», а все остальное население, не имевшее в собственности ни земли, ни каких-либо других средств производства, – так и продолжало работать на «хозяев». Попытки начать «коллективизацию» в молдавских селах правобережья, в сороковом году, – ни к чему не привели, по разным причинам, главными из которых были – наличие мощной эксплуататорской прослойки, а также – неготовность, нежелание населения, и скрытое противодействие землевладельцев.

Андрей работал на небольшом винном заводе, принадлежавшем местному помещику, Надя – занималась маленьким Колей. Жизнь начала потихоньку налаживаться, но, не прошло и года, как пришла новая Страшная Война! В селе даже не успели привыкнуть к новой власти…

Пришло горе на бессарабскую землю в очередной раз. Объединенные германско-румынские войска, перейдя реку Прут, вторглись, в июне месяце 1941 года, сплошным фронтом по всей советско-румынской границе на территорию СССР, и, в течение месяца, вышли на Днестр, оттесняя советские войска к Одессе.

Андрей, прибывший из поездки на север Молдавии, куда он ездил за оборудованием для винзавода, успел только забежать домой, обнять и поцеловать Надю, годовалого Колю, тетю, и тут же отбыл с группой мужчин села в военкомат, а оттуда – прямо на фронт, который был буквально рядом. С тех пор об Андрее никогда и ничего никто не слышал. Что с ним сталось в первые (самые страшные и непонятные) дни войны, так и осталось покрыто тайной навсегда…

Через непродолжительное время в селе появился глава сельской администрации, «примарь», по-румынски. Молодой, франтоватый румынский «локотенент» (лейтенант), с двумя жандармами; и жителям села очень быстро и внушительно напомнили, кто в селе законный хозяин и какие теперь будут порядки, с учетом того, как они радостно год назад встречали советскую власть и, кроме того, – что сегодня действуют еще и законы военного времени. А что это такое – жители села очень скоро узнают.

Новый примарь начал с того, что провел инвентаризацию всех сельских (по его мнению – бесхозных) помещений, имущества, транспортных средств и различного оборудования, собрал все, что возможно на территории бывшей боярской усадьбы и объявил свое распоряжение, запрещающее кому-либо что-то трогать из реквизированного имущества, под страхом ответственности по законам военного времени. Саму же усадьбу, точнее, наиболее сохранившуюся ее часть – он занял под примарию или сельскую управу. В усадьбе и сам проживал, вместе с двумя жандармами.

Не терял времени зря и подбирал себе рабочие кадры. Там нужны были технические работники, писарь, счетовод и т. д… Так как в селе в то время более половины населения были украинцы, остальные – молдаване, то предпочтение отдавалось все же молдаванам, хотя румынским (молдавским) языком, свободно владели практически все жители села.

В такие моменты всегда находятся «нужные» люди; и не только «перевертыши – предатели» или чем-то недовольные на прежнюю власть люди, но чаще всего просто хитрые и расчетливые, живущие по обстоятельствам, для которых какие-то убеждения – просто удобные слова. Поэтому, технический штат примарии, был быстро заполнен, в абсолютном большинстве молодыми женщинами; и замужними, мужья которых ушли с нашими войсками и свободными – незамужними. Так как они пошли на работу к румынам без всякого принуждения, добровольно, то параллельно с должностными обязанностями, они, все без исключения, «обслуживали» представителей власти по полной программе и после работы… Варили еду, стирали, шили, собирали продукты по селу, спиртное, и выполняли другие «отдельные» поручения. То, что люди их ненавидели и презирали – их особо не волновало. Они считали себя что-то вроде «при хозяевах». Понятно – участвовали во всех мероприятиях, проводимых по линии примарии и последующих застольях. Через этих штатных «помощников», примарь привлекал к разовым «мероприятиям» и других женщин, когда село посещали представители уездной или даже центральной (кишиневской) власти.

Через них же он узнавал все, что делалось в селе. «Преданные» власти девицы, во время любовных утех и пьяных оргий – давали характеристики и адреса бывших сельских просоветских активистов. Следили за всеми, подслушивали разговоры, естественно, добавляли что-то от себя и предавали, предавали…В том числе и тех, кто вообще ни в чем замешан не был, но что-то говорил обидное в адрес этих самых помощников власти.