Цитаты из книги «Лекции по русской литературе» Василия Аксенова📚 — лучшие афоризмы, высказывания и крылатые фразы — MyBook.

Цитаты из книги «Лекции по русской литературе»

15 
цитат

Я хочу сразу начать с главной беды эмигрантской русской литературы. Мне кажется, что основная беда нашей литературной жизни – это мегаломания. То есть мания величия. Особенно этим отличается, конечно, третья волна. Все уехали – все гении. Это довольно естественное чувство при такой задавленности, которая существует в Советском Союзе. Ты не можешь выразиться до конца, поэтому чаще всего, так сказать, камни бросаешь в систему: система виновата, что я не могу выразить себя, я гениальный, и так далее, и тому подобное. И, попадая в свободные условия Запада, очень много таких гениев старается… Для чего все, оказывается, приехали? Приехали изумлять. Восхищать. Просвещать Запад. Вести за собой заблудившихся здесь. Шокировать. Свободными манерами. Невероятным, скажем, матом. Описаниями эротических сцен. Сам грешен – и в том, и в другом. Приехали получать деньги и тратить их. Ну не все, конечно, это я утрирую. И изумлять, изумлять, изумлять, изумлять, изумлять, изумлять. И если не удается изумлять человечество, то тогда стараются изумлять в своем кругу, в тесном кругу своих собратьев.
17 августа 2025

Поделиться

(Так вот, Галич сказал: «Знаешь, я недавно наткнулся на фразу Владимира Ильича Ленина») – он, оказывается, читал Владимира Ильича. Я, честно признаюсь, даже сдавая экзамены по марксизму в течение всего своего обучения, не прочел ни одну работу Владимира Ильича Ленина. А читал только конспекты – друг другу передавали. Он сказал, что у него такая фраза есть: «А предателей родины будем наказывать самой страшной карой – высылкой за пределы Советской России». «И я, – Саша сказал тогда, – сначала посмеялся, а потом так подумал-подумал. Видимо, старичок все-таки… что-то понимал в этом деле. Может быть, потому что сам довольно долго сидел в Цюрихе…»
17 августа 2025

Поделиться

Здесь присутствует американский исследователь один (я вас имею в виду), и она как раз собирает данные о самиздате, тамиздате. И мы как-то сидели вместе и разбирали эти списки. Я был потрясен, узнав, что только в первой редакции этого сборника уже полторы тысячи, кажется, имен. Полторы тысячи имен! И еще, видимо, дополнится – наверное, еще тысячей имен.
17 августа 2025

Поделиться

[Героев обоих романов, о которых мы говорим, можно назвать детьми революции.] Сначала она не знает точно, чьи это дети. Поэтому позволяет [и] чужим детям поиграть в нее. Затем, когда разбирается, она начинает пожирать чужих детей – Троцкого, Бухарина, Тухачевского, Махно, Сорокина. А оставляет своих детей, любимых – Жданова, Калинина, Дзержинского, Ворошилова. Вот таких вот серячков, сереньких людей. Революция – это вообще дело серых людей, между прочим. В ней нет никакой романтики, нет ничего нового, это бунт новой империи против старой империи, и всё. И поскольку бунт – это что-то [новое], переворот какой-то, [революция] привлекает яркие интеллигентские или народные фигуры. Но, в конце концов, набирая силу, она всем дает понять, что они не ее дети. Чужие дети уничтожаются и пожираются, свои остаются. Троцкий, хотя сволочь последняя был, но тем не менее это был яркий человек, у него [был] напор колоссальный, какой-то артистизм. Или возьмите Махно, например: это настоящий деятель революции, но анархист. В поздние тридцатые годы, когда революция не привела к тому, к чему она шла, и приобрела окончательно формы, кто стал героем? Человек с ружьем. Криворогий (?), балда, недоумок, хихикающий, подозревающий любого интеллигента, высмеивающий любого интеллигента, но не только интеллигента, также матроса, анархиста, высмеивающий любого… любого, кто отличался, понимаете? А революция, революция – это бунт серых. Другое дело, что не серые вызывают этот бунт, провоцируют своей наглостью. И вот Трифонов показывает этот биопсихологический подъем, революцию именно как могучее движение посредственностей. Идет эта серия персонажей – Дородновы, Друзяевы, Ширейко, Глебовы, и можно дальше спокойно продолжать – Ждановы, Калинины, Сталины, эти ничтожества и есть истинные дети революции, всё неординарное подрезается. Что такое была фактически кампания тридцать седьмого года? Почему их брали вообще? Мои родители ничего плохого не сделали своей власти, но были арестованы, [как] и родители миллионов других людей. Они, наоборот, служили верно… Да, мы хоть что-то сделали, выгнали-то не просто так оттуда, а за дело, чем-то хотя бы им насолили. А папа мой, например, мама – ничего они плохого не сделали. Но это шел именно биопсихологический процесс. Тктктк – подреза́лись, так сказать. Кто-то там чуть-чуть высовывается? Тктктк, машиночкой фьють-фьють, полировка шла такая. Полировка – и всё, ничего другого как полировка.
17 августа 2025

Поделиться

Вообще все это странно выглядело. Потому что… на волне подъема либерализма вдруг начались акции по наказанию. Уже был напечатан «Иван Денисович». Уже как-то всё переменилось. И вдруг начинается целая кампания наказания, репрессий против молодого искусства. Надо сказать, что в течение этой кампании Солженицын ни разу не был задет. Напротив, его все время ставили в пример. После этого совещания в идеологической комиссии состоялся так называемый банкет в Доме приемов на Ленинских горах. Были столы поставлены с угощением, с винами, там сидели все члены правительства, Хрущев, и Солженицын сидел, и Евтушенко там был. И Хрущев тогда не задевал литературы, опять же только по поводу абстракционистов кричал. И говорил, что вот, наконец-то появился настоящий народный талант – это Александр Солженицын. Можете себе представить? Ему стал вдруг возражать Евтушенко. Причем из очень дешевой демагогии стал возражать, но в пользу, так сказать, художников. Он встал с бокалом и сказал: «Я вот недавно вернулся с Кубы. Куба только что отразила нападение наемников американского империализма в Заливе Свиней. И мне рассказали историю, как в одном окопе, в одной траншее, рядом, с пулеметами, сидели: один – художник-абстракционист, а другой – художник-реалист. И оба они защищали Кубинскую революцию». (Смеется.)
15 августа 2025

Поделиться

Тот же и Малевич, и Татлин, и Маяковский, и Мейерхольд пришли и сказали: возьмите нас, ездите на нас, погоняйте нас кнутом, мы готовы вам служить верой и правдой. А они [большевики] не хотели, им совершенно всё другое было нужно. И постепенно стала возникать истинно революционная эстетика – эстетика бомбы, пропагандного величия, которая очень близка во всех революционных обществах – и нацистском, и коммунистическом. Очень близка эстетика Муссолини, скажем, и эстетика тридцатых годов в России. Эстетика Гитлера и живопись сороковых и пятидесятых годов. Я был в Мюнхене в шестьдесят шестом году, там была выставка искусства гитлеровских времен. И когда я вошел туда, я был поражен: я [как будто] увидел «Утро нашей Родины» – знаменитую картину, не помню чью, где был изображен Сталин в серой шинели, гордо стоящий на фоне полей и проводов высокого напряжения, уходящих вдаль. А [на самом деле] я увидел Гитлера, стоящего в точно такой же серой шинели, в такой же точно позе, на фоне точно таких же полей и уходящих вдаль высоковольтных столбов. Это поразительно.
15 августа 2025

Поделиться

все без исключения участвовали в травле Пастернака. Ни один из них не проголосовал против исключения Пастернака из Союза писателей. Очень многие участвовали в прямой его травле, за исключением Ильи Эренбурга, который, как пишет Ивинская, в эти дни сам подходил к телефону, а ему звонили, чтобы вовлечь в эту кампанию, и говорил: «Ильи Эренбурга нет дома. Он будет не скоро» – и вешал трубку (смеется). Это была крайняя степень смелости. Что касается других – то все без исключения. Я просто хочу несколько примеров привести из Ивинской, она это всё оживляет в памяти у нас. Очень быстро люди все забывают, я помню по себе, как годы проходят, десятилетия проходят, ты привык думать…
15 августа 2025

Поделиться

Никто не знал из широкой публики, что он написал роман, огромный роман «Доктор Живаго», этот роман несколько раз уже был на грани публикации, потому что, по сути дела, там не было прямой крамолы. Опять это проклятое слово «крамола». (Revolt?) Revolt – это бунт, а это мягче, чем revolt. Такой suppressed revolt, вот так, пожалуй. И роман «Доктор Живаго» все знают, должно быть, пересказывать его нечего, это история русского интеллигента, который был врачом и писал стихи, который прошел через революцию, через все мытарства времени, умер где-то в двадцать девятом – тридцатом году, любил своих женщин, терял своих близких, терял надежды, терял и находил новые и [который] в конце концов пришел – это первое, собственно говоря, явление религиозного возрождения русской интеллигенции – к открытому отречению от атеизма и к принятию Христа. В этом огромное значение «Доктора Живаго», именно в этом, я думаю. Именно поэтому, вероятно, его так и не напечатали, хотя несколько раз уже говорили: «Ну что, абстрактный роман, ничего там нет против советской власти, давайте напечатаем, и все будет о’кей», а уже назревал огромный скандал, уже в Италии его издали – он передал его в Италию. Скандал сначала был под ковром, на поверхность ничего не выбивалось, это очень типично для Советского Союза, кстати говоря. Вот, например, история с «Метрополем» – половина этой истории была под ковром, тоже лупили под ковром. И только когда Шведский комитет королевский[25] присудил Пастернаку Нобелевскую премию, началась кампания. С чего она началась. Первым появилось в «Литгазете» письмо членов редколлегии «Нового мира», Твардовского – Твардовский тоже виноват, тоже участвовал в травле Пастернака. И Симонов участвовал. Совершенно очевидно, что эти письма были инспирированы КГБ. Затем выступил шеф КГБ тогдашний, товарищ Семичастный, который назвал Пастернака свиньей, пробравшейся в наш цветущий советский город. И началась nationwide campaign: включились рабочие, колхозники, учащиеся, студенты, интеллигенты по всей стране. Все письма начинались так: «Мы не читали романа “Доктор Живаго”, но нельзя (смеется) закрывать глаза на это безобразие…» и так далее и тому подобное. И «давайте громить», и прочее.
15 августа 2025

Поделиться

И говорят, что кончился этот разговор так: Пастернак сказал: «Иосиф Виссарионович, я хотел бы с вами о многом, о многом поговорить». «О чем же?» – спросил Сталин. «О жизни и смерти», – [ответил] Пастернак. Сталин повесил трубку (смеется). После этого Пастернака прекратили печатать. Прекратили печатать его новые стихи, он был объявлен формалистом, но жить ему давали, он неплохо зарабатывал, все время переводил, он сделал новый перевод Шекспира, потом переводил «Гамлета»… За ним сохранили его дачу, он всячески помогал своим друзьям, но был забытым, полузабытым, его очень хорошо знала интеллигенция, но народ его совсем уже забыл. В пятьдесят шестом году стали появляться его новые стихи, никто еще не знал, что это стихи из романа «Доктор Живаго», никто не знал, что существует этот роман. Стихи были удивительные, потом появились оригинальные стихи. Надо сказать, что Пастернак отличался тем, что он невероятно долго сохранил молодость. Если вы возьмете снимки разных лет, то увидите, что на некоторых снимках он выглядит просто юношей двадцатидвухлетним, а ему сорок лет. Он все время молодым выглядел, это какая-то странность его. Он был, конечно, гений, в общем, не нормальный человек – особый, избранный. Вот взять, например, его стихи, которые он написал в пятьдесят шестом году, из книги «Когда разгуляется», тут есть цитата из Марселя Пруста: «Книга – это большое кладбище, где на многих плитах нельзя уже прочесть стертые имена». Но за этим эпиграфом идут стихи, как будто их писал молодой человек, а ему уже шестьдесят шесть.
15 августа 2025

Поделиться

он тоже не сбежал с этого приема, отвозил Алигер домой на своей машине, и Алигер говорила: «Всё кончено, всё кончено, неужели это всё необратимо?» И я это могу прекрасно понять, потому что спустя пять[24] лет, в шестьдесят третьем году, я сам был мишенью Хрущева, он орал и махал кулаками, и это даже тогда было очень страшно. А в пятьдесят седьмом году, через четыре года после смерти Сталина, это было страшней на пять лет. Потому что неизвестно, что тебя ждет завтра.
15 августа 2025

Поделиться