© Валерий Введенский, 2024

21 июля 1873 года

Попытка испросить отпуск в текущем году окончилась конфузом:

– Помнится, два года назад вы выклянчили себе 28 дней летом, чтобы якобы побыть с семьей, – напомнил Крутилину градоначальник. – И чем всё закончилось? Вашим разводом. Так что вынужден отказать, решительно отказать. Новый развод я вам позволить никак не могу.

И потому каждую субботу начальник сыскной, окончив службу, мчался на Финляндский вокзал, где, отстояв длинную очередь, покупал себе билет до Третьего Парголова, а потом бегал в поисках сидячего места по вагонам второго класса. Ведь все они были переполнены такими же, как он, бедолагами-чиновниками, выезжавшими на дачу лишь на воскресенье. Поэтому Иван Дмитриевич старался приезжать на вокзал сильно заранее и сидячее место себе, хоть и не без труда, всегда находил.

Но сегодня Крутилин выехал с Большой Морской гораздо позже обычного. Потому что, как назло, в конце приема явилась сумасшедшая девица мещанского сословия и потребовала арестовать молодого человека, который последние полгода за ней ухаживал. Ожидая от него предложения руки и сердца, девица чуть ли не ежедневно принимала его у себя дома и потратила на угощения, по ее словам, не менее трехсот рублей. А сегодня случайно узнала, что подлец женится на другой. Крутилин, как мог, выразил ей сочувствие, одновременно пытаясь объяснить, что поступок ее несостоявшегося жениха, хоть и некрасив, но в «Уложении о наказаниях» не описан. Девица не верила и закатывала истерику, одновременно строя глазки. Выпроводить ее удалось лишь через сорок минут.

И потому начальнику сыскной полиции предстояло ближайшие полтора часа стоять, а не сидеть в душном вагоне. Но все же в поисках места он пробежался с «хвоста» состава к его «голове». И когда он уже было занес ногу, чтобы попасть в тамбур последнего необследованного им вагона, его окликнул незнакомый голос:

– Иван Дмитриевич, какими судьбами?

Крутилин обернулся и увидел распахнутые объятия господина в паре лучшего английского сукна. Модный галстук незнакомца украшала булавка, усыпанная бриллиантами, с шелкового жилета свисала золотая цепочка от таких же часов, а запонки украшали два голубоватых солитера. Крутилин на миг зажмурился, пытаясь припомнить, где и когда он этого господина видел? У себя в кабинете в приемные часы или там же, но во время допроса? Да нет же, конечно, не в кабинете, а в Третьем Парголово. Сей господин в этом году арендовал там самую дорогую дачу (если, конечно, исключить поместье графа Шувалова). Как же его по имени-отчеству? Геля ведь их знакомила и много чего про его семейство рассказывала:

– Он – бывший чиновник, разбогател пять лет назад, получив наследство. Детей у них нет. Живут на широкую ногу. Квартира у них на Миллионной из десяти комнат, и летом они её тоже оплачивают, чтоб в другие руки не ушла. Из прислуги у них две кухарки…

– Зачем им две? – удивился Крутилин. – Званые обеды часто дают?

– Темный ты у меня человек, Ванюша. Одна кухарка в таких домах для основных кушаний, вторая для десертов. А горничных у них вообще три. Одну на дачу не взяли, она за квартирой следит. Кухонный мужик, само собой…

– Лишь один? – напустив на лицо серьёзность, спросил Крутилин.

– Зачем их больше?

– Один для основных кушаний, второй – для десертов, – ехидно улыбнулся Иван Дмитриевич.

– Ах, вот ты как? Издеваться вздумал? – подхватила игру Геля и замахнулась на него в шутку солнечным зонтиком.

Иван Дмитриевич сгреб её в охапку и нежно поцеловал.

Как же звать-величать этого господина?

– А я вас издалека заметил, но всё сомневался, вы или не вы? – произнес тем временем сосед по даче.

Крутилин вежливо приподнял шляпу, улыбнулся и попытался-таки зайти в вагон.

– Место ищете? Увы, бесполезно. Пойдемте лучше со мной. Я семейное купе оплатил, чтобы дымить в свое удовольствие…

Крутилин замер в нерешительности. Предложение было заманчивым – вместо раскаленного солнцем и переполненного людьми вагона второго класса оказаться в мягких креслах первого.

– Мне, право, неудобно, – пролепетал он. – Мы едва знакомы….

– Вот заодно и познакомимся поближе. Супруга-то ваша у нас часто обедает, а вот вас я звать стесняюсь. Понимаю, что в единственный неприсутственный день^[1] вам с молодой женой хочется побыть.

Кондуктор услужливо открыл перед ними дверь в купе:

– Добрый день, Аркадий Яковлевич. Как погуляли-с?

– Отлично, – ответил тот и сунул кондуктору полтинник.

Крутилин вздохнул с облегчением. Теперь он хотя бы знал имя-отчество своего благодетеля.

– Ну-с, устраивайтесь, Иван Дмитриевич, – указал на кресло Аркадий Яковлевич.

– Что желаете? – уточнил кондуктор, принимая у господ шляпы и трости.

– Да как обычно, – сказал Аркадий Яковлевич. – Бутылочку коньячка, сам знаешь какого, бутербродиков, само собой. Из фруктиков что-нибудь есть?

– Клубника, малина, яблоки….

– Тащи всё. И минералочку не забудь.

– Тут что, ресторан? – изумился Крутилин.

На прогонных он всегда экономил и в первом классе оказался впервые.

– Нет, конечно. Но народец в первом классе ездит обеспеченный и желает полного комфорта. А что для русского человека комфорт? Во-первых, выпить, во-вторых, закусить. Ну а я ещё и подымить люблю, – Аркадий Яковлевич вытащил из кармана пиджака поцарапанный серебряный портсигар и старенький мундштук слоновой кости. – Надеюсь, не возражаете?

Крутилин вежливо улыбнулся, хотя предпочел бы не дышать в дороге табачным дымом:

– Конечно, конечно, курите.

В купе, постучав, снова вошел кондуктор, уже с подносом. Расставив напитки с закусками, он пожелал приятной дороги и тихонько удалился.

Поезд тут же тронулся в путь. А Аркадий Яковлевич, разлив по рюмкам дорогой французский коньяк, предложил выпить за знакомство. Крутилин с удовольствием согласился.

– А почему вы нынче на поезде? – спросил Иван Дмитриевич, закусив клубничкой.

– А на чем же прикажете ехать? – удивился его попутчик.

– У вас, небось, собственный выезд…

– Нет, что вы! Признаться, сперва хотел, но всё подсчитав, понял, что дешевле на лихачах кататься. Сами прикиньте: конюшня, летний экипаж, сани для зим, каретный сарай, сарай для сена, само сено, овёс, сбруя, жалованье конюху, кучеру… А ежели этот подлец кого насмерть задавит? Плати потом за него. Вот и плюнул я на эту идейку. Я ведь не великий князь и не ухарь-купец, пыль в глаза мне пускать незачем. Да, на себе не экономлю, это правда. Но и из бюджета не выхожу.

– А чем, собственно, занимаетесь? – уточнил Крутилин.

– А, собственно, ничем. Живу в своё удовольствие. Чего и всем желаю. Спасибо за это моей дорогой тетушке, Царствие ей небесное. Давайте-ка старушку помянем.

Аркадий Яковлевич снова разлил и, не чокаясь, опрокинул в себя коньяк; Крутилин же вежливо пригубил, не желая сильно напиваться.

– В молодости она большой красавицей была, потому-то за хорошие деньги замуж и вышла. Говорят, что дяденька, я-то его уже не застал, был кривоват, хромоног, тугоух и подслеповат, зато быстро сыграл в ящик, оставив тетушку с тысячами десятин земли и сотнями крепостных. Она очень ловко управляла этим хозяйством и на моё счастье замуж больше не стремилась, справедливо полагая, что объектом любви будет не она, а её деньги. В середине пятидесятых тетушка смекнула, что крестьянская реформа неминуема, имение выгодно продала и вложила деньги в строительство доходных домов в столице. А пять лет назад она умерла, оставив мне их в наследство. Управлять доходными домами дело, конечно, гораздо более выгодное, чем жить на купоны, но уж больно хлопотное: жильцы так и норовят съехать не расплатившись, дворники все как один подлецы и лентяи: то снег не уберут, то мусор. А штрафы за их грехи платит кто? Домовладелец. Прибавьте мощение тротуаров за свой счет, ремонт крыши, штукатурку, покраску… Нет! Я и так двадцать пять лет покоя не знал, каждый день писал бумажки, отправлял бумажки, получал бумажки, подшивал бумажки… Я ведь не лошадь, чтобы до самой смерти трудиться. Надо же когда-то и пожить для себя, насладиться едой, коньячком, – Аркадий Яковлевич опрокинул в себя ещё рюмку, – чтением книг, пением птиц, закатами и рассветами. Ведь каждый из них может стать последним. Вдруг меня завтра уже не будет?

Иван Дмитриевич потом ещё долго вспоминал эти пророческие слова Аркадия Яковлевича. Неужто предвидел?

– Потому дома я продал, купил серий^[2] на сто пятьдесят тысяч, и стригу теперь купоны.

Крутилин, перемножив озвученную сумму на пять процентов годовых – максимальную доходность по государственным бумагам – насчитал семь с половиной тысяч годового дохода.

– А ещё пенсию удалось выхлопотать. Пусть неполную, но все равно полторы тысячи в год. За ней, кстати, в город и ездил. Заодно подарок благоверной купил.

Аркадий Яковлевич вытащил сафьяновую коробочку с тисненной надписью «Золотых дел мастер Чапский», открыв которую, продемонстрировал изящные с бриллиантами золотые сережки.

Поминутно прикладываясь к коньяку, он говорил все громче и громче, прыгая с темы на тему. Аркадий Яковлевич уже не нуждался в собеседнике, ему был нужен только слушатель. И Крутилин честно исполнял эту роль, изредка прикладываясь к рюмке. В Озерках была заказана ещё одна бутылка, которую Аркадий Яковлевич к приезду в Третье Парголово умудрился опустошить. Щедро рассчитавшись с кондуктором, он вышел из вагона. За ним следовал Крутилин, которому очень хотелось быстро распрощаться с благодетелем и ринуться на привокзальную площадь, где сошедшие с поезда пассажиры разбирали извозчиков. Но было неудобно. Тем более что Аркадия Яковлевича шатало.

– Пойдемте скорей, а то всех извозчиков разберут, – схватил за локоть пьяного попутчика начальник сыскной.

– Не волнуйся, Ванюша, – после станции Шувалово Аркадий Яковлевич, не спрашивая разрешения, перешёл на «ты». – Я Дорофею приказал меня ожидать. Дорофея-то знаешь?

Крутилин кивнул. В отличие от большинства местных извозчиков, промышлявших в Парголово только летом, старик Дорофей был из местных. А так как Крутилин отдыхал здесь уже много лет, конечно, был с ним знаком и много раз пользовался его услугами.

– Но сперва надобно что? Правильно! Выпить на посошок, – заявил вдруг Аркадий Яковлевич. – Ну а потом, само собой, «стремянную», а затем «междуушную». Слыхал про такую? Русский обычай. Это когда лошади стакан между ушей ставят, а ты должен сесть на неё верхом и выпить.

– Извините, но меня Геля ждёт, она сильно волнуется, – начал было Крутилин, но его прервал кондуктор, бежавший за ними:

– Аркадий Яковлевич, портсигар вы забыли.

Догнав пассажиров, он сунул владельцу оставленную в купе вещь и, не слушая благодарностей, бросился обратно к вагону – третий гудок уже отгремел и поезд вот-вот должен был тронуться дальше.

– Спасибо, родной, – крикнул ему вслед Аркадий Яковлевич, – хоть и дешевка, но пользуюсь. Потому что память. Подчиненные на двадцать пять лет беспорочной службы подарили. И надпись на нём какая душевная, – он сунул портсигар под нос Крутилину. – «Дорогому Аркадию Яковлевичу от любящих его чиновников третьего делопроизводства». А я ведь строг с ними был. И часто несправедлив. А всё потому, что лентяи и завистники. Да, Ванюша, забыл спросить, у тебя вакансии в отделении имеются?

– Что? По службе соскучился? – пошутил Крутилин.

– Разве я с ума сошел? Нет, за хорошего человека прошу. Да ты его знаешь. Дюша Перескоков…

– Да, знаю.

Со всеми дачниками Геля перезнакомила Ивана Дмитриевича во время прогулок. Но упомянутый Перескоков снимал домик рядом с Крутилиными и попадался им с женой на глаза чаще остальных.

– Бедолага вышел в отставку по болезни. Но сейчас хвороба прошла. А место-то уже тю-тю… Выручи, будь другом.

– Надо подумать, – уклонился с ответом Крутилин.

– Вот завтра за обедом вместе и подумаем. А потом за ужином. Ты ведь в город в понедельник утром возвращаешься?

– Да-да, – подтвердил Крутилин, уже обдумывая как бы завтра увернуться от общения.

Вероятно, придется послать Груню с извинительной запиской, мол, приболел, мол, в следующий раз. Но, похоже, пьянка по воскресеньям до конца дачного сезона ему обеспечена.

Они спустились с дебаркадера, к которому тут же подкатил Дорофей.

– А вот и наша Лапушка, – потрепал гриву пегой кобылы Аркадий Яковлевич.

– Так что поехали? – спросил извозчик.

– Ты что, обычаев не знаешь? – с укоризной покачал головой Аркадий Яковлевич. – На посошок и все такое… Но сперва отвези Ванюшу. Он торопится. А потом сюда, за мной.

– Аркадий Яковлевич, поедемте вместе, – предложил Крутилин.

– Кто тут тебе Аркадий Яковлевич? Мы теперь навеки Ванюша и Аркаша. Забыл? Езжай давай. Дай Бог, завтра свидимся.

Крутилин долго корил себя, что не остался с подвыпившим спутником. Эх, все было бы иначе…

Проехав примерно половину пути, он понял, что до дома малую нужду не дотерпит, и дотронулся до плеча Дорофея тростью:

– Эй, любезный, мне бы в кустики.

Извозчик затормозил. Далеко от дороги Крутилин отходить не стал – хотя ещё и белые ночи, но уже не такие светлые, как в июне, поэтому проезжавшие мимо его не заметят. Едва сделал дело, как рядом хрустнула ветка.

– Кто здесь? – спросил Крутилин, нащупывая в кармане револьвер.

Парголовские леса никогда не были безопасными, особенно ночью. Пять лет назад самого Крутилина на этой дороге ограбили и даже побили – пришлось ему в следующее воскресенье приехать сюда с агентами, которые и поймали дерзкую банду дезертиров, промышлявшую здесь.

Никто на вопрос сыщика не ответил, хруст тоже прекратился, а Иван Дмитриевич поспешил к коляске. И через двадцать минут был уже дома. Геля, живот которой за прошедшую неделю ещё увеличился и округлился, бросилась ему на шею:

– Как ты доехал, любимый?

– Прекрасно! Мне очень повезло. Приехал поздно, сидячих мест уже не было. И тут вдруг сосед наш Аркадий Яковлевич пригласил к себе в купе первого класса.

– То-то от тебя коньяком разит…

– Ух ты! Неужели коньячный перегар от водочного отличаешь? Тебе бы в сыщики.

– Как сына рожу, так сразу к тебе на службу и поступлю.

– А ежели дочь?

– Ты же сына велел. А я жена послушная. Ужинать будешь? Груня утку запекла.

– Конечно, буду. И водку пусть подаст. Коньяк – хоть и вкусно, но дух в нём не наш, не русский!

* * *

22 июля 1873 года

По воскресеньям Иван Дмитриевич всегда отсыпался, потому проснулся около полудня и потом ещё минут пятнадцать просто лежал на перине, наслаждаясь расслабленностью мышц. Наконец, поднявшись, облачился в тяжелый шлафрок и, миновав застекленную веранду, вышел в благоухающий запахами сад, где на столе его ожидали самовар, сдоба и вазочки со свежесваренным вареньем.