Посвящается моей богине за стеклом… моей Нериде.

Ты была здесь с самого начала. И не исчезла, даже когда я перестал верить

Особняк стоял на отшибе деревни, у подножия холма, где ветер, кажется, никогда не стихал. Старинный каменный дом, покрытый мхом и трещинами, врос в землю, словно сам был её частью. Высокие окна, запылённые и покрытые сетью паутины, молчаливо хранили свои тайны. Внутри пахло древесиной, сыростью и чем-то неуловимо старым, как будто само время задерживало дыхание в этих стенах.

Лорану было всего двенадцать, когда умер его дед. Он не знал старика близко – тот был больше мифом, чем человеком: чудаковатый отшельник, отказавшийся продавать землю, когда все соседи давно сдали свои участки под застройку. Лорану рассказывали, что дед был из тех, кто пишет письма на настоящей бумаге и зажигает свечи, даже если электричество работает. Он жил как будто не здесь и не сейчас, и, возможно, не один.

Отец Лорана был другим: практичным, уставшим, вечно занятым долгами. Когда тело деда едва остыло, он уже обсуждал с рабочими цену на медные трубы и старую мебель.

– Всё, что можно – на продажу, – сказал он. – Нам нечем платить налоги. Если не продадим, всё отберут.

Когда добрались до чердака, рабочие нашли ящик. Огромный, из красного дерева, потемневший от времени. Гладкий, словно только вчера его отполировали. На нём был замок, изящный, почти ювелирный, с гравировкой в виде спирали.

– Чёртова мебель… – проворчал один из грузчиков. – Тяжёлый, как грех.

– Подожди, – сказал отец. Он заметил на крышке ящика пожелтевший конверт. Адресовано было: Лорану. Лично. Не открывать до получения.

Отец нахмурился, вздохнул и протянул конверт сыну. – Твоя семейная реликвия, – устало усмехнулся он. – Только не жди сокровищ. Твой дед умер достаточно молодым, подумать только, в пятьдесят выглядеть на девяносто.

Письмо было написано чернильной ручкой, размашистым, немного дрожащим почерком:

«Мой дорогой Лоран,

Если ты читаешь это письмо, значит, ты теперь владелец того, что я охранял долгие годы. Этот ящик не просто дерево и металл. Это врата. Но не жди чудес. И не открывай его, пока не почувствуешь, что готов. По-настоящему готов. Я верю, ты поймёшь, когда придёт время.

С любовью, твой дед.»

Отец даже не спорил – ящик погрузили в грузовик и увезли в новый дом, где теперь жили Лоран и его семья после смерти матери. Он поставил его в своей комнате, рядом с окном, и каждое утро прикасался к холодному металлу замка, пытаясь понять, что значит "быть готовым".

Прошло два месяца. Ящик стоял, как страж, неподвижный и молчаливый, в углу комнаты. Иногда по ночам Лорану казалось, что он слышит внутри лёгкое гудение, будто там прячется маленький механизм, заведённый много лет назад. Отец не интересовался – ящик стал частью интерьера, как забытый антиквариат. И из-за его размеров никто не хотел возиться с ним и передвигать.

Однажды утром, когда небо было серым и дождь стучал по крыше, Лоран проснулся с ощущением странного желания заглянуть в ящик. Отца уже не было дома, а дворецкий занимался делами.

Лоран подошёл. Ключ подошел идеально. Замок щелкнул. Тяжелая дверца поддалась.

Лоран затаил дыхание. Внутри была пустота. Или так казалось сначала. На задней стенке – блестящей и гладкой, словно ртуть, что-то было. Лоран протянул руку – и его пальцы исчезли из виду. Без боли. Без страха. Только лёгкое покалывание.

Он глубоко вдохнул… и шагнул внутрь.

Лоран оказался в комнате. Пространство казалось безвременным – не было звука, не было движения. Только светлая, мягкая тишина. Комната была небольшой. Стены словно растворялись в дымке. Одна стена была стеклянной, прозрачной, но за ней – мрак. В углу – кресло, стол, выключатель. Лоран щелкнул им – ничего. Потом заметил, что провод отошел у основания выключателя. Поправил. Появилась искра и за стеклянной стеной зажегся свет. Там была комната, такая же, но еще виднелась дверь. И вот он увидел ее.

Девочку. Его возраста. С белой кожей и светлыми, почти пшеничными волосами. Она смотрела на него, удивлённая, но не испуганная. Как будто она ждала.

Она моргнула и заговорила первой:

– Меня зовут Эйрен. А ты кто?

– Лоран, – ответил он тихо, не отводя взгляда. – Я… я не знаю, где это. Это твой дом?

Эйрен кивнула. – Он давно стал моим. Но раньше, кажется, был не моим. Я не помню, когда это началось. Только то, что я всегда была по эту сторону стекла.

Лоран подошёл ближе. Стекло между ними было чистым, идеальным – как будто не существовало вовсе, пока не попытаешься коснуться.

– Ты не можешь выйти?

– Нет. И ты не можешь войти. Мы по разным сторонам. Но я тебя вижу. Слышу. И это уже многое.

Он провёл пальцами по поверхности. Холодно. Твёрдо. Но словно пульсировало. Будто стекло – это не просто материя, а живое существо, спящее и наблюдающее.

– Почему я здесь? Почему именно я?

– Наверное, потому что ты задался этим вопросом. Остальные проходят мимо. Или смотрят – и не видят.

Они просто смотрели друг на друга. Словно их сердца, не успев познакомиться, уже начали шептаться.

– Я рад, что ты здесь, – сказал он вдруг.

– Я тоже, – прошептала она.

Свет слегка дрогнул. Совсем немного. Почти незаметно.

Но Лоран этого не почувствовал. Они говорили долго. Время текло иначе.

– Знаешь… – начала Эйрен. Затем вдруг свет просто погас. Лоран щелкнул выключателем несколько раз, но ничего не произошло. Попытался позвать Эйрен, но ответа не последовало. Постучал по стеклянной стене – ничего. Лоран испугался, расстроился, сел спиной к стеклу и заплакал. Он сидел так где-то час, думая, что Эйрен исчезла и он что-то сделал не так.

– …я тут подумала, что… – раздался голос Эйрен, из-за стекла. Лоран обернулся и увидел ее личико. Она стояла в недоумении. – Ты чего плачешь?

– Свет погас, ты исчезла и ничего не говорила.

– Не может быть. Я хотела сказать, что здорово было бы встречаться почаще.

– Но это правда.

– И все же я не верю. Так что ты думаешь об идее видеться постоянно?

– Хорошо, я приду. Обязательно приду, Эйрен.

– Вот и хорошо.

– Мне пора, я уже долго здесь, меня будут искать. Отец рассердится. Он вообще считает меня трусом, что постоянно прячется. Однажды он искал меня пол дня, потому что я не хотел ехать к врачу. Меня мама всегда водила, пока… пока могла.

– Конечно, я буду ждать. Пока.

– Пока, Эйрен. – ответил Лоран. – А тебе оставить свет?

– Да, оставь, если тебе не трудно. Он все равно выключится, когда ты уйдешь, но эти пару мгновений без темноты будут приятными.

– Хорошо, а тебе не страшно?

– Нет, мне теперь есть кого ждать в этой темноте. – ответила Эйрен и улыбнулась. Лоран ушел. Закрыл дверь ящика. Посмотрел на часы в комнате.

– О, нужно завести их. – сказал он и взял часы с полки, но они тикали. – Странно. – подумал Лоран и пошел к другим часам. Они показывали такое же время, что и в его комнате. – То же время, что и когда я вошел в ящик… – шепнул себе Лоран и испугался, а спустя мгновение его лицо расплылось в довольной улыбке.

Внутри ящика не было дней и ночей, только смена оттенков света: серебро утра, янтарь вечера, фиолетовый цвет сумерек. Лоран возвращался снова и снова, каждый вечер – едва отец засыпал. Он садился у стекла, и Эйрен ждала его. Они смеялись. Обсуждали книги. Делились снами.

– Ты как стихотворение, – тихо говорит Лоран. – Которое читаешь и не хочешь, чтобы заканчивалось.

Она улыбается. Так по-настоящему, так, как улыбаются только на рассвете.

Он снова касается стекла – и в этот раз их ладони совпадают настолько точно, что он почти чувствует: её тепло – на грани реальности.

– Расскажи мне, – просит он, – что ты видишь за той дверью позади тебя?

Эйрен смотрит в сторону, туда, где мягкие тени – как замершие сны.

– Сад, – говорит она. – Большой. И пустой. Там качели висят на старом вязе. Иногда кажется, что кто-то раскачивает их, когда мне грустно.

А ещё я думаю, что сад знает моё имя. Только забывает, как оно звучит.

Лоран присаживается на пол:

– Мне двенадцать, – говорит он. – Я люблю рисовать карты. Даже несуществующих стран. Иногда я представляю, что ты – на одной из них. Где-нибудь рядом с контуром, обозначенным как "Мир между".

И тогда мне уже не страшно.

Эйрен опускается на колени со своей стороны стекла.

– А я представляю, что если долго смотреть тебе в глаза, можно выучить язык, на котором ты молчишь.

Они оба замирают. Время капает, как вода из неисправного крана.

И вдруг она спрашивает:

– А если бы ты мог назвать меня, как бы ты назвал?

Лоран прищуривается. Думает.

Потом отвечает:

– Лисса.

– Почему?

– Потому что это имя звучит как улыбка.

– Лисса, – повторяет она, пробуя на вкус. – А я тогда буду называть тебя… Кер.

– А что значит Кер?

– Это имя тех, кто возвращается. Даже если их давно забыли.

Лоран улыбается.

– Ну что ж, Лисса… теперь мы с тобой совсем знакомы.

И где-то в глубине ящика, совсем на краю сознания, щелкает крошечный механизм – и в стекле, у самых углов, появляется тонкая, едва уловимая дымка.

Он не заметил. И она не заметила.

Пока.

В следующий раз Лоран пришёл с фонариком. Он выключил свет в комнате, зашторил окно, спрятал всё, что могло отвлечь – и только тогда подошёл к ящику.

– У нас вечер. Звёзды вышли, – сказал он, щёлкая фонариком и подсвечивая потолок. – Но ты их не увидишь, правда?

Эйрен сидела в кресле, ноги подобраны, взгляд – на грани отсутствия.

– Нет, – ответила она. – Здесь никогда не бывает ночи. Только… вневремя.

Она встала, подошла к стеклу и посмотрела на пятно света, которое он рисовал на своей стороне, будто это и была его личная звезда.

– А что ты видишь, когда закрываешь глаза? – спросила она.

– Тебя.

– Серьёзно?

– Серьёзно. У тебя лицо, как будто его придумал кто-то, кто очень давно скучал по нежности.

– Это ты сейчас флиртуешь?

– А ты бы хотела?

Она чуть улыбается.

– Я не знаю, что это такое, – признаётся. – Я знаю только слова. Знаю, что грусть – это, когда ты вспоминаешь о том, чего не было. А любовь – когда ты надеешься, что всё это случится. Даже если нельзя прикасаться.

– Флирт – это когда ты хочешь, чтобы тебе улыбались чуть дольше обычного.

– Тогда… ты мастер флирта.

Лоран рассмеялся.

Потом сел напротив, скрестив ноги.