Валерий Дудаков
Избранное

Марине – единственной, любимой

 
Не раз спасала ты меня,
Твое небесное терпенье,
Где взять поэту вдохновенье?
Лишь возле вечного огня.
Не зря любила ты меня,
Зачтется в срок твое смиренье.
 

Автор благодарит Софью Черняк, Владимира Немухина, и, особенно, Юрия Желтова, а также Константина Дудакова и Гаяне Казарян за помощь в подготовке рукописи.

 
Поэзии ток неясен иногда,
Она копится, как в листке вода,
То каплет, то прольется полной чашей,
И в строфах отраженьем жизни нашей
Прошедших лет проходит череда.
 

Нафталан

 
Светит солнце в Нафталане,
Пахнет нефтью, степью, серой.
Погружая тело в ванну,
Мы полны наивной веры,
 
 
Что исчезнут все болезни,
Все хворобы и невзгоды.
Нафталановые струи
Ловко смоют наши годы.
 
 
И мелькают в Нафталане
Эти дни, как сон, как одурь.
Я живу в Азербайджане,
Как восточный сонный лодырь,
 
 
Вечным пленником безделья,
Чередуя сон с усладой.
В гости ходят здесь поверья
С предвечернею прохладой.
 
 
За горами в шапках снежных,
Где запрятаны селенья,
Жил когда-то старец здешний,
Наслаждаясь птичьим пеньем.
 
 
Рифмой тихой, струйкой тонкой
В этом старце жизнь теплилась,
И его стихи негромко
Вдруг в меня переселились.
 
 
Это время наступает
И крадется в тихой дреме,
Незаметно покрывает
Сеткой мелкою ладони,
 
 
Опеленывает душу,
Заволакивает тело,
Мысли робкие, глухие
Пробираются несмело.
 
 
Разбудить бы надо разум,
Разомкнуть глаза скорее,
Строчкой быстрой, зорким глазом
Оглядеться веселее.
 
 
Отойдя от сонной ванны,
Распрямляясь понемногу,
Я прощаюсь с Нафталаном,
Собираясь вновь в дорогу.
 

1989

Прикончен год

 
Прикончен год, размолот дней черед,
В зазубринах душа, устала воля,
Не в радость жизнь, предчувствие гнетет,
Кружит бедой, сдавив виски до боли.
 
 
Душою пуст, хотя завяз в делах,
Я – старый дом, где голуби на крыше
И странное зверье на этажах,
А в глубине подвала бродят крысы.
 
 
Все возятся, роятся и пыхтят,
По темным тайникам ползут, по нишам.
Впотьмах уснувших птиц загрызть хотят.
Кричу во снах. Но кто меня услышит?
 
 
И зимний бред сменяет летний сон:
Под снегом поле в клочьях побурелых,
Чуть слышен погребальный дальний звон,
Нечеткий ряд друзей в накидках белых.
 
 
На снег ложится тень от фонаря,
Крюк в потолке, петля, лекарства склянка…
В мой старый дом, все двери отворя,
Друзья бредут бедой попасть на пьянку.
 
 
Скорей захлопнуть дверь, забить забор.
Снег дом занес, стволы деревьев голых,
Пусть в забытьи заснет замерзший двор,
Как и душа заснет до весен новых.
 
 
Раскрою дверь и выйду на крыльцо.
По крысоловкам темень глухо бьется,
И криком птиц нестройное кольцо
И мне и дому звонко отзовется.
 

1991

В больнице

 
Жесткой стенкой бетонка забора.
Черный лес. Белый снег. Редкий звук.
Шорох стертых полов коридора.
Всё опять затихает вокруг.
 
 
Я в больнице. Я в чистой палате.
Тишина. И молчит телефон.
Тихий час. Убаюкана в вате,
Вся душа погружается в сон.
 
 
Перерыв. Остановка. Заминка.
Время есть оглядеться вокруг.
За окном заметает тропинку
Снег, посыпавший поутру вдруг.
 
 
Сам себя поместив в заключенье,
Я готов видеть радость в простом —
В чае, сахаре, пачке печенья,
В двух воронах под снежным кустом.
 
 
Боже, Ты хоть немного послушай,
За заблудшей душой уследи.
Залечи мне и раны и душу,
Суету и болезнь изведи.
 
 
Помолившись, свернусь на кровати,
С головой одеялом накрыт.
Только завтра так резко, некстати
У окна телефон зазвенит.
 

1992

Гном

 
До утра в июне душа в тоске,
Ясно: думай – не думай, все ж
Дней прошедших след сединой в виске
Затерялся – не разберешь.
 
 
Если б видел я даже в страшном сне,
Что грядет, то глух стал и нем,
А теперь весь бред наяву во мне,
Он несет безмолвье и тлен.
 
 
И не вижу в этом вины ничьей,
Выбрал сам тоску и печаль.
Камнем боль лежит на душе моей.
Жаль.
 
 
С февраля что ни день, то канатный шаг,
И не знаешь – прав иль не прав.
Черный крот забрался вовнутрь, как враг,
В клочья душу всю изодрав.
 
 
Бесконечно тянется день за днем,
За окном тихий дождь стучит.
Я в больнице, где сумасшедший гном
Днем и ночью «спаси» кричит.
 
 
Гном – моя душа и моя тоска,
Стонет он в коггях у крота;
Все, чем жил до этого – горсть песка:
Отворяй беде ворота…
 
 
Боже, дай же сна, чтоб спокойно жить,
Чтоб спокойно спать и дышать,
Черный крот последнюю жизни нить
Мне не сможет тогда порвать.
 

1992

Утро в Венеции

 
Тает тонкая дымка морская,
Солнце в мерном движенье встает,
Над широкой лагуной вдоль края
«Серениссима» утро зовет.
 
 
По волнам пробегает тропинка
От луча. Ветерок шелестит.
У гондолы чернеющей спинка
Чуть качнется, весло заскрипит.
 
 
Мрамор розовый Сан-Дзаккария
Утром ясным и светом омыт,
У фонтана пред девой Марией
Тихо, жалобно флейта звучит.
 
 
Это сон, что сейчас оборвется,
Это утро, что в память войдет,
И на флейту слегка отзовется
Та душа, что надеждой живет.
 

1992

«Киото гарден», или прощание с Лондоном

 
У японского сада, на извилках пруда,
Где струя водопада вечно плещет всегда,
И с бамбуковым стуком время тихо бежит,
На ветвистых деревьях резко птица свистит,
 
 
Я брожу под капелью, желтый лист шелестит,
По зеленой полянке резво белка бежит,
Неприметные зайцы что-то в лапах грызут,
Голубиные стайки ежевику клюют.
 
 
Низкий куст, редкий камень заблудились в траве,
И неспешные мысли у меня в голове:
В этом саде забыться, в этих камнях уснуть,
Навсегда заблудиться, от всего отдохнуть.
 

1992

Холланд парк авеню

 
Холланд-парк в огнях машин,
В ритмах быстрого движенья,
Жизнь скользит шуршаньем шин,
Дробно множась в отраженьях.
 
 
Лондон тихо входит в ночь,
Мягко время проплывает,
Суета уходит прочь,
В лунном небе затихает.
 
 
Нет ни горестей, ни время,
В покаянном состоянье
Я сижу, забывши бремя
Всех забот и всех терзаний.
 
 
Незаметно в час приду
Легкого успокоенья,
Кружку «Гиннеса» найду
Чтоб развеять все сомненья.
 
 
По-английски пошепчусь
С путником, что вдруг подсядет,
У британцев научусь
Псов чужих кормить и гладить.
 
 
И без грусти и без боли
Я хочу отдаться счастью,
Погулять слегка на воле,
Приобщиться к безучастью.
 

1992

В пабе

 
Под звуки «Битлз» и дикий гогот
Сижу я в пабе за полночь,
И тысячи чертей не смогут
Меня отсюда уволочь.
 
 
Веду я разговор за пивом
В британском стиле, без труда,
Пусть смотрят вежливо, но криво,
На мой английский иногда.
 
 
О, дайте боги здесь отраду
Надеждам, глупостям, молитвам,
Мне посвятить весь вечер надо
Себя пивным тягучим битвам.
 
 
В них есть редчайшая услада
Все позабыть без сожаленья,
И достается, как награда,
Хмельного зелья вдохновенье.
 
 
Вступает ночь в свои владенья,
В плен забирает стихший город,
Пары пивного изверженья
Стекают каплями за ворот.
 
 
Настанет завтра. Утром ранним
Пойду смотреть на шустрых зайцев,
Но вечером сжимать мне надо
Пивную кружку в твердых пальцах.
 

1992

Заклинание

 
Я заблудшей душою совсем одичал,
Недостойный тебя, я не раз предавал,
И, тщеславье свое возвеличив сполна,
В душу смесь заливаю с отравой вина.
 
 
Позапутавшись в лжи, перестав различать,
Где по совести жизнь, где бесовская рать,
Я по пьяной тропе без сознанья бреду,
Разоряя семью, клича всем нам беду.
 
 
Горько жизнь проживать, коль себе отдана,
Тяжело сознавать всю вину без вина,
И, как чашу до дна, тратить дни напролет,
Понимая: себе от себя не везет.
 
 
И за горло хватает глухая тоска,
И назойливой мухою боль у виска,
Ночь проходит без сна, день как сон проплывет,
В пустоту, в темноту кто-то глухо зовет.
 
 
Не прошу, не молю – заклинаю: поверь,
Из души бесовской изгоняется зверь,
Если капля любви, как живая вода,
В приоткрытую совесть падет иногда.
 
 
Будет темный острог светом ясным омыт,
Будет дремлющий сад мягким снегом укрыт,
И весеннее солнце протянет лучи,
Будут руки теплы и тела горячи.
 
 
Верю в нашу любовь, верю в щедрость твою,
Предсказанье я в детских глазах узнаю.
Пусть от бесов любовью очертится круг,
Чтоб по жизни пойти без печалей – разлук.
 

1993

Романс для Марины

 
Был ужин при свечах, крахмальные салфетки,
Неспешный разговор, бокалов перезвон,
Склонялись под дождем в тяжелых каплях ветки
И плачем о былом стучали за окном.
 
 
Играя в языки, немецкий и английский,
О разном рассуждал, но думал об одном:
Чтоб твой печальный взгляд,
такой родной и близкий
Был снова оживлен беседой и вином.
 
 
Ты мне дана судьбой, пусть это слишком громко,
Я так тебя люблю, что к выдумкам готов,
И кружит у виска и отдается звонко
Заклятий череда и покаянных слов.
 
 
И в темноте ночной, кольцом кружа Садовым,
Домой пойдем вдвоем, где тихо и тепло,
Готовые к любви и поворотам новым,
И бога попросив, чтоб в жизни повезло.
 

1993

«Киото гарден». Зима

 
Декабрь. Киото-сад. Густеет серебро
В рисунке трав, кустов, каменьев строгих,
Как приоткрытое несметное добро,
Доступное для избранных, немногих.
 
 
Как старый друг, встречается на миг
Все то, что дорого и хорошо знакомо:
Средь шороха кустов павлиний крик,
Поникшая трава и птичий гомон.
 
 
Здесь утки влажные к промокшим зайцам жмутся,
Под оком неба стекленеет зыбь.
Все замерло. Но стоит лишь нагнуться,
И различишь в воде заснувших рыб.
 
 
И можно все забыть, что мало означает,
До боли загрустить о близком и простом,
И бусинкой дождя, что вечность отражает,
На сакуре застыть прозрачным серебром.
 

1993

«Киото гарден». Осень

 
Зеленый остров, обрамленный в камень,
Зовет меня.
Вкруг стайки рыб играют плавниками,
Как след огня.
 
 
Здесь осень плавно переходит в лето,
Кружась листом.
С трудом поверишь, что живешь ты где-то,
Не здесь твой дом.
 
 
А может, все забыть, как эта белка,
Бродить в траве,
И у пруда, где сумрачно и мелко,
Заснуть навек.
 
 
Но тучи солнце пеленают в темень,
Прощай, мой сад.
Пора в дорогу, но настанет время —
Вернусь назад.
 
 
Неспешным шагом вдоль дорожки мерить,
Стихи шептать,
Чтоб снова в сказку захотеть поверить
И садом стать.
 

1994