Посвящается исполнителям этой операции Станиславу Николаеву, Анатолию Одейчуку, Виталию Шамраеву

Серия «Любимый детектив» была удостоена

Премии МВД РФ в 2018 году.

© Поволяев В.Д., 2024

© ООО «Издательство «Вече», оформление, 2024

Глава первая

Он лежал на вершине взгорбка и лениво покусывал жесткую высохшую травинку, от которой попахивало полынной горечью и терпким мятным духом одновременно.

Осенний воздух был чист, глубок, небо просматривалось высоко, очень высоко, было оно по-летнему голубым, безмятежным, в душе от него рождалось некое сонное спокойствие, когда совсем не хочется что-либо делать, суетиться, куда-то спешить, добывать деньги на житье-бытье, прятаться от недругов, дыша вонью подвалов и схоронок – даже шевелиться и то, кажется, не хочется.

Вправо от взгорбка уходило влажное рисовое поле, ровно, будто по линейке расчерченное на чеки, влево, за небольшой дамбой, зеркально блестели гладью воды два озерца, которые охраняли люди в черной форме с нашивками на рукавах: эти озера были набиты рыбой, карасями и зеркальным карпом, любого, кто пробовал сунуться сюда с удочкой или с сеткой, встречали дробью, либо «коброй» – перечным газом, выедающим всякому любителю полакомиться дармовой рыбкой глаза.

Неподалеку от лежавшего человека влажно зеленела скошенная низина, в которую неуклюже спланировал аист – здоровый, голенастый, с угловатыми мозолистыми коленками, сгибающимися назад, поклацал клювом и неожиданно сделал проворный бросок в сторону.

Человек – фамилия его была Бобылев, – приподнялся на локте: интересно было, что же там углядел аист, птица в здешних местах редкая, обитающая все больше в Белоруссии, на российском западе, да в Прибалтике, но сейчас, когда ни зверю, ни птице нигде нет покоя, аистам, потерявшим свои гнезда и забывшим про извечные пути миграции, приходится селиться там, где менее голодно, а уж природные условия – дело второе, третье, восьмое, когда есть нечего, как в Абхазии, красота природы лишь раздражает…

Аист громко щелкнул клювом, в ответ на щелчок из травы стремительной пружиной выметнулась крупная серая змея, зашипела яростно, сделала бросок в сторону аиста, но аист на бросок даже не отреагировал, он хорошо знал, что может сделать змея, а чего не может. Змея снова сделала бросок в сторону аиста, но тот от нее даже не отшатнулся, начал рисовать длинными ногами круги около змеи. Змея с высоко поднятой головой сейчас была вроде бы как неподвижная ножка циркуля, некий центр ситуации, а аист – подвижной ножкой, которая вращалась вокруг центра.

Сделал аист один круг, второй, третий, четвертый, он двигался ровно, его можно было действительно проверять по циркулю – голенастая неуклюжая птица действовала четко, ловко, не делая отклонений в сторону ни на сантиметр.

Змея внимательно следила за перемещениями аиста – приподнявшись, она резво вращала маленькой приплюснутой головой, не выпуская голенастого зверя из вида ни на мгновение, ни на краткую долю секунды – чувствовала, что тот может напасть на нее в любой миг. А аист все ходил и ходил около нее кругами и очень внимательно следил за змеей.

Тело змеи свивалось жгутом, будто пеньковая веревка, которую для крепости надо как можно сильнее скрутить, и вот наступил момент, когда змея скручиваться уже не могла, надо было отработать задний ход, чтобы вновь начать движение. Как только змея начала раскручиваться в обратную сторону, аист стремительно подскочил к ней и клювом нанес два сильных удара по голове.

Змея дернулась, зашипела звонко, со стеклянными нотками, возникшими в глотке, помотала плоской, опасной головкой и вновь выпрямилась – пришла в себя. Аист вновь стал невозмутимо, будто ничего и не было, творить около змеи круги.

И опять змея начала скручиваться в жгут, но скручиваться до бесконечности или хотя бы как в прошлый раз уже не могла – все броски ее, даже на длину расправленного тела, не доставали до птицы, змея лишь пусто шипела, щелкала зубами и бесилась от иссушающей ее злости, совершенно бессильной, хлопала хвостом по сочной зеленой траве и старалась приподняться над землей как можно выше.

Голова ее неотрывно следовала за аистом и крутилась, крутилась, крутилась. Вновь наступил предел, надо было разворачиваться вторично, змея дернулась, приподнялась, щелкнула пастью и на мгновение упустила аиста из вида. Тот мигом засек это и вторично нанес своим железным клювом пару резких ударов по змеиной голове, кроша череп. За вторым заходом последовал третий, за третьим четвертый, пока змея не сникла и не ткнулась носом в землю.

Аист проворно подскочил к ней, ухватил клювом за шею, лапой наступил на обвядшее тело и с силой дернул, отрывая голову.

Через полминуты змея была мертва. Аист отшвырнул в сторону голову – самое несъедобное и самое опасное, что было в змее, клювом подцепил тело, будто толстую резиновую кишку, подхватил ее поудобнее и косо подпрыгнув, тяжело оторвался от земли. Полетел в сторону недалекой станицы, поблескивавшей на солнце крашеными железными крышами домов.

Там у аиста, в четвертом доме с краю, на прибитом к макушке старого обпиленного дерева колесе от обычной телеги, было свито гнездо.

– Ловко, – перестав кусать зубами травинку, шевельнулся Бобылев, вытянул правую, затекшую от лежания ногу.

– Не совсем, – послышался за спиной густой басовитый голос, – аист должен был убить гадюку с первого раза, максимум со второго, а он справился лишь с четвертого. Бракодел, а не аист, у нас в Узбекистане аисты работают много лучше.

Скользнув рукой по бедру – проверил, на месте ли кнопочный нож, Бобылев поспешно поднялся и, склонив голову набок, колюче глянул на приближающегося к нему человека. Рот у него дрогнул в слабой, словно бы неохотной улыбке.

– Не знаю, плохо это или хорошо, но я такой спектакль видел первый раз в жизни. Интересно было.

– Я видел хоть и не в первый раз, но мне тоже было интересно, – пришедший, в свою очередь, также цепко, не пропуская ничего, оглядел Бобылева, отметил землистый, совсем неюжный, будто человек этот никогда не нежился на благодатном здешнем солнце, цвет лица, налитые жидкой сталью глаза, твердый рот и неожиданно усмехнулся, не удержался – у Бобылева были пухлые, словно лепешки, красные уши, резко оттопыренные в обе стороны. Очень похоже на Чебурашкины локаторы. – А чего бледный такой?

Бобылев также внимательно, стараясь, чтобы из взгляда ничего не выскользнуло, ни одна мелочь, рассматривал пришедшего, – фамилия его была Шотоев, – Шотоев был черноволос, курчав, насмешлив, глаза у него были синие и холодные, как зимнее небо, гладко выбрит – ни одна ворсинка не проступает на щеках, ноги кривоватые, ступнями чуть набок, но, несмотря на дефект, они крепко держат плотное тело на земле. Сбить с ног этого человека было непросто.

– На дне лежу, потому и бледный, – нехотя ответил Бобылев.

– Грех имеешь большой? – спросил Шотоев, хотя прекрасно знал, что за грех числится за Бобылевым: в драке тот сгоряча пырнул ножом парня из одного горного аула, рана оказалась глубокой и бедного парня не довезли до больницы, по дороге он попрощался с матерью, с отцом, с родной землей, с высоким здешним небом и испустил дух. По законам гор убийца должен был лечь рядом с убитым, вот родственники того парня и выслеживали Бобылева.

– По российским понятиям – не очень, – медленно, тщательно выговаривая, словно бы прожевывая каждое слово, ответил Бобылев.

– Ладно, если мы сговоримся, – Шотоев наклонил голову, прикидывая что-то про себя, – тогда с благословения Аллаха и с родственниками повидаемся и постараемся все решить полюбовно.

– Денег у меня нету, я гол, как попугай с общипанной задницей. – Бобылев почувствовал, что голос у него дрогнул, пошел предательскими трещинами, недовольно сжал губы: слишком много он стал говорить, суетиться, вилять хвостом, лебезить – насчет того, что гол, как покалеченный попугай, мог бы помолчать, все это лишнее, сладкие слюни, изюм вареный, все это надо держать при себе. Он резко и зло рубанул рукой пространство, развалил воздух. – В общем, чего я объясняю, и так все понятно.

– А насчет дела… Предложение какое имеешь? – словно бы и не заметив потемневшего лица Бобылева, ноздрей, которые от гнева на самого себя сделались выпуклыми, как у негра, поинтересовался Шотоев.

– Есть кое-какие адреса, – голос у Бобылева выровнялся, трескучесть исчезла, – адреса-адресочки… Тряхнем куркулей по этим адресам – и деньги у нас будут, и желтизна, и брюлики. Все, что имеется в тех домах, – будет наше.

– Ладно, предложение принимается, – подумав немного, сказал Шотоев, провел носком начищенного ботинка по земле. – Садись. Чего поднялся-то?

– Да так…

– Я же не первый секретарь райкома. Это раньше перед первыми секретарями надо было тянуться.

На щеках Бобылева взбугрились желваки, он мрачно поглядел на Шотоева и опустился на траву.

– Больно ты горячий, – сказал ему Шотоев, – как молодой чеченец.

– Таким родила меня мама, переделываться поздно. – Бобылев посмотрел в сторону озер, где показались два охранника, совершавшие обход – в черной форме, с дубинками на поясах, с пистолетами, нехорошо поиграл желваками: – Будто немцы… эти самые… гестаповцы.

– Дети, – отмахнулся Шотоев, – им только из детских ружей палить. Скрутить их и пустить на дно озер – дело трех минут.

– В озера неплохо пару гранат кинуть. Хорошая уха может получиться.

– Понадобится – кинем, – в синих глазах Шотоева шевельнулось что-то безмятежное, загадочное, он сделался похож на цыгана, мечтающего о степном ветре, – как-нибудь на отдых приедем сюда и – кинем.

Речь у Шотоева была правильная, без акцента и искривлений, присущих здешним горцам, без гортанных «гх» и «гэ»; поскольку Шотоев приехал сюда из Узбекистана, то на родной горский язык у него напластовался узбекский, узбекский и сделал его русскую речь правильной, он говорил так же чисто, как и Бобылев. Бобылев сел на траву, Шотоев сел рядом.

– Значит, так, – Шотоев загнул на левой руке один палец, – нам нужно прикрытие. Для этого надо организовать товарищество с ограниченной ответственностью или акционерное общество закрытого типа. Именно закрытого, чтобы никакие мухи не залетали к нам в суп. Это р-раз. Два – прикрытие должно заниматься чем-нибудь коммерческим, скорее всего – торговлей. Пусть торгует водкой и «сникерсами», исправно платит налоги и отстегивает деньги рэкету. Три – у меня тоже есть кое-какие интересные адреса. Их надо объединить и разработать программу действий – может быть, даже на бумаге. А потом выполнить ее. Всякое дело тогда становится делом, когда оно попадает на бумагу. – Шотоев изменил речь и сталинским голосом, с сильным акцентом произнес: – Панятна, таварищ Бабылев?

У Бобылева невольно дрогнули уголки рта – вона, и фамилию его уже цитирует на память… Все запомнил чернозадый. Он шмыгнул носом и вновь рукой потрогал карман брюк, где находился кнопочный нож.

– Панятна, – неохотно отозвался Бобылев.

Конечно, кнопочный нож – это баловство для малолеток, у которых на губах еще не высохли следы мамкиной сиськи, забава, годящаяся для того, чтобы капусту на засолку пластать да пшеничные булки для семейного обеда резать, а не на охоту ходить. Тем более, на ту охоту, где зверей нет – есть люди.

– И четыре – кадры, – продолжил свое выступление Шотоев. – «Кадры решают все» – так, кажется, любил говорить наш незабвенный генералиссимус…

– А как вы относитесь к Сталину? – Бобылев неожиданно перебил Шотоева. Хоть Шотоев и обращался к нему на «ты», Бобылев решил пока держаться на расстоянии и быть вежливым, на «вы».

Шотоев это мигом засек, улыбнулся, показав крепкие, желтоватые, как у каннибала, зубы.

– Со мной можно на «ты». На «вы» пусть дамочки в новоиспеченных гимназиях сюсюкают, это обращение для людей с наманикюренными пальчиками. К Сталину я отношусь положительно. Как и все люди кавказской национальности. Так нас, кажется, величают в столице нашей Родины Москве? Хотя… – Шотоев замолчал, проводил глазами старый сельскохозяйственный самолет – четырехкрылый «кукурузник», пролетевший над гибкими островерхими тополями станицы и через несколько секунд исчезнувший в желто-сером осеннем пространстве, – хотя я и не всегда понимаю Иосифа Виссарионовича.

– Иосиф Виссарионович остался в прошлом, в бывшести, чего о нем говорить в настоящем времени?

– Все это – из области филологии, что в лоб, что по лбу – все едино. И последнее, пятое – оружие.

– По-моему, все пять пунктов выполнимы, противопоказаний нету.

– И я так считаю.

– Надо разделить нагрузку – кто чем будет заниматься, чтобы не было пересечений. Я, например, могу взять на себя оружие.

– Только не надо покупать его на рынке. Рынок находится под колпаком у кагебешников. Как их зовут ныне? Феэскашники? У чекистов, в общем.

– У меня есть свои каналы. Автоматы новенькие, в смазке, можно купить в воинской части. Патроны – там же. Насчет пистолетов… на примете имеется один умелец. Любой пугач или свистульку, пуляющую водой, может превратить в боевое оружие.

– Это хорошо, – сдержанно похвалил Шотоев, – такой человек нам нужен.

– По части людей тоже кое-кто есть. Например, один афганец, мужик двухметрового роста, награжденный орденом Красной Звезды

– А зачем он нам? – не дав договорить Бобылеву, спросил Шотоев. – Он наверняка слишком правильный, обласканный властью, люб демократам и партократам, патриотам и монархистам, белым и коричневым, Гайдару и Зюганову, а нам такие не нужны.

– Как не нужны? – возразил, начиная горячиться, Бобылев. – Он же в Афганистане в таких тисках побывал… Ничего не боится. Владеет всеми видами оружия – от ножа, выдернутого из мясорубки, до этой самой… сверхзвуковой ракеты, которой сбивают реактивные самолеты. Называется «Оса».

– «Жало осы». «Стингер».

– Афганец может стать стержнем, сердцевиной любой группы.

– Ладно. Только давай каждый раз эту сердцевину не в два глаза, а в три, в четыре, в шесть и в восемь глаз рассматривать и оценивать строго. Договорились?

– Договорились, – нехотя согласился Бобылев, в голосе его возник далекий напряженный звон; он вообще все время находился в напряжении, человек этот все время пребывал под эмоциональной нагрузкой, того гляди, где-нибудь закоротит, вспыхнет искра, загорятся невидимые внутренние провода – в нем постоянно горел, подымливал запаленный кем-то фитиль.

– Нам нужны будут два классных водителя, еще лучше три. Но… – Шотоев поднял указательный палец, – водилы должны быть именно классные, которые умеют ездить не только по асфальту и не только по горизонтали. По асфальту да по утрамбованной земле и мы с тобою умеем ездить.

– Есть такие водилы.

– Хорошо. Водителей также посмотрим вместе… Испытаем на прочность.

– Что, мне не верите?

– Верю. Но нам с тобою надо вести себя, как тот аист, – Шотоев ткнул пальцем в поблескивающие в неровном воздухе станичные крыши, – а он вел себя хоть и не первоклассно, не по-бойцовски, а очень мудро – сколько змея ни бросалась на него, ни разу не достала. А не рассчитай он пару сантиметров – валялся бы сейчас в траве с задранными вверх лапами. Но вместо него в траве змеиная голова валяется. Кстати, в Средней Азии змея до тех пор не считается убитой, пока у нее не оторвана голова.

– Может, он из Средней Азии, аист этот?

– А что? Может. Здесь живет летом, а в Средней Азии зимой. Только змей здесь таких нет, что есть в Средней Азии, нет тут и самой подлой, самой опасной из них – гюрзы. Гадюка перед гюрзой – аленький цветочек, букет ромашек, тьфу на палочке.

– Не знаю, не видел никогда.

– Теперь распределим наши обязанности, чтобы не дублировать друг друга. Я займусь юридическим оформлением нашей конторы – чтобы и устав у нее был, и название, и печать, и свои бланки, зайсмусь финансами, а ты давай – занимайся оружием, транспортом, людьми. Договорились?

Бобылев, поняв, что экзамен он прошел, теперь можно не бояться ничего и никого, ни мести кровников, ни ножа в спину, согласно наклонил голову с венчиком редеющих волос.

– Договорились, – сказал он и крепко сжал рот.

– Тогда чего… тогда по рукам! – Шотоев встал, протянул руку. Ладонь у него была маленькая, жесткая, с плоскими, словно бы вырезанными из дерева бугорками, пальцы короткие.

«Похож на музыканта, но явно не музыкант, – подумал Бобылев и протянул Шотоеву свою руку – корявую, исчерканную жилами, длиннопалую, с оплющенными крепкими ногтями. – Ни на гитаре он не играет, ни на мандолине, пальцы у него как щепки».

Пожали друг другу руки. Шотоев хотел было уйти и шагнул уже в пошумливающие листвой темные кусты, за которыми стояла его машина – нанятая на стороне «девятка», но вдруг остановился, развернулся всем корпусом, словно собирался принять внезапный удар.

– Слушай, одна деликатная вещь… Я хотел было спросить, да мы что-то заговорились. Ты ведь на дне лежишь?

– На дне.

– А деньги у тебя есть?

– Нет.