© В. Д. Сорокин, 2004

© Д. Н. Бахрах, предисловие, 2004

© В. В. Денисенко, предисловие, 2004

© Изд-во Р. Асланова «Юридический центр Пресс», 2004

* * *

Фрагменты автобиографии

Родился я 2 марта 1924 г. в деревне Березняги Калачевского уезда Воронежской области. Отец – Сорокин Дмитрий Карпович работал фельдшером в деревенском здравпункте, мать – Сорокина Анастасия Николаевна – в ту пору домохозяйка.

В 1930 г. поступил в первый класс начальной школы в железнодорожном поселке при станции Армавир-2. Впрочем, «поступил», это не совсем точно. Дело в том, что 1 сентября все мои семилетние друзья отправились в школу, а я – шестилеток – остался в совершенном одиночестве и, как говорится, ударился в рев. Помогли родственные связи: моя мама к тому времени работала учительницей в этой школе и вела первый класс. С разрешения заведующей школы, я был водворен на заднюю парту на правах, так сказать, вольноопределяющегося. К концу учебного года выяснилось, что «вольноопределяющийся» полностью освоил премудрости обучения, и ничего не оставалось делать, как перевести его во второй класс…

Упомяну еще одну деталь этого периода, которая через 19 лет сыграет едва ли не решающую роль в судьбе студента юридического института: мой отец, переменив несколько профессий, в том числе и на железнодорожном транспорте, в 1930 г. работал дежурным по станции Армавир-2.

Затем семья переехала в г. Пятигорск Ставропольского края и поселилась на одной из окраин города – в районе Скачек. Я поступил в третий класс средней школы, которую окончил в 1941 г. Поскольку к будущему окончанию школы «грозила» перспектива стать шестнадцатилетним выпускником, было принято решение «пересидеть» в седьмом классе.

Из школьного периода отмечу только одно событие, которое определило всю последующую жизнь: в десятом классе я встретил свою любовь по имени Людмила. Сейчас, когда пишутся эти строки, главное остается неизменным: в конце 2003 г. Людмиле и мне на двоих насчитывается 158 лет (да простит мне Людмила публикацию этих конфиденциальных данных). Чтобы завершить этот сюжет, скажу, что в 1953 г. жена подарила мне дочь Елену, а Елена в 1983 г. – внука Алексея.

Фрагмент 2-й для людей моего поколения, родившихся в 1924 г., естественно, должен быть посвящен военной службе. Отбиваясь от массы нахлынувших воспоминаний, в протокольном стиле расскажу только о некоторых событиях моей военной биографии.

Для справки: к середине лета 1942 г. немецко-фашистские войска оказались в предгорьях Северного Кавказа, преодолев за год войны несколько тысяч километров от нашей западной границы. 27 июля 1942 г. Пятигорский горвоенкомат призвал меня в армию и наспех сформированную группу призывников просто чудом смог переправить последним поездом из Минеральных Вод в Северную Осетию, в столице которой располагалось пехотное училище. Не успели оглядеться на новом месте, как пришлось срочно эвакуироваться по Военно-Грузинской дороге в Тбилиси. Эту дорогу протяженностью 210 километров пешком одолели за девять суток!

Учеба в Тбилиси тоже не заладилась, ибо очень скоро вспыхнула эпидемия дизентерии, что было в сущности закономерно: училище находилось ниже Тбилиси по течению Куры, и все отходы, сбрасываемые практически без очистки в реку, попадали к нам. А вода из Куры была единственным источником.

В ноябре 1942 г., выйдя из госпиталя, был зачислен вторым наводчиком в третью батарею 740-го зенитного артиллерийского полка, который находился в Орджоникидзе и участвовал в обороне города. В этом полку я провоевал до конца войны, дослужившись до звания старшего сержанта, командира орудия.

В моем военном билете записано: участие на фронтах Великой Отечественной войны с ноября 1942 г. по май 1945 г. Закавказский фронт – с ноября 1942 г. по январь 1944 г.; 2-й Украинский фронт – с января 1944 г. по сентябрь 1944 г.; 3-й Украинский фронт – с октября 1944 г. по май 1945 г.

Иными словами, участвовал в боях на Кавказе, Кубани, Ясско-Кишиневской операции, освобождая Болгарию, Югославию и ее столицу Белград. Запомнились тяжелые бои на венгерской равнине в районе озера Балатон. Боевые действия для нашего полка завершились в окрестностях Братиславы, где мы салютовали Великой Победе. Радости было – словами не передать! Демобилизовался в январе 1946 г.

Понятно, что за сухими протокольными строками скрываются многие события, большие и малые, смертельно опасные и не очень. Не исключены и солдатские радости.

Расскажу лишь о двух событиях, разделенных между собой временем и расстоянием.

Признаться, в ратном труде артиллериста, особенно зенитчика, не часто случается наглядно, причем на глазах сотен, а то и тысяч людей видеть результаты своего огня.

Это случилось 19 февраля 1943 г. на станции Гулькевичи Северо-Кавказской железной дороги. Здесь заканчивалась восстановленная часть железнодорожной магистрали, по которой на подъездные пути прибывали эшелоны, в том числе с горючим для частей нашего фронта.

Наша батарея 37-мм зенитных орудий расположилась на небольшой пристанционной площади. Полдень 19 февраля. Погода совершенно нелетная: тяжелые низкие облака исключали всякую возможность появления самолетов противника. Поэтому орудия первого взвода проходили профилактику, им меняли стволы, а орудия второго взвода (я был вторым наводчиком третьего орудия) находились на боевом дежурстве.

Рядом с позицией батареи к цистернам с горючим непрерывно подъезжали и уходили заправленными фронтовые бензовозы. Шум, сутолока, перебранка…

Тем не менее в этом гаме дежурный дальномерщик услышал звук немецкого самолета. Без труда определили: средний бомбардировщик Ю-88. Самолет, не показываясь, над облаками прошел на юг вдоль железной дороги и все затихло… На земле началась суматоха: жители домов, окружавших площадь, кинулись прятаться по щелям, водители бензовозов поспешили спрятаться под цистернами.

Через несколько минут с юга вновь послышался звук мотора, и тут же из-под облаков вынырнул черный Ю-88. Он летел низко над путями, проводя фотосъемку. По команде комбата наше третье орудие выпустило длинную очередь – восемь трассирующих снарядов, которые через мгновение буквально вонзились в самолет. Машина вспыхнула и стала разваливаться. Было хорошо видно, как из горящего самолета отделились четыре фигуры. Но парашют раскрылся только у одного. Сильно обожженного бортмеханика задержали и отправили в штаб.

Батарею буквально заполонили ликующие жители поселка. Вечером, разумеется, это событие было соответствующим образом отмечено.

Позднее выяснилось, что самолет выполнял разведывательную задачу. На нем летел начальник разведуправления южного немецкого фронта. Его парашют не раскрылся. Стало также известно, что по данным этой разведки в ближайшую ночь планировалось прислать эскадру бомбардировщиков, которые, несомненно, разбомбили бы все в пух и прах. За эту стрельбу я был награжден медалью «За боевые заслуги». Мне тогда было 19 лет.

Второй эпизод – это уже октябрь 1944 г. Наш полк в составе 4-го гвардейского Сталинградского механизированного корпуса прорывается к столице Югославии Белграду. Отдан строжайший приказ: тяжелого оружия не применять, чтобы по возможности сохранить город!

На подступах к Белграду наши части соединились с югославскими партизанами, подразделением которых командовал генерал Пеко Дапчевич. Для боев в городе были сформированы штурмовые группы: два танка Т-34, при каждом танке – отделение автоматчиков, две наши зенитки, а также рота югославских партизан. Между каждым подразделением было метров 30–40.

Продвигаясь по улицам Белграда, наша штурмовая группа встретила ожесточенное сопротивление эсэсовского отряда, засевшего за массивными стенами средневекового здания.

Глубокая ночь. Бой затих. С той стороны, где стояли танки, послышался шум шагов довольно большой группы людей. На окрик танкистов: «Стой! Кто идет?», послышался ответ на ломаном русском языке: «Свои, братушки, партизаны». Через несколько минут группа, идущая в строю, поравнялась с нашими пушками. Проходившие мимо люди были одеты кое-как, вооружены как попало, некоторые по внешним признакам были ранены.

Группа последовала дальше по улице и наткнулась на роту югославских партизан. Немедленно вспыхнула ожесточенная перестрелка, и вскоре группа была полностью обезврежена. Оставшиеся в живых были взяты в плен. Оказалось, что в роли югославских партизан были переодетые немцы, а представлялись партизанами находившиеся среди них местные усташи, сотрудничающие с немецкими оккупантами.

Вот так, не будь с нами югославских партизан, дело для нас могло закончиться весьма печально.

Военный фрагмент автобиографии хочу? завершить воспоминанием послевоенного периода.

Когда я слышу в исполнении группы «Любэ» песню о батяне-комбате, всегда вспоминаю другую песню, стихи и музыку к которой написал ленинградским поэт Игорь Ринк, с семьей которого нас связывали дружеские отношения. Признаться, я любил петь, как говорится, в дружеском кругу, и «Баллада о капитане» не оставляла слушателей равнодушными. Вот ее текст.

 
Когда комдив пехоте запыленной,
Большой привал объявит до утра,
На огонек придет наш батальонный,
Погреться у солдатского костра.
 
 
Он на шинель уляжется устало.
Он трубку трехдюймовую набьет.
И лишь тогда бедовый запевала,
Рванет меха на полный разворот!
 

Припев:

 
Капитан, наш бывалый комбат-капитан.
Капитан, для тебя мы споем под баян.
Капитан, мы отвыкли от зимних квартир.
Капитан, девятнадцати лет командир.
 
 
Встает заря. Задолго до рассвета,
Уже огонь открыт со всех сторон.
Через минуту вырвется ракета,
В атаку поднимая батальон.
 
 
Уже танкисты завели моторы,
Им, видно, легче в грохоте свинца.
Не слышно им, как щелкают затворы,
Как мечутся солдатские сердца!
 

Припев:

 
Капитан, наш бывалый комбат-капитан.
Капитан, гладко выбрит и чуточку пьян.
Капитан, мы встаем по команде «Вперед!»
Капитан раньше нас на секунду встает.
 
 
Мальчишки деревенские босые,
О нем видали сказочные сны.
Он всю в огне прошел тебя, Россия,
Чтоб в целом мире не было войны.
 
 
Ему не раз гремел салют московский.
Он под Варшавой дрался впереди.
И не его ли обнял Рокоссовский,
Срывая орден со своей груди!
 

Припев:

 
Капитан, наш любимый комбат-капитан.
Капитан… замолчал на минуту баян!
Капитан, нам бы выпить с тобою до дна.
Капитан, нет на свете такого вина!
 

Фрагмент 3-й. В сентябре 1946 г. стал студентом первого курса Ленинградского юридического института им. М. И. Калинина, учебный корпус которого размещался в Меншиковском дворце. Любопытная деталь: за несколько дней до вступительных экзаменов на Университетской набережной встретился с демобилизованным старшиной – кряжистым молодым человеком, размышлявшим, как и я, куда «направить свои стопы»: на юрфак университета, где учиться пять лет, либо в юридический институт, срок учебы в котором всего четыре года.

Этим человеком оказался Алексей Пашков, впоследствии крупный ученый, специалист в области трудового права, лауреат Государственной премии СССР, доктор юридических наук, профессор, заведующий кафедрой трудового права юридического факультета, короче говоря, мы оба выбрали институт, учились в одной студенческой группе и наши жизненные судьбы оказались тесно связанными на протяжении многих десятилетий, иногда даже в мелочах.

А произошло вот что. Как бывшие солдаты, Алексей и я всерьез взялись за учебу, стараясь совмещать ее с поисками дополнительных заработков. Не сговариваясь, мы первую и последующие сессии стали сдавать на пятерки, тем самым на четверть увеличивая свою скромную стипендию. Наступила летняя экзаменационная сессия на третьем курсе. В нее был включен государственный экзамен по военной подготовке. И надо же: мы оба получили по четверке, на полгода лишились повышенной стипендии. Вместе с тем осталось чувство несправедливости, поскольку были признаки предвзятости наших экзаменаторов.

Теперь расскажу о самом, пожалуй, серьезном и тревожном сюжете из моей жизни.

Примерно в середине апреля 1949 г. нас, группу студентов третьего курса, человек сорок, стали индивидуально приглашать в кабинет директора для конфиденциальной беседы с незнакомыми людьми в штатском. Первая беседа была чисто ознакомительной.

Недели через две беседы возобновились, но на собеседование было приглашено всего около десяти человек. В отличие от первой встречи, вторая беседа была конкретной: каждому из нас было предложено оформиться на работу в органы безопасности с обещанием обеспечить возможность окончания института заочно. Требовалось написать заявление по соответствующей форме, заполнить несколько анкет и выполнить иные формальности.

Мои доводы, объясняющие отказ переходить на эту службу, были однозначно отклонены. Однозначно отказался и я, хотя вслед за этим последовал намек, что так можно остаться без партбилета. (Отмечу, что в партию я вступил в 1944 г. накануне Ясско-Кишиневского сражения).

Через несколько дней намек приобрел черты реальной угрозы. Последовал вызов в партбюро, где секретарь передал мне приглашение явиться в определенное время в учреждение на Литейном. Разговор начался с вопроса, который, признаться, меня ошеломил: почему я в своей анкете при поступлении скрыл, что мой отец «в 1930 г. был лишен недвижимости и раскулачен?» (Помните, читатель, что, как я упоминал, мой отец в 1930 г. был железнодорожным служащим, недвижимости семья не имела, да и раскулачивание как-то не вписывается…)

Однако все мои пояснения на этот счет встречали лишь скептическую усмешку. Особенно «весело» стало хозяину кабинета, когда я, как он сказал, «наслушавшись всяких там лекций», упомянул о презумпции невиновности.

Не хочу преувеличивать, но ситуация выглядела весьма серьезной, особенно в условиях определенного рецидива 1937 г. Поэтому решить проблему могли только документы. К счастью, мой отец в то время был жив и, более того, в его архиве сохранились необходимые документы, например, карточка делегата Армавирского уездного съезда Советов, состоявшегося в январе 1930 г., профсоюзный билет, служебное удостоверение и др. Все это мне было незамедлительно переправлено, и я представил документы на Литейный. При этом, по совету отца, я каждый документ вручал под расписку, за что получил упрек в формализме. Хорошенькое дело. А если бы таких документов не оказалось? Что было бы с сыном раскулаченного кулака, скрывшего этот позорный факт от общественности…

Фрагмент 4-й. Несколько протокольных записей. Юридический институт я закончил в 1950 г. и был рекомендован в аспирантуру. После сдачи вступительных экзаменов стал аспирантом кафедры государственного права юрфака по специальности «Административное право». Моим руководителем стал Г. И. Петров.

Пребывание в аспирантуре не оставило в памяти каких-либо неординарных впечатлений, за исключением, пожалуй, одного. Дело в том, что по заданиям партийных органов аспиранты нашего института привлекались к чтению лекций, совершенно не связанных с их профессиональной подготовкой. Все были обязаны читать лекции о «великих стройках коммунизма» – Кара-Кумском канале, Сталинградской ГЭС и других сооружениях.

С точки зрения юридической, такие лекции не давали ничего. Однако нет худа без добра. Весьма полезной оказалась сама практика лекционной работы в самых различных аудиториях и самой разной продолжительности: от 15–20 минут в обеденный перерыв работникам какого-либо цеха, до 2–3 часов в огромном зале Дома политпросвета для специфической аудитории, состоявшей, например, из пропагандистов и агитаторов и т. д.