Пролог.

Эта история произошла одиннадцать… нет, уже двенадцать лет тому назад. К счастью, большинство участников тех событий живы и здоровы, и чтобы не ставить их в неловкое положение, мне пришлось изменить все имена, фамилии и даты. Поэтому возможные совпадения – это лишь совпадения.

Только один факт был выдуман и не соответствует действительности. Да простят меня (и поймут) мои коллеги, которым и посвящена эта книга! Конечно, я помню, что при асистолии электроимпульсная терапия (дефибрилляция) не используется. Итак…

Глава 1.

Незаметно наступала осень. Стремительно близилась ночь. Редкие фонари золотили листья деревьев. Я прижался лбом к холодному стеклу и вздохнул. Мест в реанимации не было. А больных в приемное отделение везли и везли. Вон, очередная «скорая», тревожными вспышками рассекая темноту, подлетела ко входу в приёмник. Сейчас начнут звонить и спрашивать про свободные места. Обернувшись, я нервно обвел взглядом реанимационный зал – все кровати были заняты. В полумраке мерцали мониторы, гудели аппараты ИВЛ, и пиликал инфузомат, сообщая, что лекарство скоро закончится. А кого тут переведешь? Разве что послеоперационного?

Тут, конечно, зазвонил телефон. Сердце мое отреагировало тахикардией на пятую симфонию великого немецкого композитора.

– Алло, реанимация, – невозмутимо ответила дежурная медсестра Анжела. Она сидела за столом, заполняя какие-то журналы. – Все поняла! – нетерпеливо оборвала она разговор и коротко сообщила мне: – Судорожный с остановкой на отделении! (Прим. автора: Имеется в виду приступ судорог с остановкой дыхания.)

А затем, крутанувшись на стуле в сторону коридора, заорала так, что шевельнулся больной, находившийся под наркозом: – Паша! Подъем! На отделении остановка!

Послышался грохот – это медбрат, дремавший на каталке в коридоре, свалился на пол. Через мгновение он с дефибриллятором в руках пронесся в сторону выхода из реанимации.

– А чемодан? Вот, блин! – завопила ему вслед Анжела и, схватив серый пластиковый кейс, ринулась за ним.

Я, вооружившись ларингоскопом, интубационными трубками разного диаметра, проводником и фонендоскопом, бросился в сторону черной лестницы – так было быстрее. Санитарка едва успела убрать ведро с водой, а через швабру я перепрыгнул. Два лестничных пролета – и я вбежал на соседнее отделение.

Полутемный коридор, несколько кроватей. Бегу к той, вокруг которой суетятся медсестра, доктор, какие-то люди. Расталкиваю, вижу полураздетого мужчину. Слышу: «Судороги… хрипел… не дышал…» Лицо синее. Пульс на сонной артерии редкий, но ощутимый. Затрудненный шумный вдох с жутким прерывистым стоном. Клонические подергивания кистей рук. Осторожно завожу ларингоскоп в ротовую полость больному. Чувствую, как Анжела одевает на меня защитные очки. Больной тут же кашляет, и стекла покрываются брызгами мокроты. Вот вход в гортань. Но голосовой щели не видно – какой-то посторонний предмет розового цвета плотно застрял там…

– Черт! Это зубной протез! – догадался я.

Я поддерживал клинком ларингоскопа язык и надгортанник больного, при этом кусок сломанного протеза чуть смещался кнаружи, давая воздуху проникать в легкие. От мышечного напряжения левая рука ныла.

– Режем горло? – возбужденно предложил молодой доктор и протянул мне скальпель. Мне захотелось его пнуть.

– Нужен корнцанг, – пробормотал я, понимая, что вряд ли этот инструмент был в нашем кейсе.

И тут случилось чудо – Паша неожиданно извлек из своего бокового кармана кровоостанавливающий хирургический зажим:

– Москит сойдет?

Захватив изогнутыми тонкими концами обломок съемного протеза, я осторожно стал тянуть его на себя… Черт! Скользкая пластмасса сорвалась. Но больной успел сделать полный вдох и выдохнул на меня не меньше литра воздуха, пропитанного перегаром. Я скривился от боли в левой руке и поморщился от неприятного запаха.

А протез немного изменил положение, показав мне коронку зуба, за которую я ухватился и стал тянуть…

– Надо было трахеотомию делать, – разочарованно произнес дежурный доктор, рассматривая извлеченный обломок.

– Харакири себе сделай, – вполголоса сказал Паша, обрабатывая москит антисептиком.

Помиравший вдруг открыл глаза и обвел нас изумленным и мутным взором. Неизвестно, что ему померещилось, но, откашлявшись и сплюнув, он шепеляво произнес:

– Валите от меня, черти! Хрен вам, а не Федька Щукин!

***

– Доктор, молодец! – похвалила меня медсестра, когда мы входили в реанимацию. Я приосанился. – Хорошо, что горло не резал, а то пришлось бы его к нам тащить, а у нас мест нет, – пояснила она.

– А откуда у тебя взялся зажим? – поинтересовался я у Паши.

– На нейрохирургии утром взял. В долг, – ответил медбрат.

– В долг, – усмехнулась Анжела и покачала головой.

– Всё тихо! – доложила нам санитарка. – Как велели: всех впускала, никого не выпускала.

В коридоре сидела на стуле медсестра, как выяснилось, с гинекологии. Она ждала нас, чтобы попросить в долг магнезию. А в реанимационном зале у поста медсестры стоял молодой доктор, он был в колпаке и в маске, а в руках держал какие-то бумаги.

– Просили вам передать, – сказал он и вручил мне пачку чьих-то анализов.

Я посмотрел фамилии – таких у нас не было.

– Это не наши, – покачал я головой.

– Да? – он приподнял брови, темные глаза округлились. – Сказали «кардиореанимация».

– А мы «нейро», – я устало присел на стол. – Вы здесь недавно работаете?

– Да, – кивнул он, – я новый врач из приемного отделения. Ну, тогда извините.

И он пошел к выходу.

***

Наступило затишье. Редкий момент в жизни реанимации. Конечно, тишина стояла относительная: аппараты ИВЛ монотонно гудели, мониторы ритмично пикали, озвучивая правильные сокращения сердца, и негромко играло радио на сестринском посту. Может, это и не самые приятные звуки, но зато успокаивающие. Я окинул взором погруженный в полумрак реанимационный зал и удовлетворенно улыбнулся, поскольку нет для реаниматолога картины лучше, чем синусовый сердечный ритм на мониторе и пульсирующая кривая сатурации со значениями выше 93. Действует, как море на курортника – умиротворяюще.

Самое время было бы пойти отдохнуть, но мое вечное переживание «а вдруг кто-то ухудшился?» заставило еще раз обойти всех больных.

На первой кровати лежала молоденькая студентка из Универа. Бедные ее родители! Они приходили к ней дважды в день. В лучшем случае они успеют забрать ее домой. Позавчера ее прооперировали по поводу опухоли мозга, и пока мы держали ее в наркозе. Опухоль была проявлением ВИЧ-инфекции, которой ее заразил бойфренд. «Он сейчас уже не наркоман, – говорила она родителям, – просто в юности баловался». Кстати, он ни разу не навестил ее. Я немного подтянул интубационную трубку.

Пациент номер два стал стабильнее. И это вселяло надежду. Молодой парень с тяжелым ушибом мозга. Месяц назад его сбила машина на пешеходном переходе. Месяц между жизнью и смертью. Месяц медикаментозного сна, без которого он сгорел бы как свеча от диэнцефального синдрома и других осложнений черепно-мозговой травмы. И вот вроде появился шанс, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. Правда, наукой ему уже не заниматься… Потрогав манжету на трахеостоме – не сильно ли раздута, – я вздохнул и пошел дальше.

Третьей лежала бабушка с инсультом. После недели ИВЛ она стала дышать сама, и даже двигать левой рукой, до этого парализованной. Я поправил ей носовой катетер для подачи кислорода, – он отлетел от пластиковой бутылки из-под минеральной воды. Это было гениальное изобретение нашего доктора: дефицитные кислородные банки для увлажнения заменить на пластиковую тару.

– Мне дует, – тут же сообщила пациентка.

Я сделал поток кислорода чуть меньше и спросил:

– Так лучше?

– Как на даче, – пробормотала она.

Четвертым пациентом был доктор. Тоже с инсультом. И тоже с хорошей динамикой, что очень радовало. Он уже дышал сам и мог двигать руками и ногами. Его ежедневно навещали, многие звонили узнать о состоянии. Значит, человек хороший. Эх, если бы здоровье больного зависело от внимания окружающих, то наш коллега должен был уже бегать вокруг больницы…

А вот его сосед, находящийся на искусственной вентиляции уже больше недели, не будет ни бегать, ни дышать. Никогда. Фатальное кровоизлияние в мозг, несколько операций, глубокая кома и неблагоприятный для жизни прогноз. Остался только вопрос времени: когда остановится сердце? Постояв около него с ощущением бессилия, я двинулся к следующему пациенту.

Послеоперационный больной, лежавший на шестой кровати за ширмой, тут же открыл глаза.

– Доктор, – позвал он. – А вы видели, как меня оперировали?

– Нет, а что? – удивился я вопросу.

– Да просто хотел узнать… Мозги там в порядке? – и он осторожно потрогал забинтованную голову указательным пальцем.

– Не волнуйтесь, – улыбнулся я и поправил ему дренаж. – Я читал ход операции, все в полном порядке, доктор ваш мозг даже не задел.

– Спасибо! – и он с облегчением закрыл глаза.

Около седьмой пациентки я снова вздохнул. Молодая женщина выжила после кровоизлияния, но у нее формировалось вегетативное состояние, и все наши усилия не допустить этого были впустую…

Анжела сидела на своем посту за столом и заполняла очередной журнал.

– Доктор, идите спать, – не оборачиваясь, сказала она и негромко добавила: – Хоть мешать не будете.

Спать мне хотелось весь день, начиная с утра, часов с пяти, когда нас с женой разбудили соседи. Осень в Петербурге стояла теплая, окна на ночь мы не закрывали, позволяя свежему ветру с Невы заполнять нашу комнату. Кстати, с ветром и залетели вопли сограждан, возвращавшихся откуда-то под утро…

– Какое спать? – усмехнулся я. – Мне еще писанины… часа на полтора!

– Так идите и пишите! Хватит тут шариться, больных разбудите, – и она снова уткнулась в журнал. Перед ней на столе, словно статуэтка, стояла бутылка кока-колы.

«Капитан! Пока все спокойно!» – вспомнил я сквайра Трелони из нашего фильма «Остров сокровищ» и отправился в ординаторскую.

Листы скорби – так когда-то назывались истории болезней – немым укором громоздились на столе, напоминая одновременно вавилонскую и пизанскую башни. Что может быть хуже заполнения листов осмотра, особенно ночью? – задал я себе вопрос, но подходящего ответа не нашел. Навалилась такая тоска и усталость… Я бросил взгляд на диван: старый, продавленный, вытертый, но такой притягательный, когда время за полночь, ноги гудят, а в голове полное отсутствие и мыслей, и эмоций. Словом, то состояние, к которому стремился Шри Ауробиндо со своими учениками.

«Полчаса!» – пообещал я себе, как Штирлиц, и вырубился раньше, чем закрыл глаза.

***

– Доктор, у нас остановка! – Голос медбрата прозвучал взрывом в моей голове.

Проснулся я, когда уже вбегал в реанимационный зал. В мозг иглами впивались звуки тревоги, издаваемые монитором. Медсестра сильно и ритмично давила на грудь больного, проводя закрытый массаж сердца. Это был доктор, которого я только что осмотрел! Что могло с ним произойти?! Медбрат Паша уже держал наготове ларингоскоп и интубационную трубку. Перехватив на ходу инструмент и бросившись к изголовью кровати, я отметил, что у пациента выраженный цианоз кожных покровов. Анжела на мгновение остановилась, давая мне возможность засунуть трубку в трахею, и после моего крика: «качай, качай!» продолжила сдавливать его грудную клетку. Я вдувал мешком Амбу* (устройство для проведения вентиляции легких, посмотрите картинки в интернете – прим. автора) кислородную смесь в легкие, пока Паша подкатывал аппарат ИВЛ, истошно вопящий тревожными сигналами. Пульса на сонной артерии не было, на мониторе ползла изолиния. Подключив больного к аппарату, я сменил Анжелу и продолжил ритмично нажимать на грудину. Мышцы рук уже ныли, я обливался потом. Медбрат включал дефибриллятор.

– Еще адреналин? – Анжела стояла с шприцом.

– Давай, давай! – я бросил взгляд на монитор: изолиния убивала.

***

– Доктор, полчаса уже качаем, – сочувственно напомнил мне Паша.

– Да бестолку, – Анжела стянула перчатки и вытерла мокрый лоб.

– Я тебе дам без толку! – прикрикнул я на нее. – Еще адреналин. Еще разряд…

Я и сам видел и понимал, что пациент умер. Он уже был мертвый, когда мы только начали его реанимировать. Все наши действия были обречены, мы не могли его оживить.

Черт! Я стукнул кулаком по спинке кровати. Анжела с Пашей молча смотрели на меня. Затем Паша отключил ИВЛ и пиликавший монитор. Неожиданно настала тишина. Анжела перекрыла капельницу.

– Черт! – Я содрал с себя перчатки. – Как это могло случиться? Он же был самым стабильным из всех! – Слабость в ногах и тошнота заставили меня дойти до стула и упасть на него. – Вы это понимаете? Он единственный не мог вот так взять и умереть!

– Доктор, а я? – вдруг раздался испуганный голос с кровати, отгороженной ширмой. Послеоперационный больной проснулся и с ужасом наблюдал за происходящим.

– Не волнуйтесь, – ответил ему Паша, – доктор про больных говорит, а вы у нас уже здоровый. Так что не обращайте внимания, мы тут просто работаем, но уже закончили…

Я откинулся на спинку вертящегося стула. Мне было плохо. Сердце колотилось, проваливалось куда-то, и как сквозь пелену я слышал голоса: санитарки («доктор, поможете труп переложить? он тяжелый»), медсестры («оставь доктора в покое – видишь, его самого надо реанимировать»), медбрата, обращавшегося к санитарке («угомонись, мы еще труп не подписали»)…

Я заперся в ординаторской. Давно не было так скверно. Усевшись на диван, я уставился на стену напротив.

Был человек и нет… Что могло произойти? Я же его смотрел перед тем как уйти – никаких признаков надвигающейся катастрофы не было, он был в сознании, стабильный… Чего я не заметил? Может, это тромбоэмболия? Ее-то не предвидеть.

Я ударил кулаком по подлокотнику. Внутри несчастного дивана что-то оборвалось.

Все можно пережить, кроме смерти. Она приходит быстро, уносит безжалостно… Что за чушь я несу? Я почувствовал, как это «ужасаться ужасом безумным»…

Пациенты в реанимации умирают часто, и пора бы уже привыкнуть к этому. Трагедия случается тогда, когда умирают те, кто мог бы жить. Сколько ему было? Сорок? Я с трудом встал, прошел до стола, шаркая по стертому линолеуму, и взял его историю болезни. Тридцать восемь лет. Еще вчера я сказал его жене, что состояние улучшилось…

Пока я констатировал смерть записью в истории болезни и раздумывал, когда звонить жене пациента – лучше, наверно, утром, а не посреди ночи, – в ординаторскую заглянул дежурный нейрохирург.

– Привет! Я смотрю, у вас место освободилось? Мы сейчас травму в операционную берем, можно потом к вам? – деловым тоном поинтересовался он.

– Да, можно к нам, – кивнул я устало.

Жизнь должна продолжаться. И я снова вышел в реанимационный зал. Умерший пациент был уже переложен на старую железную каталку и накрыт черным, неприятного вида чехлом. Медсестра собирала шприцы, пустые ампулы, выключала инфузоматы. Медбрат снимал пластиковые шланги с аппарата ИВЛ. Санитарка обрабатывала пустую кровать… пустое место, где только что лежал живой человек, а скоро ляжет другой – новый пациент.

– Нейрохирурги травму берут оперировать, – сообщил я своей бригаде, – потом к нам привезут.

– Во сколько? – поинтересовалась Анжела.

Я пожал плечами.

– Слушай, а во сколько тревога сработала? – мысли помимо моей воли возвращались к умершему доктору.

– Тревога? Вы меня, что ли, имеете в виду? – Анжела проходила мимо, но остановилась и посмотрела на меня с усмешкой. – Как заметила, так и закричала, – и она продолжила движение.

– Я имею в виду аларм, монитор! – с некоторым раздражением пояснил я. Нашла время шутки шутить.

– Аларм ваш не мог сработать, потому что больной не был подключен к монитору, – как само собой разумеющееся сообщила она.

– То есть, как не был? – я ушам своим не поверил.

– Вам лучше знать, – отозвалась Анжела и сварливо добавила: – Я, что ли, выбираю, кого к монитору подключать?

– Да я лично к нему подсоединял электроды! – я вскочил и подошел к прибору.

– Не знаю, куда вы там и что подсоединяли, но монитор был подключен к соседу! – отрезала она.

– Такого не может быть! – я включил злосчастный монитор и стал смотреть тренды. Графики отражали последние часы жизни умершего пациента. – Смотри! – Я тыкал пальцем в экран. – Вот, он остановился в два часа ночи! А вот мы начинаем его реанимировать…

– Это мы с Пашей перекинули электроды на него, – спокойно сообщила Анжела. – Меня срубило… Ну да, виновата, – она выставила ладони перед собой. – Но всего на несколько минут…

– Ты его проспала! – я зажмурил глаза. Чего-то такого я и ожидал.

– Слушайте, – воскликнула она обиженно, – я тоже человек! Ну, заснула. Спала от силы пятнадцать минут…

Я всплеснул руками:

– Да за это время тут все могли… Почему ты Пашу не посадила на пост прежде чем завалиться спать?

– Я не заваливалась! Я даже из-за стола не вставала. Меня просто срубило! Очнулась и сразу пошла смотреть больных. – По ее тону было понятно, что виноватой она себя не считала. – Вижу, четвертый остановился! Я его сразу реанимировать начала, Пашу крикнула, он прибежал, мы электроды нацепили и…

– Скорее всего, он чуть раньше остановился, – заметил вошедший в зал медбрат, – поэтому мы его раскачать и не смогли.

– Так! Тебя кто-то спрашивал? – накинулась на него Анжела. – Может, и раньше, но ненамного.

Я машинально нацепил на палец датчик пульсоксиметра. На экране зачастила сатурационная кривая.

– А у вас гипоксия, – заметил Паша, – 92%. Может, кислород?

– Вероятно, вы его перестилали, – рассуждал я, глядя на них исподлобья, – отключили электроды, а потом по ошибке нацепили их на соседа. Так?

– Мы его перестилали до того, как вы подключали к монитору. Паша, скажи! – Анжела посмотрела на медбрата.

– Да, честное слово, – кивнул он, глядя мне прямо в глаза.

– Если бы мониторы были на всех больных… – начала Анжела, но я ее прервал:

– Если бы ты не спала…