Все события данной книги выдумка.

Все герои не являются реальными людьми.

Это стандартная архетипическая ситуация.

Все совпадения имен и событий случайны

© Ульяна Уфимцева, 2018

ISBN 978-5-4490-2149-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Автор благодарит группы:

«Перверзные нарциссисты, психопаты»

https://www.facebook.com/groups/1688028868135589/

«Антипсихопатия. Выход из токсичных отношений».

https://www.facebook.com/groups/1363382287048870/

Особая благодарность:

Кузнецовой Маргарите,

Митюниной Наталье,

Кочетковой Елене,

Гудинскому Руслану,

Осборн Марине,

Гирчак Яне,

Дьяченко Татьяне.

«Свежесть интерпретации детских переживаний на всегда актуальную тему. Когда дочитываешь до конца, абсолютно банальная история – измена мужа и распад семьи. Драма, переходящая в личную трагедию… Читая, достаточно живо представляешь их, и всю атмосферу событий. По мере развития сюжетной линии, мы видим как нить семьи начинает выскальзывать из рук главной героини… По-началу, нет ни страха, ни отчаяния, ни самосохранения, ни привязки ко всему, чем она жила, но трансформировалась в стороннего наблюдателя своей семейной жизни, и даже с интересом наблюдает, чем это может закончиться… Возможно с единственной целью – ЧТО она может почувствовать от наступления этого… Это эксперимент, опыт, над личной жизнью.»

Р. Гудинский.

«Прочла. Разговор души, местами переходящий в крик, который находит отклик в чужой душе… порой много слов, но ведь нам нужно иногда выговариваться, просто произнося слова и понимая, что тебя не всегда могут слышать в большом потоке речи, но этот поток воспринимается как эмоциональный фон, неотъемлемая часть разговора души.»

«Книгу прочитала на одном дыхании. В ней подняты все темы, которыми интересуюсь последнее время. В некоторых моментах узнавала себя. Тема манипуляции раскрыта доступным для женщин языком, для тех, кто не хочет погружаться в глубины психологии».

Вместо предисловия

– Уу-ф! – вздохнул Балу, снова очутившись среди неподвижных деревьев. – Никогда больше не стану просить помощи у Каа! – И он весь содрогнулся с головы до ног.

– Каа знает больше нас, – вся дрожа, сказала Багира. – Еще немного, и я бы отправилась прямо к нему в пасть.

– Многие отправятся туда же, прежде чем луна взойдет еще раз, – ответил Балу. – Он хорошо поохотится – на свой лад.

Р. Киплинг., – «Маугли»

«Он усадил ее на траву, нарвал цветов и кинул ей; она перестала плакать и тихо перебирала растения, что-то говорила, обращаясь к золотистым лютикам, и подносила к губам синие колокольчики. Я тоже присмирел и лег рядом с Валеком около девочки.

– Отчего она такая? – спросил я наконец, указывая глазами на Марусю.

– Невеселая? – переспросил Валек и затем сказал тоном совершенно убежденного человека.

– А это, видишь ли, от серого камня.

– Да-а, – повторила девочка, точно слабое эхо, – это от серого камня.

– От какого серого камня? – переспросил я, не понимая.

– Серый камень высосал из нее жизнь, – пояснил опять Валек, по-прежнему смотря на небо.

– Так говорит Тыбурций… Тыбурций хорошо знает.

– Да-а, – опять повторила тихим эхом девочка. – Тыбурций все знает.»

В. Короленко., – «Дети подземелья»

Лента Мебиуса – полоска бумаги, один край которой перевернут на 180 градусов и соединен с другим краем. Я беру карандаш и веду линию, в конце оказываюсь на другой стороне ленты – начинаю снаружи, заканчиваю внутри.

Один мальчик сказал, что выходов не существует, а существуют только входы. Я согласна. Любая дверь, в которую вы вошли, – вход. И понятий «обратно» и «вернуться» нет. Одна дверь, два входа. Входя, вы уже другой. Выхода нет – только вход.

Так же с эмоциями. Пока вы снаружи ситуации – она вас не трогает. Но стоит кому-то лишь краем коснуться ваших ценностей, и вот вы уже внутри. Теперь стать прежним нельзя. Согласитесь – очень неустойчиво. Это меняющийся поток. Быть в потоке может только охотник. Он не ходит одними тропами, он знает: то, что было вчера, не существует. Его жизнь зависит от «здесь» и «сейчас». Иначе – пума. А это конец.

Эмоции – это хищники, заманивающие нас в ловушку, чтобы сожрать самое ценное.

Я избавилась от эмоций. Теперь я Серый Камень.

Четыре утра. Спать не получалось. Приснился сон. Что-то мерзкое и розовое. Я ни о чем не думала, просто слонялась по дому. Наверное, надо чувствовать боль. Надо плакать или даже лучше рыдать в голос п-белужьи, с завываниями. Но ничего такого не чувствовалось. Пусто тоже не было. Откуда эти стандарты… Мне было хорошо. Я даже обняла стену. Не знаю зачем. Может, просто хотелось сказать дому спасибо, а может, у меня «крыша поехала».

Психи никогда не знают, что они психи. Может, правда, и они не психи, а это все остальные психи. Все это не имеет никакого значения – в любом случае кот либо жив, либо нет. Мой кот сдох. Не настоящий, который меховой трехцветный и орущий, этот как раз был в полном порядке. Исправно жрал и гадил на диван. Кот очень старый, ему 17 лет. По человеческим меркам столько не живут. А мой был жив. Он пережил 4 переезда, двух мужей, два падения с высоты, стерилизацию, двух собак, потоп и перелом лапы. Судя по всему, байка о девяти жизнях, которые им обещаны, – истинная правда. Я котов люблю, мы с ними одной крови – мы психопаты. Я и мой кот точно психопаты. Не такие, как маньяки и серийные убийцы, но с эмпатией у нас большая проблема. Ее у нас нет. Может, это результат травмы в детстве, может, это физиологический дефект лобных долей. Про детские травмы я не помню, и никто мне ничего не рассказывал, поэтому считаю для себя, что их нет. Остается только версия с головным мозгом. Есть у меня привычка – любое событие, высказывание, информацию рассматривать с многих сторон. Единственная сторона, с которой я не могу посмотреть, – это эмоциональная. Я вижу и слышу, какую эмоцию испытывает человек, слышу, как он мучается, как все у него внутри клокочет и булькает от злости или, наоборот, радуется, но того же самого не чувствую.

Собственно, это все была преамбула, чтобы вы знали, с кем имеете дело. Я психопатка.

Любовь – это спокойная уверенность в другом человеке. Не знаю…

Не знаю, что такое любовь. Недостижимое, к которому стремятся. Самая большая морковка в мире, висящая перед осликом, который сам же ее и везет. Если бы она существовала, можно было бы сказать словами о ней и было бы общее мнение. Люди любят обобщать, когда понимают суть.

Голод – хочется есть, страх – хочется спрятаться, жажда – хочется пить. А когда любовь – что хочется?

Секс – эволюционный голод.

Отношения – информационный голод.

Жить на одной территории – экономический голод.

Вместе состариться – страх одиночества.

Как по мне, так это стеклянный мост без перил над бездной.

Двое танцуют танго смерти, то приближаясь, то отдаляясь. От этих движений мост раскачивается. И чем больше движений, чем они сильнее и активней, тем быстрее один из танцоров соскользнет и канет в бездне навсегда.

Кто был устойчив и не суетился, тот и остался на мосту. Но танго не танцуют в одиночку. Надо ждать. Победитель стал хищником. Теперь он чует запах крови. Новенького приглашают к следующей фигуре танца.

Мост принадлежит сильнейшему. Кто остался, скучая выводит привычные па, а новенький, танцуя, успевает лишь узнать движения, поэтому он уже проиграл. Но остался парадокс неизвестности исхода. Эта неизвестность – самое захватывающее, что происходило, происходит и будет происходить в их жизни. Все остальное декорации в пустоте.

Лучшие хищники – это психопаты.

Они умеют сидеть в засаде и ждать. Умный мягко впрыскивает сладкий яд слов, расслабляя жертву, прежде чем перейти к действиям. Идет период наблюдения и изучения. Даже если жертва ничего не подозревает и не знает о существовании хищника, у нее возникают предчувствия. Никакой мистики.

Предчувствие перед квантовым скачком в пиковой форме ресурса.

Физический мир не проявляет себя, но внутри, там, где душа, накапливается что-то неизвестное и непонятное, ранее не ведомое.

Ощущение весны. Февраль. Нет никаких причин думать, что завтра будет весна. Но однажды утром, просыпаясь, понимаешь – она пришла. Капель, солнце светит ярче, снег стал рыхлый, воробьи кричат громче, люди в метро цветные, прибавился день. И замечаешь внутренние изменения, или мечты об изменениях, мечты о еще не случившемся счастье. Ожидаешь, что жизнь вдруг начнет происходить и заиграет красками. Предчувствие дает силы пережить оставшиеся метели и заморозки. Хочется делать что-то необычное, то, чего никогда не делала. Что-то, что изменит жизнь раз и навсегда, и больше не будет скучных будней, и каждый новый день не будет похож на предыдущий.

Тут выходит из тени тот, кто ждал. Начинаются изменения. Жертва навсегда связывает момент пикового удовольствия с личностью хищника. Намерение стало действием без действия. Все происходит само собой? Это иллюзия. Все происходит по плану. Хищник медленно и осознанно раскачивает стеклянный мост. Эмоциональность увеличивает амплитуду. Вырваться нельзя. Есть только два входа: в смерть быструю от рук хищника или в смерть медленную от тусклой жизни. Впрочем, некоторые ничего не выбирают. Они умирают на пороге.

Каждый выбирает свою смерть сам.

Зеркало «0».

Я спланировала его «уход», когда он замахнулся для удара. Это была точка перехода в «0». 15 лет назад. Был ли повод? Да. Я не выгладила его рубашку.

Он не был высок или красив, он не отличался большим умом, но было в нем животное обаяние. Иногда я видела, как он смотрится в зеркало – в этот момент мир не существовал. Был только он и его отражение. Лицо в шрамах от юношеских угрей, слишком круглая, похожая на глобус голова, безвольный острый подборок, короткая шея, плавно перетекающая в туловище. Все это зиждилось на тонких, но красивой формы ногах. Этакое нагромождение геометрических фигур. Шар, прямоугольник и две прямые.

Его зовут Николай. И он боится смерти.

– Сегодня ехал по трассе и видел, как машина впереди пыталась уйти от большого мусорного пакета. Улетела в кювет… Так страшно стало, – сказал он.

– Ты испугался?

– Скорее просто заметил… Однажды и со мной будет так… Я всегда думал, что умру молодым.

– Ты не умрешь молодым. Ты будешь жить долго.

Когда вам страшно, думайте о смерти. Говорят, она всегда ходит за левым плечом.

У камина место силы в доме.

Мы приезжали в дом, когда там были только голые стены – внутри бетон, снаружи бурьян. Мы строили дом. Просто жили вместе. Семь лет жили вместе.

Я была на восьмом месяце беременности. Он сказал: «У Ванька должна быть фамилия отца», – и мы тихо расписались в ЗАГСе. Потом поехали в дом посмотреть, как поставили камин. Купили шампанское и какие-то печеньки. Приехали, разожгли огонь и сидели смотрели на него.

«Зеркало. Вот то, чем я должна стать», – подумалось мне. И я стала зеркалом.

Мне доставляло удовольствие отражать его радость от самого себя. Он любил себя самозабвенно и безраздельно. Отражения кивали в ответ.

Была ли здесь я? Да. Я осталась при себе. История помогала мне во всем. История смертей.

Люди умирают просто. Закрывают глаза, и нет никого. Только что был, и больше нет.

Первый раз я столкнулась с осознанием смерти, когда хоронили деда.

Дед был большой человек в маленьком поселке. Тогда было принято значимых людей «выставлять» в общественном месте. Красивый красный гроб с черными рюшами стоял на высоких табуретах. В изголовье портрет деда. Я помню этот портрет с тех пор, как помню себя. Он всегда висел рядом с портретом бабушки в их спальне. Они были раскрашены ретушью. Смотрелось жутко. Всегда их боялась. Казалось, они следят за мной и знают, что я рылась в трюмо. Это эффект такой: когда делают фото, просят смотреть в камеру и человек смотрит прямо в объектив. Потом, когда фотография готова и в рамке, то кажется, что в какую бы сторону ты не сдвинулся, глаза следят.

На похоронах было много людей. Они шли вереницей. Мне казалось, что в нашем поселке не живет столько. Я сидела на стуле около окна и наблюдала за ними. Некоторые плакали навзрыд, этак горько-горько, словно это для них была реальная потеря. Мне было непонятно, почему им так плохо. Это же мой дед. А им он никто. Чего они так надрываются? И еще было не очень понятно – дед это или нет. Помню, подошла ближе, чтобы посмотреть. Лицо было очень похоже, но как будто стало меньше, и на лбу у него были следы от помады.

Люди шли и шли. Это было так долго, что я уснула и проснулась оттого, что упала со стула. Никто не заметил.

Потом были похороны. Нас везли в автобусе, и меня тошнило. Когда доехали до кладбища, мне было уже все равно. Чувств не было.

Подошла какая-то женщина.

– Тебе дедушку жалко? – спросила она и громко высморкалась.

Я кивнула.

– Плачь, деточка, плачь.

Плакать не хотелось. Хотелось домой, но я кивнула и сделала вид, что плачу.

Думаю, что люди плачут не по умершему человеку, а по своей жизни. Живешь, переживаешь, плачешь, страдаешь и все такое, а потом в землю, и тебя там черви едят. Через глазницы, через уши и вообще везде. Долго едят. Очень долго.

А потом начинаются походы живых на кладбище через 9 дней, через 40 дней, через год. И так каждый год. Весной надо чистить могилу, летом сорняки полоть, ограду красить, лавочку чинить, осенью цветы убирать. Хуже всего искусственные цветы. Самое отвратительное творение рук человеческих. Мерзкие пластиковые суррогаты жизни.

Что такое смерть, я поняла только через пару дней. Не помню, что я делала в этот момент, но точно помню мысль: «больше никогда». Еще два дня назад дед лежал в больнице и они хихикали с бабушкой о чем-то своем. Я сидела и смотрела в окно. Мама хлопотала с мисочками и пакетами.

И дед был жив. А сегодня наступило «больше никогда». Не было страшно, и не было больно, и плакать не хотелось.

Ощущение немного похоже на то, как лопается мыльный пузырь. Он красивый, парит в воздухе и переливается всеми цветами, но происходит что-то неуловимое и его больше нет. Как будто никогда и не было. Но я-то знаю, что пузырь был и этого уже не изменить. Не изменить этого знания. Был, нет, я знаю. Думаю, что это и называют путь. У пузыря миг, у человека век, у баобаба тысячелетие. Много позже я узнала, что некоторые люди чувствуют обиду, когда кто-то умирает. Я не чувствую. Просто был, просто нет, просто знаю.

Второй раз смерть была немного ближе. Я была старше. Его звали Олег. Мы дружили. Как в те далекие времена дружили – портфелем по голове, подножку поставить, крапивой по голым ногам и прочие прелести первой любви и дружбы. И было очень понятно, кому нравишься, а кому нет. Никакой романтики. Или это у меня не было романтики. Мы подросли и стали прогуливаться по темным местам. Чисто платонически. Молча. И тоже было понятно. Если он пришел в мой двор и сидит на лавке с другими пацанами, – это значит, он меня ждет. Я знала и не торопилась. У Олега были огромные командирские часы, и по тому, как часто он на них смотрит, прояснялось время моего выхода. Чем чаще смотрит, тем ближе время выхода. Я брала мусорное ведро и задолго до прибытия мусоровоза выходила. Ведро оставляла в подъезде. Проходила мимо лавочки с пацанами и делала вид, что очень спешу к подружке в соседний подъезд. Он вставал, брутально пожимал пацанам руки и молча шел следом. Все понимали – любовь. Так мы и ходили, пока мусоровоз не приезжал. А потом он перестал приходить. Сначала я смотрела в окно и его не было.

Потом он перестал ходить в школу. Потом оказалось, что у него саркома. Потом он умер. Ему было 15. Я не видела, как он умер. Я не была на его похоронах. Я просто жила и знала: «больше никогда». Был, нет, знаю. Путь длиной в 15 лет и больше никогда.

В живой жизни больше никогда, а во сне однажды.

Пришла после школы и легла спать. Лежу. Не спится. Звонок в дверь. Отрываю. Стоит Олег.

– Пойдем погуляем.

– Ты же умер?

– Пойдем.

Иду. Огромное серое здание. Не видно, где заканчивается и где начинается. Ни в высоту, ни в длину края нет. Нет балконов. Только входные двери. Заходим в одну из них. Спускаемся на пролет ниже. Все серое. Длинный коридор без дверей и маленькие кельи – симметрично направо и налево. Заходим в одну из них. Олег деловито идет впереди и машет рукой – приглашает следовать за ним, но не оборачивается, просто машет. Иду.

В келье сидит ко мне спиной старушка. Благообразная такая старушка в цветном платочке и черном платье.

– Тут я и живу, – говорит Олег и показывает на каменную нишу в стене.

– С этой бабкой?!

– Дура ты, жить тебе долго. Иди, откуда пришла.

– Я не знаю, как выйти, столько шли, я не запомнила.

Звонок в дверь. Просыпаюсь. В голове мутно, туловище чугунное. Пошевелиться не могу. Сонный паралич. Валяюсь. В дверь все звонят и звонят. Перестали. Телефон звонит. Не могу встать. Лежу. Не сплю. Опять в дверь звонят. Просыпаюсь снова. Встаю. Все еще чугунная. Открываю дверь. Мама в слезах.

– Что случилось?

– Я спала.

– 6 часов?! Я ношусь по всему поселку, ты не открываешь, трубку не берешь!

– Не знаю. Просто спала.