Глава 1. Люди и нелюди

Август, 25 число

Ветка хрустнула где-то позади. Я стремительно обернулась, ощупывая взглядом лесной полог. Нащупала кинжал за поясом, прижав к груди голову сына. Тот спал, как ему и полагалось в месяц от роду, знать не зная и ведать не ведая, какие опасности подстерегают его на каждом шагу.

Никого.

Нет, вру. Никого не видно, но кто-то за кустами есть. Я вытащила кинжал наизготовку и тихо, но отчётливо спросила:

– Кто там? Выходи, зверь или человек.

Орать на весь лес тоже не стоит. Если даже в кустах притаился хищник, он меня поймёт.

Но оттуда больше не донеслось ни звука. Я повернулась так, чтобы видеть боковым зрением те самые кусты, и наклонилась за травой. Это от кашля. Высушу, буду заваривать. Зима тут будет холодной, потому что и лето не слишком тёплое…

– Хозяйка, там зверь, – раздался тихий голос в стороне. Обернувшись, я увидела Лютика, который всё больше напоминал детский велосипед – худой, ушастый, длинный и нескладный. Он стоял, вытянувшись в сторону кустов, и нос его подёргивался от напряжения.

– Я знаю, – вздохнула я. – Будь осторожен и не нападай, пока на нас не напали.

– Я его порву! – зарычал Лютик.

Ага, порвёшь, как же…

Если это волк, то у Лютика нет ни одно шанса из миллиона против зверя. Так что лучше соблюдать нейтралитет и спокойствие.

Сорвав пару десятков листьев, похожих на узкий и длинный шпинат, я уложила их в сумку, которую сшила из шкур убитых зайцев Забава. В сумке было много отделений, и каждое я наполняла только одним сортом травы. Всё это надо будет высушить на печи, сложенной Буселом из глины, да не сжечь, не пересушить, чтобы разложить по матерчатым кармашкам. Я сама придумала новый способ хранить лекарства – на длинной широкой холщине кармашки, и всё это дело прибито к стене в моей горнице. Ибо не склянок, ни горшочков тут не было.

В кустах снова послышался шорох. Очень осторожный, очень тихий. И ворчание:

– Добыча… много мяса…

– Я не мясо, – громко сообщила зверю из кустов. Закрыла карман сумки и выпрямилась. Лютик заскулил:

– Это волк, хозяйка! Я буду биться до последнего дыхания, но…

– Спокойно, Лютик, мы не будем драться с волком.

Я глянула на кусты и внушительно добавила:

– Волк уйдёт охотиться на другую добычу!

В кустах снова раздался еле слышный шорох, а потом вдруг – лязг железа и тонкий крик животного, переходящий в плач. Лютик подпрыгнул и затявкал:

– Зверю больно!

– Я так и поняла, – сказала обречённо. Выдохнула, поправила сына в самодельном слинге и решительно направилась к кустам. Лютик заистерил:

– Не ходи! Не ходи, хозяйка!

Я проигнорировала собачий вопль и раздвинула колючие кусты. Большой бурый волк попал в западню – на его задней лапе защёлкнулись челюсти капкана. Лапа кровила. Наверное, кость раздроблена. Но зверь не выл и не скулил, он молча пытался перекусить железо. Я осторожно заметила:

– Ты не сможешь освободиться сам.

– У меня волчата, я должен, – сквозь зубы процедил он и с новой силой накинулся на твердь капкана. Я покачала головой:

– У тебя не выйдет. Дай я.

– Ты человек, ты хочешь убить!

– Нет, – мягко ответила на оскорбление моего рода. Хотя… Разве волк не прав? Прав.

Он блеснул в сумраке леса жёлто-янтарными глазами, сузил их, сказал жёстко:

– Ты убьёшь, волчата погибнут.

– У меня тоже есть волчонок, – показала я ему головку сына, тёмные волосики на макушке, выглядывавшей из-за слинга. – Не бойся, просто дай мне помочь тебе.

Волк оскалил зубы. Рядом со мной встал Лютик, и я ощутила жар от его пасти, от оскала, от готовности умереть за меня. Положив руку ему на холку, сказала:

– Лютый, нет.

Щенок, словно удивившись своему полному имени, глотнул с громким звуком и лёг. Он привык слушаться беспрекословно. А волк втянул носом воздух и раскрыл пасть в страдальческом дыхании. Лапа кровила. Ему было больно, но он старался не показывать этого.

Я присела рядом. Лютик пас голову волка – если тот дёрнется, щенок укусит. Вряд ли опасно, но не допустит, чтобы мне причинили зло. Лапа была зажата крепко, кровь уже начала подсыхать, но я ясно видела кость. Открытая рана, инфекция, перелом… Если оставить как есть, волк сдохнет: не от микробов, так от боли.

Сынок завозился на груди, и я придержала его голову ладонью. Он кряхтел, как старый дедок, и я поняла – скоро надо возвращаться домой и менять пелёнки. Поэтому с волком надо поторопиться.

Руками разжать капкан – дело непростое. Особенно, когда ты слабая женщина. Но мне удалось. Волк вскочил, поджав лапу, и Лютик дёрнулся, но глядя на меня. Я жестом указала ему на землю, и щенок лёг. Волк хотел сбежать, но я сказала тихо:

– Ты умрёшь, если я не залечу твою рану. И волчата умрут, потому что некому будет носить им еду.

Волк остановился, глянул на меня умными глазами и вдруг лёг. Тоже лёг. Я села на землю, не думая, что она холодная и я подхвачу воспаление придатков. О чём я думала в этот момент? О волчатах. Ибо я мать.

Зелёный рентген показал отсутствие переломов. И слава богу, потому что с переломом можно провозиться долго. Я принялась наглаживать лапу зверя, совершенно не думая о той опасности, которую он представлял. Вот связки, их надо вылечить. Вот мышцы, их надо срастить. Вот кость, её надо укрепить.

Волк снова раскрыл пасть, вывалив язык, и сообщил:

– Не болит.

– Я рада, – откликнулась рассеянно, потому что сын снова начал возиться и кряхтеть. Уж насколько он был спокойным ребёнком, но физиология есть физиология. Промочил пелёнки, и платье заодно… Надо домой. Но мышцы лапы ещё отдавали оранжевым, и я не могла бросить волка с такой конечностью. – Лежи смирно.

– Ты другая.

– В смысле?

– Другая, не как те люди.

– Какие люди? – всё ещё рассеянно спросила, поглаживая лапу и сращивая разорванные волокна.

Волк не ответил.

А меня будто током ударило.

Другие люди!

С момента, когда мы тесной компанией оказались в этой дикой местности, состоявшей из леса, каменистой равнины, пересечённой неширокой рекой, и огромного луга, людей не видели. Здесь было царство диких зверей и птиц, непуганых косуль, быстроногих зайцев и жирных тетёрок. Терем, в котором мы жили, я сочла утешительным подарком первой жизни, чтобы не начинать уж совсем с ничего. Долгими ночами, когда я кормила сына, глядя в окно на звёздное небо, я думала, что нас забросили в мир, где нет людей вообще. И ужасалась.

Это очень страшно – одиночество!

И вдруг такое откровение от волка.

Я отпустила его лапу и откинулась спиной к стволу дерева. Закрыла глаза, вздохнула, чтобы успокоиться. Мы не одни во вселенной, ура! Надо сказать мужикам, пусть ищут следы, где могут жить наши соседи…

Лютик чихнул рядом:

– Хозяйка, нам бы вернуться домой… Что-то мне тут не нравится.

– Что, опять великие беды? – спросила я с иронией. – Куда уж ещё больше?

Волк принюхался, повёл носом и вдруг вскочил, отбежал на несколько шагов, осторожно наступая на недавно раненую лапу. Она явно больше не болела, потому что волк фыркнул удивлённо и нервно зевнул:

– Благодарю тебя. Побегу, там люди!

– Беги, – махнула я рукой и тоже поднялась с земли. Спросила у Лютика: – Ты чуешь людей?

– Нет, – признался он, поведя носом по сторонам. – Зайца чую, косулю… Недалеко большие птицы… Людей не чую.

– Ладно, может, волк ошибся, – пожала плечами я и заглянула в свою сумку. Надо и правда домой, травы набрала достаточно, надо сына перепеленать и покормить…

Но было не суждено.

Они окружили нас так стремительно, что я даже опомниться не успела и только схватила Лютика за шкирку, чтобы он не налетел на чужаков и не был убит копьём или кинжалом. А в меня именно копьём и ткнули, спросили:

– Кто?

– Откуда зачем, – вспомнила я отчего-то очень старый фильм и нервно рассмеялась. Люди смотрели враждебно. Были они бородаты и суровы, сплошь всё мужчины от двадцати до тридцати, одетые в домотканое, в плетёные навроде лаптей сапоги и в шкуры. Волчьи, лисьи… Вот кто убил волчицу!

– Кто ты? – грозно буркнул их вожак, самый старший в группе из семи человек. Острие копья поднялось к моей груди, и я инстинктивно повернулась боком, защищая сына. Другой воин – мальчишка совсем ещё – воскликнул:

– Ребёнок! У неё ребёнок!

– Священная мать! – вожак отступил и убрал копьё. Я подняла брови. Ничего себе заявочки! Мать-то да, но священная? С какого перепугу? Хотя…

Может, у них тут недостаток женщин?

Лютик заскулил, пытаясь вырваться, и я громко предупредила его:

– Не кусай никого!

Он буркнул:

– Глотки им перегрызу!

– Слушай меня, иначе я отдам тебя отцу.

Лютик проворчал что-то и громче ответил:

– Ладно.

Я отпустила его шкирку, и щенок лёг у моих ног, но шерсть на загривке всё ещё торчала дыбом. Вожак чужих людей глянул мне в глаза, и я выдержала его взгляд – настороженный и оценивающий. Глаза были не наши, не славянские. Раскосые глаза. Лицо – обветренное, побитое дождями и не знавшее бритвы. Как пафосно пишут в романах – бронзовое, выточенное из гранита или какого-нибудь мрамора… В общем, настоящий воин или кочевник. В голову пришло слово «половцы».

Да, именно.

Что в свете первой жизни и моих приключений во времени уже казалось нормальным и обыденным.

– Надо отвести священную мать к Геле, – сказал низким сиплым голосом другой воин. Он разительно отличался от вожака – загорелый блондин с яркими голубыми глазами, невысокий, но крепкий. На его кудрях, которым позавидовал бы любой актёр на роль Александра Невского, ладно сидела круглая шапка, отороченная тёмным блестящим мехом. Соболь. Или чернобурка… Что?

– Кто такая Гела? – спросила я тревожно. – Зачем меня к ней вести?

– Не спрашивай, женщина. Лучше пойдём с нами.

– Но меня ждут… Меня будут искать!

Вожак пропустил мои протесты мимо ушей и кивнул своим парням. А я, зная, что не смогу сбежать из-за сына, пробормотала Лютику:

– Беги домой, пусть приходят меня выручать!

На меня зыркнули подозрительно и насильно повели под руку в сторону, противоположную от нашего нового дома. Лютик жалобно посмотрел мне в глаза и дёрнул в кусты.

Ну, слава богу. Теперь можно и покапризничать. Я сказала вожаку:

– Мне ребёнка надо кормить и переодеть тоже!

– Вот доберёмся до поселения – покормишь и переоденешь.

– А как же «священная мать»? – удивилась я. – Ведь вы должны делать всё, что нужно для матери!

– Священная мать подчиняется мужчине, потому что мужчина кормит её и детей, – скупо ответил вожак и ускорил шаг.

Я хмыкнула. Мне отчего-то совсем не было страшно. Священная мать, то есть я, не станет сопротивляться и подождёт, пока за ней придёт священный отец и его дружина, немногочисленная, но сильная. Надеюсь, что живут эти чужаки не слишком далеко.

Под ногами мягко пружинила трава. Ноги, уже привыкшие к походам на дальние дистанции, всё же начали болеть. Малыш возился всё сильнее, наверное, мокрый насквозь, как и я. Хоть бы не сопрел совсем… Мазьку-то для попки я сделаю, растения подскажут, что надо перетереть, а что настоять, но зачем такие проблемы?

– Долго ещё? – спросила я, потом вспомнила Асель и фыркнула от смеха. Блондин, который вёл меня, показал рукой на подножье горы, которая возвышалась за перелеском:

– На полпути.

– Надеюсь, вы меня накормите, – проворчала. – А то молоко пропадёт.

– Ты ни в чём не будешь нуждаться, мать.

Меня снова пробило на истерическое хи-хи. Мать! Так мы с девчонками звали друг дружку в меде. «Эй, мать, ты сдурела? Где мой конспект?!» А теперь я священная мать…

Хоть бы Лютик скорее добрался до дома и смог объяснить, что со мной что-то случилось!

Гора неожиданно оказалась ближе, чем я думала, зато ограждал её бурный поток мелкой, но очень быстрой реки. Мужчины быстро поскакали по камешкам через воду, а я стопорнула блондина:

– Нет, так не пойдёт!

– Пошли, тут мелко, – он снова потянул меня вперёд, но фиг вам три раза. Я упёрлась пятками в землю, и они даже прорыли две неглубокие борозды, пока блондин не остановился. Сказала твёрдо:

– Нет!

Он покачал головой так, будто сомневался в моих умственных способностях, и без долгих разговоров поднял меня на руки. Попёр вперёд, как советский танк Т-40 – стальной и беспощадный. Мне пришлось ухватиться за его шею рукой, иначе я не чувствовала себя в безопасности. Другой рукой я крепко прижала сынишку к себе. И отчего-то подумала о Ратмире. Можно ли это назвать изменой?

Фыркнула от смеха. Блондин расценил это неправильно и сказал с обидой:

– Ты не понимаешь, мать, но поймёшь позже. Мы не причиним тебе вреда. Ты будешь жить, не зная бед!

– Кабы ты знал, кабы знал… – пробормотала я. Но заткнулась. Просто стало интересно.

Убивать меня не будут.

Ребёнка не отнимут.

Кормить-поить вроде обещали.

Мужики мои за мной обязательно придут.

А пока я разузнаю, что это за народ, откуда, что они тут делают, а то и, чем чёрт не шутит, узнаю немного больше про первую жизнь. Потому что она нас сюда забросила, а их? Тоже она? Или это всё-таки автохтоны? Вот и постараюсь набрать побольше информации.

На другом берегу реки меня опустили на землю. Идти оставалось самую малость – буквально через десять минут показались остроугольные шатры. В свете половцев они оказались очень даже к месту. Костры горели повсюду между шатрами, а по поселению бегали полуголые детишки. Все – и девочки с длинными косами, и мальчики с кудрями – были одеты в одинаковые льняные рубашки до колен. Только подростки уже одевались, как взрослые – штаны или платья, меховые жилеты, кожаные сапожки.

Много пар глаз уставились на меня.

А мой исследовательский интерес был слегка подпорчен тем фактом, что сынуля уже описался второй раз и теперь не кряхтел, а откровенно плакал, без устали выводя свои «му-а му-а». Я хотела лишь одного: перепеленать его и накормить. Даже платье сменить не важно…

Блондин подвёл меня к одному из шатров, откинул полог и крикнул в душный сумрак:

– Я привёл священную мать! Позаботьтесь о ней!

Нагнувшись, я вошла. В нос ударили запахи очага, супа с зайчатиной и пряных трав. Ещё пахло – совсем тонко и почти незаметно – хлебом. Я втянула этот запах в себя, насладилась им, «съела»… Как мне не хватало хлеба в последний месяц! Мы ели перетёртые семена лебеды за неимением зерна…

Женщина, сидевшая перед очагом, разогнулась и поднялась на ноги. Ей было лет тридцать с хвостиком, и похожа она была на латиноамериканку – смуглая, чернобровая, черноглазая и с характерным носом. Сразу возник когнитивный диссонанс между внешностью и одеждой. Меха и загар… Откуда она тут?

Женщина обратилась ко мне, и в первый момент я не поняла её. Сообразила, что говорит она с акцентом, и подняла руку:

– Помедленнее!

Она фыркнула, передёрнув плечами, и указала на хнычущего сына:

– Есть хочет?

– Есть и ещё сухие пелёнки, – с облегчением ответила я.

Меня окружили заботой. Если бы не Забава и её бесконечная доброта, я бы сказала, что никто ко мне не относился так же тепло, никто не суетился вокруг меня с таким вниманием, как Лус – так звали женщину. В переводе с испанского это означало «свет». И характер явно соответствовал имени.

В чистом сухом платье я держала перепелёнатого сынишку у груди, умиляясь силе и скорости, с которой он сосал, и разглядывала интерьер шатра.