Thomas Hardy

The Well-Beloved: A Sketch of a Temperament

© Фокина Ю., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Предисловие

Полуостров^[1], на котором разворачивается большая часть сцен, предлагаемых читателю, само Время выточило из каменного монолита; многие века здесь обитает народ занятный и самобытный, со своими особыми верованиями и обычаями, кои не сохранились в других частях Британии. Фантазии, похоже, взрастают здесь столь же естественно, сколь и кустарники с рыхлой древесиной: они не терпят климата внутренней части страны, где зимы пусть и почти безветренны, зато морозны, но прекрасно выдерживают самые жестокие штормовые ветра. Подобно им, ветвятся здесь и фантазии – главным образом у тех обитателей полуострова, которые не имеют отношения к тяжкому ремеслу, коим исстари кормятся местные жители. Таким образом, полуостров (больше известный как «остров») есть место, способное сформировать тип личности, весьма сумбурно описанный на сих страницах. Речь идет о некоей квинтэссенции местного характера. Не исключено, что кто-нибудь из читателей окрестит нашего героя фантазером (если, конечно, вообще почтит вниманием); прочие, пожалуй, увидят в нем всего лишь человека, который обеспечил предметную непрерывность, а заодно и название хрупкой мечте, каковую мечту, осознанно ли, нет ли, лелеет каждый человек, и каковая мечта, уж во всяком случае, нова для последователей Платона.

«Остров» представляет собой скалистый выступ на южном побережье Англии – этакий клюв, впившийся в Английский канал и столь далеко выдающийся в море, что прикосновения Гольфстрима умягчают здешний воздух до самого февраля. Тем, кто здесь бывал, удивительно, почему поэты и художники весьма редко ищут вдохновения в этих краях – могли бы, кажется, проводить на «острове» месяц-другой, предпочтительнее, конечно, в бурное межсезонье. Говоря по справедливости, один уголок «острова» действительно облюбован (в ущерб родным местам) недюжинными дарованиями из дальних краев; но их присутствие трудно обнаружить. А впрочем, оно и к лучшему, что люди искусства здесь не появляются, не то коттеджики, выстроенные из цельного камня веке этак в шестнадцатом, а то и ранее, коттеджики со средниками^[2] в окнах, с парапетными плитами и ступенчатыми щипцами^[3] уже не продавались бы за пару сотен фунтов. О подобных сделках можно было бы забыть, а между тем, по древней «островной» традиции, они совершаются в приходской церкви, перед всей паствой; по крайней мере, совершались еще совсем недавно.

Что до самой истории, пожалуй, нелишне будет заметить: отличаясь от всех или большинства историй, где притязания героя лежат хоть в сфере идеала, хоть в сфере материальных благ, и будучи целиком и полностью вымышленной, она выстроена так, чтобы последовательность событий служила заявленной цели.

Впервые этот текст вышел отдельной книжкой в 1897 году; прежде он печатался частями в журнале в 1892 году и имел название «Погоня за Возлюбленной». Для настоящего, окончательного варианта романа отдельные главы были переписаны.

Т. Г. Август 1912 г.

Часть первая
Молодой человек двадцати лет

 
Все ясно:
Вот Она – та, для чьего чела
Венок моих обетов был сплетен;
Она, которая смела
Настолько, чтоб звенеть
Со строками моими в унисон;
И поискам моим, моим скитаньям – баста! ^[4]
 

Ричард Крэшо

1. I
Появление вероятной Возлюбленной

По дороге, что круто забирала вверх, шагал человек, который изрядно отличался от местных жителей. Дорога прорезала насквозь селение Стрит-ов-Вэллз, стиснутое между морскими водами, и являлась этаким мостом на сей Уэссекский ^[5]Гибралтар – полуостров, некогда бывший островом. Так и по сей день именуют эту часть суши, сходную с птичьей головой, что вклинилась в Английский канал. С большой землей «остров» связан длинным и узким каменистым перешейком – полоской гальки, «намытой морем штормовым»^[6]: ничего подобного не сыскать во всей Европе.

Путник был тем, кем и казался – а именно молодым человеком, пожившим как в Лондоне, так и в крупных городах Континента. В настоящий момент никто не заметил бы, что городской лоск для него все равно что плащ или сюртук. С чувством, которое сродни угрызениям совести, путник вспомнил: целых три года и восемь месяцев пролетели с тех пор, как он навещал отца на этом скалистом, родном ему острове. За это время он успел повращаться среди людей различных сословий и нравов и сменить две-три страны.

Пока он сам был одним из «островитян», здешний уклад жизни и особенности ландшафта не удивляли его; но теперь юноша был вооружен новыми впечатлениями, и «остров» более чем когда-либо оправдывал в его глазах свое древнее название – Виндилия; а также Логово пращников. Скала, нависшая над морем; террасированное расположение коттеджей, когда порог одного соседа находится непосредственно за дымоходом другого; садики прямо над обрывом, овощи, выращиваемые на практически вертикальных участочках, а главное, полное впечатление, что сей кусок известняка в четыре мили длиной есть монолит – вот чему теперь, после перерыва, изумлялся юноша, вот что казалось ему явлением из ряда вон выходящим. Солнце щедро обдавало лучами скальные бока, сиречь «умерших циклов скорбные руины»^[7], чья слоистость обусловливается нескончаемой работой моря и ветров над минералом под названием оолит. Белизна этих скал, особенно на контрасте с темной морской водой, слепила глаза и будоражила воображение не менее сильно, чем любое из зрелищ, свидетелем коему успел побывать наш юный путник.

Наконец тяжелый подъем был преодолен, и вершина достигнута. Юноша зашагал по плато в восточном направлении, туда, где находился городишко. Время приближалось к двум пополудни, стоял июль; дорога тонула в пыли, и юноша, немного не дойдя до отчего дома, присел передохнуть на самом солнцепеке.

Его вытянутая рука коснулась скалы и ощутила тепло, то есть, как бы измерила персональную температуру «острова», характерную для него во время послеобеденного сна, в коем он и пребывал. Юноша напряг слух; до него донеслось «вирр-вирр» и «вззз-вззз-вззз». Эти звуки, производимые каменотесами, считались храпом «острова».

Напротив валуна, у которого юноша устроил привал, находился просторный коттедж, или, скорее, усадьба. Подобно всему «острову», он состоял исключительно из камня – каменными были не только стены, но и оконные рамы, крыша, дымоходы, изгородь, приступка при ней, хлев и конюшня – все, кроме двери.

Юноша вспомнил, что за семья здесь жила – а может, живет и поныне; фамилия их Каро, точнее, «Каро с чалой кобылой», как их прозвали, чтобы отличать эту ветвь от прочих на мощном древе рода Каро, ведь на «острове» обитало с полдюжины семей с такой фамилией, да еще и имена повторялись. Юноша пересек дорогу и заглянул в открытую дверь. Так и есть: они, те самые.

Миссис Каро увидала его в окошко и вышла навстречу, и между ними имел место целый приветственный ритуал. А через секунду распахнулась внутренняя дверь, и из задней комнаты вприпрыжку выбежала девушка лет семнадцати-восемнадцати.

– Ой, да ведь это милый Джос! – воскликнула она, исполненная восторга. И, подскочив к молодому человеку, подарила ему звонкий поцелуй.

Это было очень мило, учитывая, что дарительница обладала парой восхитительно ярких карих глаз и целым каскадом каштановых локонов. Однако ее поступок оказался столь внезапным, столь неожиданным для того, на ком еще не потускнел столичный лоск, что адресат вздрогнул, сам того не желая, и, хоть и поцеловал девушку в ответ, но сделал это после некоторой заминки. Весьма натянуто прозвучала и его фраза:

– Здравствуй, милашечка Эвис; давно не виделись.

Первые несколько мгновений девушка, в своей невинной импульсивности, едва ли сознавала, какой эффект произвела; зато ошеломленность гостя не укрылась от миссис Каро. Мучительно покраснев, она обратилась к дочери:

– Эвис, дочь моя! Что же это ты такое творишь? Разве ты забыла, что с тех пор, как Джоселин – то есть, мистер Пирстон – покинул наши места, ты успела стать взрослой девицей, и поведение, допустимое три-четыре года назад, теперь тебе совсем не подобает?

Неловкость не загладили даже уверения Пирстона в том, что он не удивлен и что, в его представлении, Эвис и следовало хранить обычай детских лет; далее, все трое чуть поговорили на общие темы. Пирстон терзался досадой: надо же было ему вздрогнуть и выдать себя! На прощание он повторил: если, мол, Эвис будет относиться к нему не так, как раньше, он ей этого не простит; но, хоть они и расстались по-дружески, девушка не могла скрыть огорчения. Джоселин вышел на дорогу и двинулся к отчему дому. Мать с дочерью остались одни.

– Ох и стыдно мне за тебя, дитя мое! – с чувством произнесла миссис Каро. – Молодой человек пожил в Лондоне и в заграничных городах; он теперь привыкший к чинному обращенью. Поди, с такими дамами дело имел, которые улыбнуться от сердца – и то вульгарным почитают. Как тебя только угораздило, Эвис?

– Я… я не подумала, что я теперь другая! – отвечала девушка, явно мучимая совестью. – Раньше я всегда его при встрече целовала, и он меня тоже…

– С тех пор минуло несколько лет, дитя мое!

– Конечно, только я на секундочку забыла! Он ведь с виду совсем такой же, как до отъезда.

– Что ж, сделанного не воротишь. Смотри же, вперед будь благоразумней. Бьюсь об заклад, он знавал многих молодых женщин, а о тебе подумать ему было недосуг. Говорят, он выучился на скульптора; большое будущее ему прочат.

– А я такого натворила! – простонала девушка. – И ничего теперь не поправишь!

Между тем Джоселин Пирстон, скульптор, чьей славе еще только предстояло расцвести, приближался к дому отца, человека, чуждого искусству, занятого ремеслом и коммерцией, которого, тем не менее, Джоселин хотел просить о годовом содержании, пока известность не пришла. Однако отца дома не оказалось, ведь он не получил известия о приезде сына. Джоселин побродил по комнатам, обозрел участок общинной земли, где вечные пилы елозили по вечным каменным глыбам – Джоселину показалось, что в его прошлый приезд то были те же самые пилы и те же самые глыбы – и вышел через заднюю дверь в садик.

Как и все садики на «острове», пирстоновский сад окружала стена, сложенная из щебня без применения связующего вещества; неправильный по форме, садик в своей дальней оконечности представлял собой острый угол и граничил с садиком семьи Каро. Не успел Джоселин дойти до общего участка изгороди, как расслышал по другую ее сторону всхлипы и причитания. Голос он узнал моментально; казалось, Эвис плачется подружке, столь же юной и наивной.

– Ох, что же мне делать? Что мне теперь делать? – с горечью повторяла она. – Какая дерзость с моей стороны; какой позор! И как мне только это в голову взбрело? Он никогда меня не простит; никогда, никогда не полюбит меня! Бесстыжей будет считать – а я… я правда забыла, что стала взрослой. Да только он в это не поверит!