Необходимое предуведомление. Нельзя сказать, что мой опыт чтения скандинавской литературы сколько-нибудь велик — разве что хрестоматийные Гамсун и Стринберг (к слову, ни Линдгрен, ни тем более Янссон таковыми — скандинавами — не ощущаются. Видимо, перечитать нужно). Ни моднейшего ныне дуэта (рекомендуемого, по крайней мере, любимой супругой), ни других популярных писателей я не читал и вряд ли в ближайшее время доберусь. Так что, как говорится, дискурсОв не изучал, трендОв не знаю. Тем не менее, несколько офонарев — мягко говоря — от того, что среди оглашенных называется «конец учебного года», со всеми его тестами, итоговыми, зачетами и прочим, решил немного отвлечься и поделиться впечатлениями от недавно прочитанного. Итак,
Дальше...
Томас Эспедал. Вопреки искусству
Так уж вышло, что в последнее время практически все, что я читаю или хотя бы планирую прочесть, связано с писательством или даже становлением писателя (Вот тут бы затянуться сигаретой, выдохнуть дым, прищуриться и заявить: «Кого я обманываю? “Вышло”. Все вполне сознательно». Но — по понятным причинам — не выйдет). Однако эта книга заставила потесниться и прекрасно радостного Брэдбери, и читаемого сейчас чересчур филологичного Эко, и дружище Воннегута, и прекрасного, но пока еще малознакомого Кржижановского, о каждом из которых я — надеюсь — как-нибудь напишу.
«Вопреки искусству» — как и положено любой действительно нужной книге — попалась мне абсолютно случайно. (Да и как иначе сегодня можно найти нечто хоть чего-то стоящее?) И зацепила — то ли простотой и лаконичностью слога, то ли абсолютным отсутствием пафоса и свойственной современным историям «чернухи», то ли несколько запутанной манерой повествования… То ли еще чем-то моим, родным, схожим.
Запершись в комнате, я открывал окно, пил самогонку, разбавленную апельсиновым соком, курил сигареты и мечтал стать писателем. Откуда у меня взялась эта мечта? Я прочитал множество книг, и порой — не часто, но бывало — мне казалось, что я мог бы написать сам книгу, которую только что прочел.
Знакомо? Впрочем, нельзя сказать, что «Вопреки искусству» — роман о становлении писателя. Это книга ни о чем и обо всем одновременно — о недописанных письмах, утратах, истории семьи (Автора? Повествователя? Рассказчика? Да простят меня коллеги, это не так уж важно), об утренних прогулках и соседских собаках, о взрослеющих дочерях… и заодно о писательстве — о жизни, одним словом. В романе нет ничего, что неопытный читатель может принять за столь любимый им «экшн» (как нет ни нравоучений, ни морализаторства, ни каких-либо выводов и рецептов), зато полно чудесных описаний и спокойных одиноких размышлений, что, на мой взгляд, делает ее совершенно нечитабельной для современного массового читателя. И слава Богу.
Мы с пишущей машинкой сразу сработались. Или спелись. Было похоже, что я нашел свое орудие, свой инструмент, наверное, именно так дети, сев впервые за пианино, нажимают на клавиши и выстукивают свои первые мелодии, словно нашей внутренней музыке, которую мы прежде не могли выразить, удалось отыскать правильный инструмент. Когда я впервые уселся за пишущую машинку, у меня тотчас же появилось ощущение — я делаю все правильно. Я отыскал свой инструмент.
***
Я нашел не только свой станок, но и свое место. Мне нравилось сидеть за письменным столом, тихо и сосредоточенно, будто в ожидании чего-то неведомого, час за часом, вечера и ночи напролет настороженно и чутко бодрствовать, и эта внимательность со временем выливалась в слова и предложения, которые часто казались чужими, порой неприятными, словно написал их не я, а кто-то другой, я не всегда знал, откуда берутся эти слова. Тогда ничто не предвещало, что я смогу стать писателем, единственное пригодное для этого качество, которым я обладал, была работоспособность, желание изо дня в день сидеть за письменным столом. Я нашел свое место. Я нашел свой станок. Но чтобы обрести необходимый мне язык, потребовалось время. Я понимал, что мне нужно выработать его, мой собственный язык, которым я пока не обладал, нужно писать, работать, по-другому никак не получится. Язык сам собой не появится. Конечно, можно читать книги, и я читал, но от чтения никакой пользы, это впустую потраченное время, если не перерабатываешь прочитанное в собственное писание.
***
На моих внутренних весах объем пухлой стопки бумаги перевешивала нечитаемость ее содержимого, она была важнее каждого отдельного листочка, испещренного никуда не годными фразами. Тяжелая стопка бумаги весила больше всех этих коротких неудачных словечек и пустых бессмысленных предложений; я должен был продолжать писать.
***
И сейчас у меня лишь одна мысль — я должен писать. Сначала пишут ради первой книги, чтобы тебя назвали писателем, затем постепенно начинают писать ради денег, писательство становится работой, а потом пишут, чтобы писать лучше, книги выходят все лучше и лучше, у тебя не бывает провалов; каждая следующая книга должна быть лучше предыдущих — таков закон, из-за этого писать книги почти невозможно. «Настоящего писателя, — сказал Томас Манн, — отличает то, что писать ему сложнее, чем всем остальным». Но спустя множество лет и книг меньше задумываешься о деньгах и книгах. Писательство превращается в потребность, становится жизненной необходимостью, без него нет жизни.
***
Что ему снилось? Лист плотной грубой бумаги с органическими буквами, маленькими проростками, не то застывшими, не то засушенными прессом уплощенными цветами, колосками или зернами, только черного цвета, неразборчивые и прекрасные, непостижимой красоты буква за буквой, строка за строкой. Ненаписанная книга.
Ему снилась ненаписанная книга. Книга, в которой будет все.
Добрых снов и вам. И, кстати, посмотрите на досуге этот фильм. Он того стоит.