И открывается, быть может, новое столетие мечтаний интеллигенции и культурного слоя о том, как избежать утопий. Как вернуться к неутопическому обществу, к менее совершенному (и более свободному) обществу.

Николай Бердяев, философ

Когда-нибудь возникнет экспериментальное объединение, функционирующее куда лучше, нежели общество, в котором мы живем. И тогда у нас будет практическая альтернатива.

Карл Саган, астрофизик

Поезжай туда, где с тобой обращаются наилучшим образом.

Кристоф Хойерман, вечный путешественник

Часть I. Основы

Глава 1. Общежитие как рынок

Нам страшно львицы пробужденье, ужасен тигра злой разбег, но всех ужасней – в исступленье, в своем безумье – человек. (Перевод Вс. Рождественского)

Фридрих Шиллер, поэт и философ

Эта книга о том, почему в важнейшей сфере нашей жизни мы нуждаемся в альтернативах и как они могли бы выглядеть. Важнейшей сферой я называю жизнь совместно с другими людьми. Ведь давным-давно наши самые страшные враги уже вовсе не природные стихии и не хищные звери, а исключительно другие люди. Поэтому решающее значение имеет вопрос, как мы формируем сообщество с другими людьми. Люди способны сойтись на определенных мировоззрениях и даже отдать за них жизнь. Коль скоро речь при этом идет о сомнительных или опасных идеях, у всех остальных возникает проблема. Стало быть, единственно реальная проблема человечества состоит в том, что одни люди стремятся навязать свою волю другим. Вот почему необходимо создать порядок, который этому воспрепятствует.

Преобладающее на Западе мнение исходит из того, что комбинация демократии и правового государства уже представляет собой достаточно хороший способ пресечь злоупотребление властью и обеспечить плодотворное общежитие. После распада коммунистического Восточного блока прогнозировали даже, что настал конец истории^[1]. Либеральные демократии, основанные на принципе правового государства^[2], являют собой квинтэссенцию развития, дальнейший прогресс более невозможен, и в конечном счете к этому сведутся все системы на свете. Увы, это заблуждение, в частности, потому, что наши свободно-демократические конституции суть нечто совершенно недопустимое по гражданскому праву всех государств, а именно договоры, обременяющие третьих лиц. Но об этом ниже.

Наше общежитие – тоже рынок, ибо, независимо от нашего одобрения или неодобрения, подчиняется его закономерностям. Там, где встречаются люди, еще не безмятежно счастливые, всегда возникает рынок. Любой рынок характеризуется наличием предложения и спроса на товары, услуги и права. Даже если избиратели большинством голосов отдают предпочтение антирыночной системе, а политики затем воплощают ее в жизнь, результат все равно рыночный^[3]. Государства тоже существуют потому, что на них есть спрос. Государственный строй создает рамки, в которых человек может социально взаимодействовать и мирно вести обмен услугами и товарами. Существование безопасности и твердых правил позволяет очень большим множествам людей уживаться друг с другом. Подобное общежитие настолько привлекательно, что ради него мирятся даже со значительными ограничениями свободы. По всей вероятности, большинство населения диктаторских систем тоже предпочтет жизнь в своей стране свободному бытию этакого робинзона на уединенном острове. Ведь человек как-никак стадное животное.

Рынок общежития не только важнейший из всех рынков, но и крупнейший. Государственные активы составляют по всему миру примерно 30 % валового национального продукта^[4]. Эффективность, однако, весьма скромна. Балансово крупнейшее «предприятие» на этом рынке, Соединенные Штаты Америки, ежегодно несет убытки размером около 800 млрд долларов^[5]. Некоторые участники рынка, например Швеция и Германия, сознательно предпочитают неквалифицированных, нуждающихся в алиментации новых клиентов и тем самым разгоняют свою давнюю платежеспособную клиентуру. Некоторые участники конкуренции, скажем Иран или Северная Корея, даже убивают собственных клиентов за формы поведения, в иных местах вовсе не считающиеся наказуемыми^[6].

Каждому мало-мальски способному предпринимателю не мешало бы это усвоить.

Если б было возможно предлагать услуги государства и одновременно избегать его недостатков – а именно роста налогообложения и мелочной опеки при постоянном изменении правил игры, – то создавался бы более качественный продукт. При успехе системы больше людей захотят сопоставимого. Для этого, конечно, понадобятся новые концепции. Если же любое новое начинание сразу отвергается как утопия, то вероятным следствием станет застой. Беда всех прежних государственных утопий в том, что добровольное участие в них вообще никогда не предусматривалось. Почти все такие утопии по сути своей тоталитарны, начиная от Платона с его царями-философами, диктатуры пролетариата у Маркса и кончая нынешней идеей Великой трансформации^[7]. Просвещенное меньшинство стремится провести в жизнь свою точку зрения, независимо от того, одобряют ли ее все остальные или нет. Если заменить это меньшинство демократическим большинством, изменится только число людей, опекаемых против их воли, но не принцип.

А вот конкуренция, метод исследовательского соревнования между государственными устройствами, практически места не имеет. Наоборот, чтобы максимально исключить налоговое или системное соревнование, со стороны государств картельно форсируются международные соглашения. После распада Советского Союза коммунистическая модель практически уже не представлена на рынке общежития, однако и она действовала более семидесяти лет. Здесь перед нами возникает еще одна проблема: ввести новый «продукт» в этом сегменте рынка можно лишь путем прихода к власти, революции или сецессии. Поэтому даже проникнуть на этот рынок крайне трудно. Знания о пригодности государственных форм накапливаются в течение поколений, и при жизни тех, кого они непосредственно интересуют, зачастую вообще недоступны. В демократических государствах обычно тоже нет отдушины для меньшинств, позволяющей внедрить иные модели, которые позднее, возможно, окажутся предпочтительнее. Одним из первых это признал Патри Фридман, создатель Института систейдинга^[8]:

Государственной индустрии могут весьма пригодиться инновации. Ведь любая форма власти рано или поздно костенеет. Организация сытых цивилизаций со временем становится консервативной, государство снижает производительность и одновременно взвинчивает цены. Это безусловно справедливо и для западных демократий^[9].

Для многих такая точка зрения совершенно непривычна. Идея, что государство и рынок суть две раздельные сферы и что нормально, если решения за нас принимает вождь или собрание мудрецов, кажется, вошла нам в плоть и кровь. Настолько, что мы даже не рассматриваем самоопределение как альтернативу. Проведем умозрительный эксперимент.

Допустим, мы создали новый сорт джема. И теперь можем побороться с другими, доказывая, чей джем лучше, можем организовать гражданские инициативы, общества и партии, которые будут ратовать за наш сорт. Постараемся привлечь на свою сторону СМИ, деятелей искусства, интеллектуалов и мощные группировки. Закажем экспертные заключения и анкетирование, чтобы доказать преимущество нашего джема над другими сортами. Короче говоря, станем проводить джемную политику. Смехотворно, не так ли? Ведь каждый волен покупать тот джем, который ему по вкусу! Тогда и выяснится, имеет ли наш сорт успех.

Но к мысли применить этот подход к нашему общежитию мы пока что не пришли. И по-прежнему азартно бьемся по поводу того, какой способ совместного существования «правильный» или «справедливый». Почему просто не признать, что все люди разные и то, что нравится А, отнюдь не обязательно должно нравиться Б?

Мы получаем улучшенные мобильные телефоны не потому, что можем как пайщики голосовать на общем собрании, а потому, что каждый может купить себе желанный продукт и спрос на мобильные телефоны более низкого качества в итоге сходит на нет. Поскольку так поступают все, ныне имеются превосходные и вполне доступные по цене аппараты. Даже беднякам в развивающихся странах доступны мобильные телефоны с широкими техническими возможностями. И все это так успешно функционирует потому, что поиски решения на рынке – процесс эволюционный, происходящий посредством мутации (пробы и ошибки), селекции (рентабельность или крах) и репродукции (подражание успешным решениям).

Этот испытанный механизм нужно применить и к системам человеческого общежития. Коль скоро каждый человек каждый день через свои покупательские решения соучаствует в определении того, каким продуктам существовать дальше, а каким нет, – не это ли демократия в смысле власти всех? По крайней мере, если сравнить с голосованием раз в несколько лет за политиков, чьи намерения никому точно не известны и чье перемещение на новый пост еще под вопросом.

Трактовка общественного устройства как «продукта» и мирная конкурентная борьба систем за граждан как «клиентов» позволит значительно разрядить существующие политические конфликты. При наличии достаточного числа альтернатив как государственные устройства, зиждущиеся на происхождении и чувстве солидарности, так и те, что отвергают частную собственность, являют собой всего лишь технические продукты, одни из многих. Это действительно верно, пусть даже их организаторы категорически отметают подобный подход. Кроме того, если реализовать новые попытки на ограниченной территории и на добровольных началах, при неудаче ущерб будет обозримым, а в силу сознательной добровольности участников вполне приемлемым.

В XXI веке создание новых систем общежития не просто возможно, но вероятно. Еще в 1936 году Стефан Цвейг писал, что большинство никогда не доверит управление государством «терпеливым и справедливым», но всегда каким-нибудь лукавцам, которые придумывают великие судьбоносные вопросы, заранее зная на них ответы^[10]