Глава 1. Кукла

Снег не был белым, да и не выглядел как задуманное природой явление: мокрая, грязно-серая жижа пополам с песком. Небо опустилось на город, придавив мутно-серым брюхом крыши домов и заслонив едва показавшиеся молочные облака, сулившие буран. Огни гирлянд утратили игривость и нарядность, светились истощённо, блёкло, будто зимние каникулы выжали из них последние силы.

Прошла всего неделя после Нового года, а праздники уже потеряли желанность, каждый третий прохожий напоминал уставшего зомби, заполненного под завязку оливье и мандаринами. Как же быстро ожидание волшебного праздника сменилось усталостью и подавляемым раздражением.

Лёля торопилась, бежала вприпрыжку, набирая разгон перед очередной лужей, ловко перескакивала её и чуть замедлялась. По отведённой до автоматизма привычке она улыбалась тем, кто встречался с ней взглядом, одаривая такой ничего не значащей отрешённой улыбкой, которую мама называла «дань вежливости». Лёля не задумывалась, почему улыбается, ведь весёлости она не ощущала абсолютно, но мамины уроки въелись в подкорку, помогая успешно создавать образ воспитанной уравновешенной девушки. Именно такой Лёля себя и считала: может быть, немного скучной, предсказуемой, зато совершенно адекватной и надёжной. Вот и Герман постоянно говорит: «Лёшка, ты настоящий друг». Тут она не выдержала и поморщилась. Уж кем-кем, а другом ей точно быть не хотелось.

Вечер быстро сменился сумерками и намеревался перейти в ночь. За то время, что Лёля шла от места работы до квартиры Германа, день окончательно погас, и из-за дома показалась наглая откормленная луна. Летом в это же время она боязливо пряталась, ожидая долгих зимних ночей. Дождалась.

С неба повалили крупные мокрые хлопья, январь изо всех сил притворялся зимой, но на мороз его не хватило: вот и снег получился ущербный, напополам с дождём. Тяжёлые снежинки таяли ещё до соприкосновения с кожей, оседая сыростью на щеках. Лёля опустила голову и надвинула капюшон. Перед выходом она обновила макияж, который теперь грозил превратиться в грим унылого клоуна. Влажные снежинки на секунду прилипали к ресницам и тут же стекали на щёки мутными ручейками, прихватывая с собой тушь и подводку.

Не сбавляя шага, Лёля достала из сумочки зеркальце, опасаясь увидеть, что сделала с ее лицом поплывшая косметика. Щёлкнула кнопкой, откидывая верхнюю половинку, и… споткнулась.

На секунду в отражении показались чужие глаза с белёсыми ресницами, без грамма макияжа. Она не сразу сообразила, что взгляд из зеркальца демонстрирует не только радужку голубого цвета, при том, что саму Лёлю природа наградила зеленовато-карими глазами, но и, кажется, принадлежит мужчине. Она моргнула, прогоняя галлюцинацию, и попыталась улыбнуться. Сердце уже зачастило, разгоняя адреналин в крови и звеняще натягивая нервы. Выдохнув на зеркало, Лёля протёрла гладкую поверхность перчаткой и с деланой весёлостью прошептала, глядя уже в свои привычные глаза: «Чёртовы сандалики».

Вытерев под веками тёмные дорожки, Лёля ожесточённо захлопнула крышку зеркальца и тряхнула головой, скособочив объёмную меховую шапку. Она не любила краситься, но в магазине, куда устроилась полгода назад, требовалось не только соблюдать дресс-код, но и во всём выглядеть безупречно: пришлось записаться на маникюр и освоить азы искусства рисовать на веках.

Будучи юристом по образованию, Лёля ни дня не проработала по специальности. Какое-то время привыкала к взрослой жизни под крылом матери – завуча в школе, – выполняя обязанности секретаря, попросту личной прислуги. Получала крохи, но, живя с родителями, тратила не так уж и много, больше откладывала, рассчитывая в будущем откатиться подальше от генеалогической яблони.

Накопить Лёля так и не успела – решение выпорхнуть из-под родительского крыла приняла не она. Мама авторитетно заявила, что в двадцать семь лет пора бы жить отдельно, полностью себя обеспечивать и завести хотя бы кактусы. Нина Валерьевна сама в этом возрасте уже дважды побывала в браке, воспитывала дочку и мужа, работала в двух местах, на одном для авторитета, на другом за деньги.

Лёля, как обычно, согласилась с матерью и переехала жить в однокомнатную съёмную квартирку на другом конце города. Нина Валерьевна не так уж далеко отпустила непутёвую дочь, продолжая её контролировать посредством сотовой связи и дёргая за поводок каждые выходные.

Уже три года Лёля жила отдельно. Не сразу, но научилась выделять необходимую сумму для оплаты коммунальных услуг и распределять бюджет так, чтобы оставались деньги на проезд в общественном транспорте и булочку в кафе.

Нина Валерьевна подыскала для дочки непыльную работу в недрах организации, торгующей одноразовой пластиковой посудой и упаковочным материалом, и опять не по специальности. Лёля выполняла обязанности менеджера по продажам, вполне успешно втюхивая вездесущий пластик неразборчивым покупателям в течение двух с половиной лет, пока организация не обанкротилась. В этот раз мама не успела подыскать для неё тёплое местечко – её опередила подруга Ира.

Ира трудилась продавцом-консультантом в магазине женской одежды с претенциозным названием New look¹ и затащила подругу на освободившееся место. Лёля не успела побездельничать: побыла безработной два дня и окунулась в непривычную, пропахшую дорогими духами обстановку. Нина Валерьевна только снисходительно кивнула, позволяя дочке работать в далёкой от карьерного роста сфере. Она поклонялась двум богам: Деньгам и Авторитету. А должность консультанта в фешенебельном магазине вполне подходила для адептки первого божества.

Несмотря на приличную зарплату, Лёля тратила мало: только по необходимости, старалась не делать крупных покупок без одобрения мамы. А подарки для Германа вообще скрывала, заслуженно ожидая порицания из-за импульсивных, неоправданных трат.

Купив в магазине радостно-розовый батон докторской колбасы и вырезку для стейков, Лёля удовлетворённо взвесила в руке тяжёлый пакет. Герман ни дня не мог прожить без мяса, а котлеты и тефтели не попадали под это определение. Хищник в нём признавал только цельный кусок, без лишних добавок в виде риса и хлеба.

У пятиэтажки, где жил Герман, Лёля закинула голову вверх и нашла взглядом окно его квартиры. Свет горел во всех комнатах, позволяя следить за перемещениями хозяина из комнаты в комнату. Сколько раз она говорила другу задёргивать шторы и не развлекать случайных прохожих демонстрацией успехов в тренажёрке. Герман поначалу упирал на забывчивость и рассеянность, но однажды, задержавшись под его окном подольше, Лёля обнаружила ещё одну причину – позёрство. Герман стоял за стеклом с романтично-задумчивым видом, замерев в неестественном и, скорее всего, неудобном положении, позволяя оценить округлый бицепс и вздымающуюся грудь. В широкой ладони он бережно баюкал кофейную чашку, но напряжённость мышц свидетельствовала о нагрузке совсем другой интенсивности: перед тем как показаться зрителям, он не забыл отжаться и потягать гантели.

Лёля печально вздохнула: хорош, зараза. В такого видного мужчину легко влюбиться. Даже не нужно уговаривать себя испытать симпатию: она сама возникает, поражая стремительней ветрянки. Высокий, ухоженный, с трёхдневной щетиной в любой день недели. За пшеничную шевелюру Герман ещё в школе получил прозвище Лев. Преподносил себя соответствующе и не страдал от заниженной самооценки. Зато от его любвеобильности мучилась Лёля, уставшая запоминать имена восхищённых поклонниц.

Внешность Германа легко описывалась одним словом – основательность. Гибкость и плавность не про него, скорее мощность и устойчивость. Своими размерами Герман подавлял ровно до того момента, пока на его лице не расцветала улыбка. Ею он пользовался как оружием массового поражения, с лёгкостью влюбляя в себя трепещущие сердца одиноких барышень. Очень уж напоминал оголённого страстного лорда или босса с обложки любовного романа, в ладони которого даже самая широкая огрубевшая женская рука выглядит как птичья лапка.

Почти пять лет Герман пестовал юных волейболистов, тренируя юношескую сборную края. В этом году набрал очередных ребят: зелёных и пугливых. Квохтал над ними, как наседка, больше выполняя роль старшего брата, чем тренера. Несмотря на плотный график, не забывал регулярно наведываться в тренажёрный зал для поддержания горы мышц в устрашающей форме.

Не успела Лёля нажать на кнопку звонка, как дверь приветливо распахнулась: Герман увидел подругу в окно ещё на подходе к своему логову одинокого развратника и встретил с широкой искренней улыбкой.

– Лёшка, я тебя заждался, чуть с голоду не сдох. Что там у тебя?

Лёля едва заметно поморщилась, услышав привычное прозвище, которое так и не стало приятным, несмотря на мягкость звучания. Герман всем раздавал клички, одаривая новым именами знакомых ещё со времён школы. Благодаря ему, уважаемый строгий директор школы, которую они закончили двенадцать лет назад, превратился в Выхухоля, а мама Лёли, работающая завучем там же, – в Лономию².

Иногда Герман проявлял изобретательность и фантазию в выборе прозвищ и настойчиво насаждал их среди сверстников, укрепляя своё лидерство даже в этом.

Лёля прошла в прихожую и, сняв шапку, отряхнула с неё мокрый налипший снег.

– Кровавый кусок коровы, естественно.

Её волосы, вырвавшись на свободу, приподнялись плотной рыжеватой массой. От влажности закурчавились, сводя ежедневные старания выпрямить их к нулю.

Герман открыл пакет и плотоядно облизнул губы.

– Лёшка, ты моя спасительница, – он притянул Лёлю за шею и крепко прижал к себе, заставляя уткнуться носом в открытый ворот рубашки.

Она судорожно вздохнула, наслаждаясь теплом его кожи.

– Задушишь, – слабо запротестовала Лёля.

Герман чмокнул подругу в макушку и отпустил. Он словно не заметил, как она потянулась за ним, желая продлить объятия.

Пока Лёля кашеварила на кухне, Герман громко подбадривал игроков любимой волейбольной команды, сильно расстраивающих его своей косолапостью. Он порывисто вскакивал с дивана, хватался за голову, приводя в беспорядок пшеничную шевелюру, и страдальчески восклицал:

– Ну кто так играет? Руки оторвать нужно!

На его крики Лёля выглянула из кухни и осуждающе покачала головой.

– Без рук они лучше играть не будут.

– Они и так играют будто клешнями!

Лёля вытерла руки о фартук и замерла в проёме дверей.

– Ужин уже готов. Там ещё на завтра останется, только разогреть нужно.

Герман рассеянно кивнул, не отрывая взгляд от экрана. Но направился на кухню только после окончания игры. Вдохнув дразнящий аромат поджаренного с приправами мяса, восторженно произнёс:

– Ммм, божественный запах!

Встав за спиной подруги, Герман опустил тяжёлые ладони на её плечи и слегка погладил пальцами.

– Я тебя люблю, Лёшка. Что бы я делал без тебя?

Лёля вымученно улыбнулась, сосредоточившись на его руках, придавивших её к сиденью так, что согнулась спина.

– Естественно, сдох бы с голоду, – сказала она словами Германа и склонила голову, касаясь щекой тыльной стороны его кисти.

После ужина Лёля вымыла посуду и упаковала в пластиковые контейнеры оставшиеся стейки. После этого получила лёгкий благодарственный поцелуй в губы от сытого хозяина – ещё одно признание в любви – и натянула влажное пальто.

Герман не предложил остаться, хотя за окном вечер уже переродился в ночь, а погода всё так же оплакивала заканчивающиеся праздничные каникулы. Лёля застопорилась у порога, давая возможность остановить её, но Герман уже вернулся к телевизору и выкрикнул из комнаты:

– Пока, малыш! Я уезжаю в Ставрополь с младшей группой на несколько дней. Уже по тебе скучаю.

– Удачи. Порвите там всех, – искренне пожелала Лёля, зная, как трясётся Герман над своими подопечными и сколько сил вкладывает в подрастающих волейболистов.

Она натянула шапку и, вставив в уши бусины наушников, покинула квартиру.

Домой шла другой дорогой, нарочно сделала крюк, чтобы прогуляться вдоль железнодорожных путей. Дождь прекратился, но теплее от этого не стало. Воротник кололся мокрой шерстью, в сапогах ощутимо хлюпало, но Лёля не замечала этого, потому что погрузилась в размышления о мелькнувшем в зеркальце взгляде. Больше месяца «сандалики» не проявляли себя, и она почти поверила в собственную нормальность. И вот опять видит в отражении то, чего нет и быть не может.

Лёля бросила в сторону блестящих рельсов угрюмый взгляд. Металл сверкал в темноте хищно и насыщенно, словно лезвие ножа, отражая неясной тенью силуэт самой Лёли. Песня в наушниках закончилась, и случайный выбор выдал очередное творение корейской мальчуковой группы. Послышалось непривычное звучание незнакомых, рваных слов, будто солисты задыхались и торопились пропеть как можно больше предложений в установленный отрезок времени. Пристрастие к молодёжной группе Лёля считала постыдным: плейлист в её телефоне охранялся, как завещание миллионера. Даже близкие подруги не знали, что, помимо серьёзной, подобающей её возрасту музыки, Лёля слушает корейскую попсу.

Добавив громкость, она ускорилась, намеренно попадая в такт песне. Мыслями овладело странное оцепенение. Они ворочались неохотно и медленно, будто каменные валуны, а сквозь прорехи между ними ручейками просачивалась горьковатая обида на Германа. Сверху подсыхающими лужицами поблёскивали раздумья о завтрашнем рабочем дне, но довлеющими, грозящими, словно цунами, накрыть сознание Лёли, были картинки из детства и «чёртовы сандалики».

* * *

Первое детское воспоминание, оставившее ощущение начавшейся шизофрении и одновременно пробудившее в Лёле буйную фантазию, относилось к седьмому дню рождения, точнее, ко дню после него. На праздник тётя подарила имениннице шикарную куклу ростом с саму Лёлю. Это чудо звали Зоей. У куклы была копна блондинистых кудрей и белое платье с рюшами и горохом по всей ткани. Нина Валерьевна сразу же окрестила куклу «пустой тратой денег и пылесборником», а Лёля влюбилась в неё и назначила старшей сестрой, которую ей всегда хотелось иметь.

Лёля не играла с Зоей – включила её в свою жизнь на правах живого существа, делилась идеями для игр и спрашивала советов.

Мама целый день наблюдала за их общением, мрачнея с каждой минутой всё больше. Вечером Нина Валерьевна заглянула в комнату дочери, чтобы позвать на ужин. Но увидев странную картину, замерла у порога: Лёля сидела на кровати, а куклу устроила рядом, прикрыв её ноги пледом и подложив под спину единственную в комнате подушку. Она читала Зое книгу. Спотыкалась, длинные слова не заканчивала, заменяла другими, начинающимися на те же буквы, и весело смеялась, якобы получая от куклы остроумные и крайне весёлые комментарии.

Нина Валерьевна качнула туго стянутым на затылке узлом волос и пригладила вырвавшуюся на свободу прядь.

– Тебе семь лет. В этом году ты идёшь в первый класс.

Лёля оторвала вдохновенно-рассеянный взгляд от книги и перевела его на хмурое лицо мамы. Она ещё не поняла, к чему клонит родительница, но по тону догадалась, что мама чем-то недовольна.

– Да-а, – протянула Лёля.

– Об учёбе думать нужно, а не в куклы играть.

– Я и не играю. Зоя – моя подруга.

Лёля не заметила, как это произошло: Нина Валерьевна впадала в ярость без перехода, разгораясь, как бенгальский огонь, за считанные секунды. В два шага она пересекла комнату, стянула куклу за ногу с кровати и небрежно отбросила в угол к другим игрушкам.

– Это кукла, – Нина Валерьевна не повысила голос, но теперь в нём звучала едва сдерживаемая злоба, отразившаяся в глазах и порывистых движениях. – Хочешь, чтобы в школе тебя дразнили сумасшедшей? Чтобы тыкали в тебя пальцем и задирали все, кому не лень?

Лёля хотела отрицательно покачать головой, но случайно кивнула и тут же, испугавшись своей ошибки, так энергично замотала головой, что в глазах зарябило.

– Не хочу.

– Будут, – уверенно заключила Нина Валерьевна. – Если ты не прекратишь вести себя как сумасшедшая, обязательно будут. Пора немного повзрослеть. Тебе уже не пять лет, ты будущая школьница, и ответственность у тебя будет большая. И по тебе будут оценивать мои успехи как педагога. Будь добра соответствовать статусу дочери завуча.

Эти требования, только в разных вариациях, Лёля ещё не раз слышала от мамы, некоторые фразы заучила наизусть, но тогда она кивала, сдерживая слёзы и поглядывая на одинокую Зою, неудобно присевшую у стены.

– Я буду хорошо учиться! – с жаром пообещала Лёля.

– Приводи себя в порядок, и за стол, – шумно выдохнула Нина Валерьевна, одёрнула кофту и удалилась.

Лёля стянула непослушные кудри в хвост, из него сплела тугую косу, поменяла измятую футболку и ринулась к дверям. У порога оглянулась на несчастную покинутую Зою: её голова склонилась, а кукольный взгляд выражал укор и обиду. Лёля переборола в себе желание вернуться и усадить куклу поудобнее. Она лишь бросила взгляд в зеркало на двери шкафа, желая убедиться, что пышные волосы не выбрались на свободу. В отражении за своим плечом она увидела куклу: на пластиковых ногах красовались ярко-оранжевые сандалики. Лёля тихо вскрикнула и резко развернулась. Зоя сидела в той же позе, вытянув босые ноги, и буравила её неподвижным взглядом.

Лёля снова кинулась к зеркалу, заметалась взглядом в попытках разыскать странные сандалики в отражающейся комнате, но их и след простыл. Лёля подышала на гладкую поверхность, протёрла её ладонью и на долю секунды снова обнаружила сандалики, но уже не на ногах Зои, а на книжной полке. Стоило ей моргнуть, как видение исчезло, оставив после себя оранжевые пятна в глазах.

С тех пор «чёртовы сандалики» появлялись регулярно, правда, помимо обувной пары, имелись и другие странные видения, преследующие Лёлю настойчиво и, как ей казалось, совершенно бессистемно.

* * *

В свою квартирку Лёля вернулась в насквозь промокших сапогах и в дурном расположении духа. Не включая свет, она разделась и прошла в комнату, освещённую разноцветными огнями ёлочной гирлянды. Как ни странно, праздничное убранство комнаты и мерцание огоньков не навевали весёлое настроение, а скорее вызывали тревогу, словно полицейская мигалка или беспокойный сигнал скорой помощи, торопящейся на вызов.

Приняв душ, Лёля укуталась в тёплую фланелевую пижаму, выбранную мамой из-за комфорта и выгодной цены, и опустилась на пол напротив зеркальной стенки шкафа. Огни ёлки хаотично скользили по её лицу, расцвечивая кожу причудливым узором, загадочно углубляли взгляд.

– Я ему нужна, – печально пробормотала она, разглядывая своё отражение. – Он уже это чувствует, просто… я сама виновата.

Лёля пригладила волосы. После уличной сырости они вновь закурчавились, скручиваясь в крупные локоны. По привычке она стянула их в тугую косу и отбросила за плечо. Утром снова выпрямит или соберёт в пучок, иначе будет выглядеть как пугало. Непослушные волосы, видимо, достались ей от родного отца, которого она никогда не видела. Набредя на неприятное воспоминание, Лёля скривилась и включила плеер на телефоне. Тонкие голоса вновь заполнили комнату, выпихивая из головы непрошеные раздумья. Лёля чуть убавила звук, чтобы песня не пересекала порог комнаты, и прикрыла глаза. Завтра будет новый день, и его тоже нужно пережить.