© Александр Карачев, текст, 2022

© ДёЛибри, издание, оформление, 2022

Об авторе

ПРЕДИСЛОВИЕ К РОМАНУ «КАНАТОХОДЦЫ»

Роман «Канатоходцы» я писала тридцать лет. Лев Толстой писал «Анну Каренину» пятнадцать лет. И этот пример великого писателя меня иногда утешал. Ещё бы! Сколько раз появлялась горькая, самоуничижительная мысль: ну почему я так долго пишу! Не говоря о том, что и родственников, и знакомых, и коллег, кто знал что-либо об этой работе, я уж стала бояться. Боялась этого вопроса: «А как “Канатоходцы”, как этот роман, ты его дописала?»

Замысел этого произведения был изначально обманчивым, потому что в основе сюжета криминальная история, дикое убийство, убийцы, следователь, расследование… Некая группа лиц буквально вырезала еврейскую семью. Время действия романа – пик советской власти.

Прямо детектив какой-то. А детективы вообще-то пишутся чаще левой ногой, но некоторые пишутся просто очень быстро. За тридцать лет можно было, вроде, накатать тридцать детективов.

Правда, работа над «Канатоходцами» шла с остановками, с паузами, так как я буквально выдыхалась и не могла продолжать. В эти промежутки были написаны другие произведения, куда меньшие по объёму: рассказы, истории (так я определяю жанр небольшой повести), обычная повесть, маленький роман.

Роман «Канатоходцы» не то, чтобы «большой», он громадный. И это первая причина, по которой он писался так долго. Объём текста, так сказать, «на выходе», то есть готового произведения, 777 страниц. Это примерно 32 авторских листа.

Поместился роман в два тома. Каждый из томов имеет по две книги. Конечно, в мировой практике создания художественных произведений есть большие романы, и «Канатоходцы» в этом смысле не является исключением.

Не имею ввиду, говоря об авторах больших романов, сочинителей бульварной литературы, ну, вот тех самых детективов, фантастики, «дамских романов», умозрительных исторических сочинений, а также модернизма и постмодернизма. Я к ним не отношусь.

Сюжет не с потолка. Какое-то время мне удалось поработать над материалами этого дела в архиве Верховного суда.

Пример другого нашего столпа великой художественной литературы, – Достоевского. Роман «Бесы» имел исток в газетной заметке. Но я бы никогда не стала писать произведение по газетной заметке. Всё моё творчество имеет личную основу. И в архиве Верховного суда я работала над изучением уголовного дела уже после того, как была начата работа над романом.

Замысел этого произведения находится на глубине, в личном опыте, то есть, эта история для меня во многом не чужая и не посторонняя. В романе есть персонаж, который является прототипом человека, который был мне очень близок и который привёл в мою жизнь эту страшную историю.

У меня выбора не было, так как не было желания заниматься документальным журналистским творчеством, а, тем более, сочинять детектив. А потому мне был уготован трудный путь – создание художественного произведения самым сложным методом литературы, самым главным методом, вершиной литературного искусства – методом реализма. Для тех, кто не знает тонкостей: реализм давно использует все те приёмы художественного мастерства, которые себе приписывает модернизм. Так вот, в романе «Канатоходцы» много этих приёмов, хотя они, понятно, не самоцель, как и вообще во всех произведениях великой мировой прозы, созданной методом реализма.

Когда материал имеет не выдуманную основу, то он либо становится документальной вещью (очерком, статьей, литературной заметкой, фельетоном и т. п.), либо полноценным художественным произведением, то есть имеет живые характеры, социально-философскую идею, экскурсы в историю страны и общества и оригинальный язык художественного текста. Вот над всем этим и пришлось так долго работать.

Татьяна Чекасина

Книга первая

29 января, среда – 30 января, четверг

Двадцать девятого января мороз: ни одного младшего школьника во дворах. Ледяной туман. Так утром. А к ночи снег укрывает следы нетерпеливых и уходящих гостями из гостей.

Вот и Файзулла Хабибулин провожает брата Фарида. И видит: дом напротив непонятный, ни огонька, а дверь-то отворена… Двадцать два часа двадцать пять минут.

– Дым!

Далее на татарском…

Фарид предлагает войти во двор. Рекомендация пьяного.

Брат говорит: правильнее обратиться в общежитие медиков.

– Кого надо?! – орёт вахтёр.

– Ты плохой тётк, орёшь!! – В ответ Хабибулин пьяный, кое-как перейдя с родного на русский, ведь он не полиглот.

Файзулла терпеливо:

– Моя дом тута, телефоны нету…

«Плохой тётк» делает вывод: они не кавалеры будущих медсестёр. Выглядывает на крыльцо:

– Давайте ноль один!!

…Пожарные льют воду. Народ глядит. Один, как сумасшедший:

– Входите в дом! Там Аня!

Кромкин

Во сне он играет на скрипке. Легко берёт двойные, тройные ноты… «Быть тебе музыкантом» – мечта папы. Но одна нота…

– Телефон, – тормошит жена.

Вдруг волнение: впереди поворот! И в карьере, и вообще в жизни. Вот-вот – и придёт весна. Ни к кому, кроме Кромкина… «Сеня, ты гений», – говорит мама.

Аппарат опять! В трубке Усольцев. Кратко о главном с добавлением: «…Такого ещё не было».

Одевается в темпе Кромкин, в ушах «Последняя роза лета»^[1], которую играл во сне. Недавно был на концерте… Анекдот. Двое в городе: «Где синагога, дом, в котором собираются евреи?» Ответ: «Это филармония». Бухает дверью подъезда, квалифицируя как противоправное деяние. Но пружина не таких, как он, катапультирует.

Улица имени Декабристов – дорога в никуда. Борцы. Итог негативный. Для некоторых – «вышка».

«Волга». Вдвоём на заднем сиденье. Усольцев направляет фонарик: на картонке по латыни: «Магнезия». Переворачивает… Карандашом на родном великом:

«Так будет со всеми жыдами»

– А эти люди… евреи?

– Да, вроде…

Погром?! Как при царе!

Улица Нагорная. Из машины выбираться неохота. Кромкин привык на «Рафике»^[2] (вроде уютного катафалка).

Тропа от ворот к дому коварно укрыта снегом. Окна темны, но одно яркое: стекла в нём нет. Деревья во дворе. «…Два клёна, любимцы дяди Соломона…» Имя того, кто тут жил до этого вечера (вперёд увиденного в документах). Внутри холод. Воняет бензином…

Николай Гаврилович с любимой репликой:

– Что делать!?

Руководители – на выход, другие – за работу.

Рапорт дежурного: «В двадцать два часа двадцать девять минут я принял вызов на улицу Нагорную тридцать три. Владелец дома номер тридцать два Хабибулин Ф.И. сообщил: горит дом. Его удивило, что в доме темно, а дверь отворена…»

Объяснительные записки. «Идёт локализации огня, а какой-то дед с белым воротником даёт мне картонку. На ней угроза людям еврейской национальности. Я передал милиционеру. Боец пожарной команды И.П. Медведев». «…В двадцать два часа тридцать одну минуту – тревога. Едем на улицу Нагорную 33. Автонасос устанавливаем на гидрант. Пламя, горит верх дома. Я подаю воду в два рукава с трёх сторон…»

Кромкин комментирует:

– Как это: «в два рукава», но «с трёх сторон»?

«…нет ли кого внутри? Бью окно…»

– … а «дверь-то отворена»…

«Трудно вырвать оконную решётку… Но кто-то сказал, что легко войти в дверь. Много дыму. Иду в темноте…»

– …затаптывая следы!

«… Женщину эвакуируем во двор… Вернули, но в другую комнату».

На диване мёртвая тётенька.

«…дамочка на полу, платье дымит. Беру стволу бойца, проливаю водой».

– …смывая улики…

«…хватаю её, чтобы оттащить к дверям, так как она захлебнулась дымом, но начальник караула…»

– …и этот тут.

«…Не тронь! На руках верёвка, наверняка, убита!» Мы думали – двое. Но люди в подполье…»

– …а то бы и их водой… Трудовой порыв борцов с огнём: окна бьём, ломимся в открытую дверь. Трупы сдвигаем. Топаем немалым коллективом… И командир со «стволом» наперевес… «…В темноте я наступил на что-то мягкое, накрытое клеёнкой и придавленное деревянной крышкой. Откидываю, – а там кто-то… Юбка задрана. Я догадался: женщина». Догадливый… «Мёртвый труп…» Живой только у Чехова… «с опутанными верёвкой руками и ногами у дырки в погреб…Много крови на полу, на шторах».

– Ладно, айда в ту часть дома, – вздыхает Усольцев.

Тут две комнаты, кухня и ванная. У люка элегантная мадам. На руках, некрепко опутанных верёвкой, яркий маникюр. Лет тридцати пяти. Ран много. Платье сиреневого цвета в крови, ноги открыты выше колен.

– Давайте вниз…

Кто-то лёгкий, с головой укутан. Раскутывают. Мальчик! Будто дремлет. Одежда в крови.

– Вот гады! – говорит один милиционер.

– Фашисты, – кивает второй.

Парень лет тридцати. В открытых глазах мука. Горло – кровавая рана.

Труп немолодого дядьки. В карманах документы, имя Соломон…

Трупы отправляют в морг.

Детально с фонариком. Внизу на картошке кровь… В тайнике немалая пачка писем.

В комнате тайник, в нём тетрадь.

У входа уголок пола так обгорел, будто туда керосина вылито более щедрой рукой. Лупу наводит: круглая дырка. Недавняя. Седьмой калибр^[3]! Перочинным ножом не выкопать. Копать надо глубоко – принцип его работы. Гильзы нигде нет? Хотя не актуально: тут никто так не убит.

Во дворе пахнет гарью. Снег как подельник: «заметёт-запорошит…» Клёны, «любимцы Соломона»… Народ глядит на дом-мертвец. Будто караул у гроба.

Прокуратура неподалёку, напоминает Дворец правосудия в Рио-де-Жанейро. В кабинетах-эркерах, когда морозы…морозно. Не на тёплой «рио» они, на холодной.

Кабинет Кромкина (его ирония: камера-одиночка). Но не эркер, как у вошедшего Святония Усольцева.

– Это телефонная книжка Соломона Хамкина.

– Много номеров!

– А вот тетрадь – дневник парня, убитого в горло… Эразма Хамкина. В мифологии Хам – хамоватый, но эти могли быть и деликатными. Письма…

– Дай мне…

Майор Шуйков с докладом:

– Вот кто эти люди. Соломон Маркович, немолодой, кладовщик Центрального рынка. Его жена Хая Иосифовна, буфетчица в кафе клуба Дзержинского. В народе: дэка Дэзэ. Дэка – дом культуры. А Дэзэ, – хихикает, глядя на портрет над столом Кромкина. – Один сын Эразм Соломонович, преподаватель в ПТУ № 17. Другой – Боря, ученик музыкальной школы номер один. Это Хамкины. А ещё сестра Хаи, у неё фамилия Пинхасик.

– Буфет открыт?

– Директриса кафе за мёртвую.

– Туда опера…

– Направлен.

– И на рынке поглядеть.

– Глядят. И в ПТУ…

– Вот телефонник этого кладовщика…

– До фига номеров!

– Работайте внимательно.

– Чё – лупу? – Намёк.

Никто, кроме Кромкина, не ходит с лупой, будто с кошельком.

– Айда докладать, – поднимается Усольцев.

В кабинете главного, Николая Гавриловича Сомова, готово постановление о возбуждении уголовного дела:

«Двадцать девятого января… в двадцать два часа двадцать девять минут… сигнал о пожаре в доме тридцать три на улице Нагорной. Во время тушения найдены пять трупов…

Для ведения дела назначены: Сомов Н. Г., прокурор области, государственный советник юстиции третьего класса. Усольцев С. К., начальник следственного отдела, государственный советник юстиции второго класса. Кромкин С. Г., прокурор-криминалист, государственный советник юстиции. Шуйков С. Е., начальник оперативной службы Городского отдела милиции, майор МВД.

Руководителем следственной бригады назначен Кромкин С.Г.»

– Святоний Кондратьевич, что делать…

– Нет конкретного. Только угроза на калитке…

– У меня маленькая добавка! – Сухненко, зам шефа, парторг: —…Какие межнациональные конфликты! Такое о «жыдах» (буква «ы») – уловка банальных уголовных элементов. Следствие хотят направить неверным путём!

Да, неплохо бы хоть это: неведомые головорезы – интернационалисты. Но в кабинете витает: погром!

Квартиру двухкомнатную на улице Декабристов, наверное, не зря боровшихся с правлением царя, в капитальном угловом доме, «сталинском», дали от работы. Некоторые (Сухненко, например) говорили, что для молодого Кромкина жирно, но Николай Гаврилович отстоял. В подъезде никаких хлопков, аккуратно прикрывает дверь.

В ванне дремлет (так и утонуть недолго). Недавнее дело. На пруду рыбаки ловят рыбу, не рыбаки полощут бельё (удивительно для центра города), и никто не видит, как в огромной лунке кого-то мочат… Уцелел в ледяной воде… для вскрытия.

«Дневник трупа». Вернее, дневник Эразма, старшего сына кладовщика: «Тарарам на литературе… Вбегает в преподавательскую Марья Григорьевна: в аудитории пальба из трубочек жёваной бумагой. Одного отправляю к дверям; вой публики: “Молодец, Маразм!” Уровень древних римлян: требуют убить раненого гладиатора. А данное имя, наверное, до моей смерти… Далее группа тише воды.

Борька отхватил два трояка (общеобразовательные предметы), правда, пятёрку по фортепиано. Волосатых парней пытается на фоно играть. “Битлы”. Патлы! У меня полгруппы таких. Папа рвал и метал: “В доме педагог, а дитя напоминает знаменитого недоросля”. И Дина. Ни звонков, ни писем… Любви финал? В конце Борькиной тетради: “Что есть любовь и с чем её кушать?”»

Во дворе убитых найден бумажный голубь. И на нём эта фраза.

«Увидит папа, – и опять я виноват».