Цитаты из книги «#идикомне»

– А знаешь, что самое поганое? – возник из-ниоткуда Никита. От страха подпрыгнула на месте. – Самое поганое, что я до сих пор для всех тот Клим. Тот урод, которому можно всё. Всё, кроме того, чтобы быть самим собой. А вот это… – ударил он себя ладонью в грудь. – …Я не могу показать никому. Потому что и здесь ты права – они шакалы, которые этим воспользуются. Потянулась к нему, но он сделал шаг назад. – Мне вот только одно интересно, – неотрывно смотрела на потоки дождя по его лицу. – Ты до сих пор не ответила, что случилось? Какого черта я сегодня хлебнул? Застыла. Обняла себя за плечи и в темноте смотрела в его блестящие глаза. – Я… – выронила дрожащим голосом. – Я слышала, как твои одногруппники говорили про ржавую и… и про морду в пятнах… а ты сказал, что для тебя это всё – благотворительность. С каждым словом я понимала, на какую глупость похоже всё то, что я только что сказала. Никита, похоже, был того же мнения. – Тебя оскорбляют разговоры о машинах? – кажется, он пытался поставить мне диагноз, близкий к умственной отсталости. – Охренеть… Нервно хохотнул, схватился за голову и ушёл без оглядки подальше от меня. Подальше от дуры, которая натянула свои комплексы и страхи на обычный мужской разговор о машинах. Просто потому, что с детства привыкла, что разговоры о ржавчине и пятнах на морде крутились вокруг неё. Так говорил отчим, так говорили одноклассники. Старый триггер сработал и ударил по самому невинному из всех. Какая же я идиотка! Обжегшись на молоке, дую на воду.

Неожиданно щеку обожгло чьим-то пристальным вниманием. По рукам пробежали мурашки, вынуждая тонкие волоски встать дыбом. Кто-то пялился на меня. За восемнадцать лет жизни я научилась всеми своими рецепторами ощущать чужое внимание к своей персоне, чтобы быть готовой ко всему. Резко вскинула взгляд на открытую дверь аудитории и сразу попала в капкан чужих глаз. Возможно, голубых. Или серых. С такого расстояния сложно различить какого цвета у него радужка, но совершенно несложно понять, что пялятся эти глаза прямо на меня. В упор, чуть насмешливо и, конечно же, высокомерно. Лёгкая ухмылка с приподнятым уголком тонких губ щекочет мои нервы. Какого чёрта! Климов стоит в коридоре у окна и смотрит прямо на меня, пока на его шее висит какая-то рыжая девица и, то ли что-то говорит ему на ухо, то ли просто его обсасывает. Судя по его самодовольной улыбочке, делает она и то и другое.

Я никогда не отличалась высоким градусом общительности. Возможно, мне когда-то хотелось бы быть такой же безмятежной, болтливой, простой и открытой как Карина, но внешние обстоятельства порой служат отличной основой для воздвижения тюрьмы, в которую со временем каждое из этих качеств запирается на пожизненный срок. Внутри каждого из нас имеется такая тюрьма. В ней надёжно упрятаны все те качества, которые не приглянулись социуму, оказались им отвергнуты под гнётом обстоятельств, и, чтобы не оставаться в стороне от людского одобрения и принятия, мы прячем их, заковываем в тяжелые ржавые кандалы и выпускаем погулять в крайне редких случаях, на короткие мгновения, чтобы хотя бы для себя самих помнить себя настоящими. А затем снова прячем их и накидываем маску, в которой нас принимают и не хотят укусить побольнее. Так сложилось, что в моей личной тюрьме слишком много меня, поэтому и я сама являюсь её затворником, и, стало быть, достаточно закрытым человеком.

– Тогда приезжайте обязательно в следующие выходные, – взгляд Елены Алексеевны снова наполнился светом. – И, вообще, в каждые выходные приезжайте, мы будем только рады. Как раз зимуем мы здесь. Городская зима дарит только холод, а здесь есть еще и снег белый и чистый, и вид из окна, и озеро здесь недалеко. Можно на коньках покататься зимой… – Ну, ты чего риелтора-то включила, Лен? – усмехнулся Роман Григорьевич. – Выходной же. – Профдеформация, – махнула женщина рукой, рассмеявшись. – И, вообще, я завлекаю наших детей, чтобы они заглядывали к нам почаще. Не мешай. Наших детей… Сердце с трепетом дрогнуло от того, с какой легкостью и нежностью она сказала эти, казалось бы, простые слова.

– Это не обсуждается, – Роман Григорьевич был непреклонен. – Переночуете в твоей комнате, а завтра утром поедете. Так, и нам с матерью будет спокойнее, и вы не будете рисковать. – В комнате? – сорвался с моих губ вопрос. – В одной? Типа, вдвоем? Никита очень плохо маскировал улыбку за почесыванием брови и несуществующих усов. – Не волнуйся, – фыркнула Елена Алексеевна. – Мы люди взрослые, всё понимаем и не станем делать из вас монахов, разлучая на ночь по разным комнатам. Спите в одной постели, как привыкли. А хотелось бы, знаете ли, чтобы разлучили! – Никита, – обратился отец к сыну. – Пойдём-ка, пока дров для камина принесем. Лишним поддать тепла на ночь – не будет. – Да, пап, – охотно согласился Никита. – Только переоденусь в домашнее и дам Ясе кое-что из своих вещей, чтобы она чувствовала себя привычно. Сузила глаза, обещая, что придушу его эту мерзенькую ухмылочку подушкой, когда мы останемся наедине. Мы останемся наедине… Боже!

– Ты целые сутки провела с Никитой. В сутках была и ночь, – поиграла она многозначительно бровками. – Рассказывай, что делали? Обнажали души.

– Никита, – обратилась она к сыну и коснулась кончиками пальцев его плеча. Даже на расстоянии в несколько метров заметила, как он напрягся. – Вы приезжайте обязательно. В субботу, в семь вечера. Ты два года пропускаешь все семейные мероприятия. Мы скучаем… В последней фразе, сказанной дрогнувшим голосом, было столько отчаяния и тоски, что какой-то мой внутренний порыв просто молил меня о том, чтобы я обняла эту женщину.

«Вот это я не могу показать никому» – сознание писало мысли почерком Никиты. Воспоминание о его глазах и том отчаянном ударе ладонью в грудь сжало сердце. К горлу снова подступил ком. Я не могла обнять его в тот момент и ровно так же не могу обнять сейчас.

Никита сделал шаг ко мне, оставив лишь миллиметры между носками нашей обуви. Медленно опустилась взглядом от яркого сияния лампочек и увидела небольшую белую табличку над его плечом: «Место для самых ярких поцелуев» Вот оно что. Выходит, источником питания должны быть совсем иные прикосновения… Перевела взгляд на лицо Никиты. Он смотрел пристально, нежно. В уголках улыбающихся глаз, виднелись тоненькие морщинки. Лазурная радужка почти пропала во тьме зрачков. Взглядом прошлась по его носу и остановилась на губах. Вот они. Совсем рядом. Нужно только немного привстать на цыпочках и узнать, насколько они мягкие и сладкие после латте. Он ведь ждёт? Этого ждёт? И не торопит. Преодолев большую часть расстояния между нами, он снова ждёт, когда я решусь и сделаю свой шаг – тот единственный, которого нам не хватает сейчас особенно остро. Привстав на цыпочках, мягко уткнулась лбом в его подбородок. Закрыла глаза и сделала глубокий вдох, впитывая теплый запах его шеи, тела. Его самого. Так хорошо, уютно. И нет места более желанного, чем то, что я занимаю сейчас под сводом горящей арки рядом с ним. На полный шаг в его сторону я оказалась внутренне не готова. Но ведь полшага – лучше, чем трусливо стоять на месте? И арка не гаснет…

– Накинь капюшон, – попросила я. – Ветер холодный, простынешь. – Руки заняты, – торопливо обхватил он стакан обеими руками и, повернувшись ко мне, слегка склонился, едва не коснувшись моего носа своим. – Поможешь? Коротко усмехнулась, но, всё же, натянула на его голову капюшон и пробежалась пальцами по слегка влажной челке, чтобы та не торчала и не лезла ему в глаза, которые он не сводил с моего лица. Возможно, когда-нибудь, я перестану смущаться его взгляда, но мне для этого понадобиться еще очень много времени. Свой капюшон надела сама. – Чем ты занимаешься? – спросила я, отстранившись. – В смысле, какая спортивная секция? – Учу детей и подростков плаванию, – ответил Никита, глядя себе под ноги, когда мы пошли по одной из тропинок парка. – Ты молодец, – восхитилась я искренно. Честно, я была уверена, что он занимается боксом или просто мучает тренажеры, как положено плохим, но очень популярным мальчикам, а он… молодец.