© Тамара Фойрика, 2022

ISBN 978-5-0056-6337-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Начало

Мой папа из семьи Федоровых, где было четверо братьев и одна сестра. Мама- из семьи Иванниковых, там было пять сестер и один брат. Все жили справно.

Наша родня не была богатой, просто в ней все умели работать и работали. Папа с мамой, мои братья Иван (16 лет), Петр (12лет), сестра Шура (4 года), я (2 года) и маленькая Маруся (6 месяцев) – такой была наша многодетная семья в 1930 году. С нами жила бабушка- папина мама.

Мы жили в селе 2я Михайловка. Хозяйство у нас было крепким, дом, две коровы, две лошади, жеребенок.

Наступило время борьбы с кулаками.

Первыми из нашей родни были раскулачены Иванниковы. Мамин брат дядя Григорий, его жена тетя Ульяна и шестимесячный Коля были закрыты в вагоны для скота и увезены в далекую Караганду. Маленький Коля умер в этом вагоне, а взрослых высадили в карагандинских степях и приказали обустраиваться. Иванниковы тоже умели работать и поэтому они вырыли землянку и стали налаживать быт.

Дядя Гриша был очень добрый человек. Высокий красавец с голубыми глазами. Он влюбился в свою жену с первого взгляда и сказал родителям, что женится на ней. Родители были против.

– Ну что он в ней нашёл? – говорила бабушка Варвара, которая мечтала женить своего красавца сына на более достойной девице. Маленькая, худющая!

Дочери поддакивали ей. Но Григорий твердо стоял на своём и вскоре сыграли свадьбу. Только когда у молодых родился первенец Коленька, бабушка Варвара оттаяла, признала невестку.

Тетушек, Наталью, Евдокию и Анну, которые жили уже своим домом тоже выслали, но недалеко, в село Кодяковка. Совсем молоденькая Марфа, голубоглазая, с длинной русой косой, жила ещё с родителями. И она тоже была выслана. В Марфу, на её беду влюбился комсомолец и пришел свататься. Но тетушка отказала ему. Комсомолец жестоко отомстил девушке, подведя её под статью о раскулачке. Имущество и дома у всех отобрали. Старенькие бабушка Варвара и дедушка Василий Иванниковы остались жить в Михайловке, в бане.

Братья папы Илья и Родион, поняли, что вскоре придут и за ними. Они быстро распродали свое имущество и уехали: дядя Илья в Кзыл-Орду, а дядя Родион – в Ташкент.

У моих родителей было пятеро детей и старенькая бабушка. Они не могли быстро собраться. А может быть думали, что не такие уж они богатые, чтобы их раскулачивать. Но пришли и за ними.

Все имущество и скотину у нас отобрали. Папу и маму отправили в разные лагеря. Шуре, мне, бабушке и шестимесячной Марусе разрешили жить в клети, где держали раньше маленьких ягнят и телят.

Моему брату Ване было уже 16 лет. Мама упросила мужиков-единоличников, которые не хотели вступать в колхоз и создали артель, взять Ваню к себе.

– Мой Ванюшка ловкий, он что хочешь смастерит, – говорила она бригадиру.

Брат стал работать в артели.

Двенадцатилетний Петя никому был не нужен. На работу его бы не взяли и поэтому он жил с нами. Было лето. Петя ловил капканом, который он нашел в огороде сусликов, приносил их бабушке. Она варила похлебку и кормила нас.

До раскулачки у Пети был жеребёнок по кличке Орлик. Тёмной масти, со звёздочкой на лбу. Он всегда был с братом. Петя звал к себе Орлика особым свистом и тот всегда приходил на зов друга. Как и всё имущество, Орлика отобрали. Отобранных лошадей с жеребятами согнали в загон на краю села

.

По вечерам брат тайком навещал Орлика, разговаривал с ним, гладил его. Петя уходил, но жеребёнок был спокоен. Он знал, что мальчик ещё вернётся к нему.

Так мы жили до конца лета. Однажды Петя пришел расстроенный и с пустыми руками

– Не нашёл сегодня сусликов? – спросила бабушка. Чем же я буду кормить девчонок? Бабушка держала на руках Марусю. Мы с сестрой сидели рядом.

– Нашёл, – всхлипнул Петя. Объездчик отобрал! Он и капкан забрал! Говорит: кулацкое отродье, как смеешь ходить по нашим полям и ловить наших сусликов. И ещё сказал, если увидит меня там, запорет кнутом до смерти.

Петя горько заплакал. Вслед за ним заревели и мы.

– Мне теперь нельзя туда, бабушка! Ведь и правда убьёт!

Бабушка согласно кивнула.

– Я ухожу. Пойду искать Ваню. Может быть устроюсь где-нибудь, -сказал брат.

Бабушка обняла его, перекрестила и сказала:

– Иди, сынок. Даст Бог, выживешь. Она понимала, что нас ждёт дальше: впереди была зима.

И Петя ушёл. Но прежде он простился с Орликом.

Когда стемнело, брат подкрался к загону и тихонько свистнул. Орлик появился быстро, как будто ждал его. Петя обнял жеребёнка, шептал ему ласковые слова и говорил:

– Мы увидимся, Орлик, мы обязательно увидимся!

Слёзы текли у него из глаз и вдруг брат увидел, что Орлик тоже плачет. Крупные капли слёз падали из глаз жеребёнка на землю. Как будто Орлик знал, что предстоит испытать Пете, и жалел его.

С плачем мальчик бросился в степь и долго бежал, пока не упал. Он лежал на земле, вспоминал, как они играли с жеребёнком и слёзы текли и текли по его щекам. Наконец, Петя уснул.

Он рассказал о прощании с Орликом много лет спустя. А теперь он ушёл, и мы остались одни.

Наступила осень. Начались холода. Бабушка и Маруся скоро умерли.

Я помню, как мы с сестрой сидим под столом в бане. Перед нами лежит горка морковки. Шура, которой четыре года, режет ножом морковку и даёт её мне.

Ещё помню папу, который вдруг появился в бане. Мы с плачем бросились к нему и долго не отпускали. И он тоже плакал. Потом принёс солому, затопил печь. Наверное, он был у нас проездом.

Видимо маме сообщили о том, что мы остались одни. Она упросила начальника своего лагеря принять меня и сестру.

Помню, как мы ждали поезда в Сорочинске на вокзале. Сидели на крылечке, выходящем в город. Я всё смотрела на электрическую лампочку, горевшую над крыльцом. «Как это, – думала я. Горит себе, светит. А где же в ней керосин?»

Потом мы ехали в вагоне. Я не помню, кто сопровождал нас. Возможно, это была мамина подруга, которая сохранила некоторые наши вещи. Из них настоящим сокровищем была швейная машинка «Зингер». Наверное, эта женщина и подкармливала нас. Жаль, что, не запомнилось её имя.

Мы ехали в лагерь имени Парижской Коммуны. Это название было слишком длинным, и оно быстро упростилась до Парижа. Мы прожили в Париже с осени 1930 года до весны 1933 года.

Я помню длинный барак с большой печью в середине. Вдоль стен тянулись двухъярусные нары. Нас, детей, в бараке было семеро от трёх до четырёх лет. Только одному было семь.

Детям не полагалось ни одежды,