Часть первая

Я робот?

Маленькая уютная спальная комната озарена солнечным светом. Дверь из комнаты на большую веранду открыта. Легкий теплый ветер играет с прозрачной занавеской, развешенной вдоль большого окна и открытой дверью. Он проснулся, но находится в приятной дреме, когда не хочется открывать глаза и ощущать этот упоительный волнующий мир, вдыхать напоенный ароматом лаванды воздух, слышать звуки пения птиц и стрекотание насекомых. Солнечный луч подкрался по подушке к нему и ласково целует щеку. Его сердце переполнено светлой радостью. Он слышит легкие женские шаги, он узнает их и счастлив приближению.

Он притворяется, будто погружен в глубокий сон и, когда женская рука ласково прикасается к его голове и перебирает густые темные волосы, сердце его ликует, он готов рассмеяться, открыть глаза и взять ее руку в свои. Но неожиданно он понимает, что случилось что-то печальное, темное. Отчего-то все замерло, затихло: и ветер и птицы и солнечный луч, соскользнув с подушки, исчез. В комнату проникло зло. Женщина о чем-то тихо и печально говорит. Он пытается открыть глаза, но тщетно. Каждая его клетка превращается в слух, но он не в силах разобрать ни единого слова. Ее слова растворяются в воздухе, как шелест осенних листьев. Он не в состоянии понять происходящее или изменить его – тело обездвижено и абсолютно утратило свою нужность. Леденящее отчаянье пронизывает его несчастное Я… Он слышит – женщина тихо плачет, и в этом плаче заключена непостижимая душевная мука. Рука женщины прижимается к его затылку так, как обычно зажимают открытую рану. Усилием воли он пытается заставить двигаться предательски непослушное тело. Еще рывок, и какая-то страшная сила швырнула его вверх, и он начинает смутно понимать, что падает, падает… но не в кровать, а в разверзшуюся, как жадная пасть, бездну. Страшная сила крутит и вращает его, как тряпичную куклу. Скорость падения стремительно возрастает, и тело его превращается в вытянутую фигуру. Отсутствуют всякие ориентиры, но ноздри его улавливают острый запах земли и сырых камней. Его сердце замерло в ужасе от понимания того, что падение представляется невозвратным. Бесстрастный мозг уже решил, что всему конец – свету, утру, миру. И это произойдет вот-вот, сейчас, в этот миг. Задыхаясь от этой мысли, он открыл глаза и… проснулся. Этот сон снился ему часто, почти ежедневно. Он посмотрел на большие зеленые цифры электронных часов – они равнодушно отсчитывали секунды. Оставалась ровно минута до того, как зажжется красная лампочка и зазвучит сирена, означающая подъем. Он – биоробот, и знает об этом, и еще он знает, что его плазменный мозг не может видеть сны никогда. У него нет имени, и вся его биография заключается в номере 232. Он – биоробот последнего поколения, и по этому поводу разрешено испытывать нечто, отдаленно напоминающее человеческую гордость. 232-ой расстегнул молнию своего спального мешка, – футляра, как здесь принято говорить, и осмотрелся. Все было как всегда. Его товарищи-биороботы спали, заканчивался технический перерыв. Все находились на своих местах. У каждого был свой спальный мешок и место на деревянном стеллаже в верхнем или нижнем ярусе, в соответствии с его номером. Здесь проходили технический перерыв десять биороботов. Все они были сконструированы по человеческому подобию. Скелет, полностью соответствующий человеческому, был собран из полимерных материалов. Как могучая и ветвистая лиана оплетает ствол дерева, не оставляя ему и малой свободы, скелет оплетали различные, весьма чувствительные системы. «Лиану» окутывала биомасса, которая имела возможность расти, развиваться, и требовала питания и тренировок. Биомассу покрывала теплая на ощупь и ощущающая все, что способен ощущать человек, кожа. Особой гордостью роботов этого поколения были растущие ногти и волосы, это привносило особый эстетический шарм – позволяло менять прически и украшать ногти. Были сохранены внешние различия женских и мужских фигур. Их тела отличались атлетической красотой. Это комната, напоминающая коробку с одной дверью, была предназначена для технического перерыва биороботов-мужчин. Она хорошо проветривалась, была сухой и теплой. Комната была достаточно освещена ночными светильниками, те оставляли причудливые блики на светло сером потолке и стенах. Сегодня 232-ой проснулся позже обычного, и на размышления оставалась лишь минута. Он любил это тихое утреннее время, когда предоставлялось столь редкая возможность подумать о своей «жизни» – если это можно назвать так. Вопросов возникало множество и все они не получали ответов. Необычайность, непостижимость того, что он видит сны, приводила его в смятение. Горячей, неутолимой страстью разгоралось в нем желание узнать правду о снах, о себе. Все объяснения были туманны и искажены. Он ощущал себя другим, исключительным. В его голове возникали странные, но ничтожные по своему существу догадки, что он вовсе не робот, а нечто другое. Но кто он? С одной стороны – он робот и, сколько себя помнит, живет в этом доме, работает всегда в дневную смену, занимается компьютерным обеспечением. С другой стороны… Прерывистый звук сирены заставил его вздрогнуть. Привычным движением 232-ой выскользнул из спального мешка, сложил его и встал в строй, который прочие роботы уже успели сформировать вдоль стены. Освещенность комнаты заметно возросла, дверь распахнулась и на пороге возникла огромная фигура главного наставника роботов. Во всем доме не было более могучего и сильного человека.

– С добрым утром! Господа роботы! – сказал он и громко рассмеялся своей шутке, сверкая белозубой улыбкой на своем темнокожем лице. В руках этого человека соединялась вся полнота власти над роботами – физическая, нравственная, власть закона. Он не испытывал к роботам ни любви, ни ненависти, его удовлетворяло лишь полное их повиновение. Наставник тренировал тела роботов и занимался этим очень серьезно. Он знал множество видов борьбы и единоборств. Этим он охотно делился со своими подопечными. Он разработал и внедрил систему сурового внутреннего подчинения и считал, что эта система безупречно правильна. Он воспитывал смелость и волю у своих подопечных, которые в случае малейшей опасности, грозящей хозяину и его семье, отразили бы ее. Но мозг роботов он держал в тесных рамках и не терпел склонности некоторых к рассуждениям – гасил все проблески творчества и индивидуальности. Поощрялся лишь рост технической мысли. О, а как он умел имитировать душевное тепло и вызывал к себе полное доверие! И как он умел вступать в жестокую борьбу с отступниками… Джинсовый комбинезон был его излюбленной одеждой, лишь футболки под ним меняли свои цвета. Сейчас мышцы его рук играли под белой футболкой.

– Парни! Как спалось? Кто видел сны? – наставник, предвкушая нечто интересное, потирал руки. – Это так интересно… правда. Просыпаешься и есть, что вспомнить. 231-ый, что тебе снилось?

– Ничего, – скованно отозвался 231-ый. – Я не вижу снов сэр.

– Неужели? Не верю! А вот 232-ой сейчас честно расскажет нам свой сон, – наставник бросил на него холодный, выжидающий взгляд, слегка прищурив глаза. – Ну же, мы ждем ответа… Красивые девушки, встречи, любовь… И ты – человек! Да?

232-ому, несомненно, хотелось внести ясность и освободиться от терзавших его сомнений. Его сны – истина, которая слишком дорога ему. Ну, а правда – может эта истина лишь привилегия для особого склада ума некоторых роботов? 232-ой решил – он обязан сохранить эту тайну до тех пор, пока не расширит свои познания. Он боялся, что его странный опыт может быть воспринят искаженно или обернется враждебно для него самого, и решил дождаться естественного хода событий. Он спокойно и уверенно поднял голову и открыто взглянул в глаза наставника своими большими темно-зелеными глазами.

– Нет сэр. Мне не сняться сны… – Брошенные им слова прозвучали равнодушно и спокойно.

– Тот, кто лукавит, тот будет наказан. Вы должны знать, что в действительности сны – вирус, поражающий ваши глупые плазменные головы. Вирус очень заразен, он как сети затянет ваше несовершенное сознание, вы завязнете во лжи и в лучшем случае все закончиться промывкой мозгов… ваших, между прочим. И это будет законно, – жестко аргументировал наставник. – Но, уверяю вас, события могут обрести и совсем трагический характер. Вы сойдете с ума, будете уверять всех и каждого, что вы – люди, и требовать к себе человеческого отношения. Это, дорогие мои, уже другое дело… Вы начнете топтать закон! Итог, несомненно, будет один – утилизация.

Последнее слово наставник произнес четко и внятно, и оно заставило всех внутренне содрогнуться. Никто из присутствующих роботов не знал, как совершается утилизация, но все знали, что она совершается лишь однажды и тот, кто подвергся ей, навсегда уходит из жизни. 232-ой облегченно вздохнул, было ясно – он избежал серьезного наказания и дал себе зарок впредь действовать осторожно.

– В душ! Живо! – скомандовал наставник. – Мы серьезно отклонились от графика! Растяпы…

232-ой любил воду, он стоял под теплыми струями, весь с головы до ног охваченный водой, и это были минуты странной захватывающей радости. Воздух вокруг наполнялся водной пылью, проникал вовнутрь и дыхание становилось легким и приятным, а мысли принадлежали только самому себе, исчезало навязчивое ощущение, что кто-то постоянно контролирует твои мысли или навязывает свои. «Сны, душа, интуиция, предвидение – это привилегия человека, – думал 232-ой. – Вероятно, наставник прав и я заражен вирусом, но возможно и другое – все обман, и я человек. Как узнать правду? – Он, поддавшись своим мыслям, пожал плечами. – У кого спросить обо всем, да и стоит ли?… – Он спешно откинул эту мысль. – Нет-нет, на понимание других рассчитывать нельзя! Все может закончиться трагично».

Подали жидкое мыло, легкая пена, сверкающая мыльными пузырями тонко заволокла тренированное тело 232-ого и затем была смыта победно звенящими струями воды.

«Возможно, я человек… В таком случае, я жалкое, растоптанное существо. Я – раб. Мной пользуются, как вещью, и уничтожат при необходимости. Кто устанавливает эту необходимость?» – думал 232-ой, промокая воду одноразовым полотенцем.

«А если наставник все же прав?… Нет, надо уметь пренебрегать чужим мнением, если ты ищешь ответ на свой вопрос. Если чувствуешь свою правоту», – думал он, надевая серый с металлическим блеском комбинезон. На его груди и спине светилась цифра 232. Он застегнул молнию под самое горло, слегка завернул длинные рукава и зашнуровал высокие мягкие ботинки.

– 232-ой! Ты слишком долго возишься со шнурками своих ботинок. Ты еще не сушил волосы? Шевелись, парень! Ты глубоко заблуждаешься, если думаешь, что я буду рыться в твоих мокрых волосах, ища твою молнию на затылке! Шевелитесь, парни! Быстрее! Живо, живо! – наставник зычно хлопал в ладоши, давая каждому правильные распоряжения, и его гигантская фигура легко и пластично, как в танце, вращалась меж подопечными. 232-ой уже заканчивал сушить свои густые волосы потоком теплого воздуха, как почти у самого уха раздалось громогласное:

– Конец! Всем встать в строй, приготовиться к осмотру! Всем оголить замки-змейки на затылке. Живо! Мы выбиваемся из графика.

232-ой, как и все, встал в строй лицом к стене и, придерживая руками волосы на затылке, обнажил маленькую, не более сантиметра, силиконовую змейку-замок. Наставник придирчиво вглядывался в каждую змейку, не спеша обходя строй.

– Парни, вы прекрасно знаете: змейка эта дорогого стоит… Это – вход в вашу жизнь, доступ к программированию. Ни мне, ни вам нет никакой возможности воспользоваться этим доступом – ни как разрушителю, ни как любопытному испытателю. Лишь высший созидатель имеет право проникать в вашу жизнь и менять программу. Он – единственный, кто определенно знает, что кому требуется. Он вершит ваши судьбы, и в этом заключается высшая справедливость.

232-ой, стоя у зеркала, слушал слова наставника, и ему не нравилось собственное отражение, оно казалось намеренно холодным и чрезмерно рафинированным. Он зачесал волосы назад и отправился в столовую, следуя за остальными. Взял воду в высоком стакане с овального столика, где стояли еще девять стаканов, здесь же стояло и небольшое блюдо с энергетическими таблетками. Другой еды в этой столовой не позволялось, а точнее, всякую другую – человеческую еду – брать в рот запрещалось, любознательные подвергались наказанию. 232-ой стоял, облокотившись одним плечом о стену, сложив руки на груди и с удовольствием, маленькими глотками пил воду, продолжая внутренний монолог.

«Интересно, – думал 232-ой, положив в рот таблетку. – Куда исчезли эти двое, нарушившие закон? Сами факты исчезновений прикрыты покровом иносказаний, недомолвок, и никто не знает истинных причин. Поговаривают, бедняги подверглись перезагрузке и работают почти в безлюдных местах, возможно, под землей или в космосе. А, возможно, сошли сума и утилизированы. Удивительно, но никого не смущает такое положение дел… – он окинул взглядом окружающих. – Вот эти, боятся нарушить собственную безмятежность, как домашние коты – воспринимают лишь маленький мир, в котором живут, совершенно уходя от возможно трагических сторон большого мира. Чем я лучше? Такой же кот. Без свободы, понять большой мир невозможно… Но это опасно! Ну, разве осознание скрытых опасностей может препятствовать на пути к открытию таинственного мира. Нет! Конечно, нет!» – глаза 232-ого засветились теплым светом, и он свободно вздохнул.

– 232-ой, очнись! Парень, ты нарываешься на грубости?

– Нет, сэр, – ответил 232-ой, едва скрывая внутренний свет, который искрился в его глазах. Поставив стакан на столик, с удивлением заметил, что в комнате он один.

– Бегом в тренировочный зал!

– Да, сэр.

– Ты делаешь мне одолжение? Так вот, мне необходимо максимальное твое повиновение! И без вариантов. Ты понял?

– Да, сэр, – откликнулся 232-ой, особо не затрачивая сил, чтобы показать свое подчинение.