Если где-то нет кого-то, значит, кто-то где-то есть.

Закон сохранения вещества

Иванушка несколько раз подпрыгнул на месте, размахивая руками, словно собираясь взлететь.

– Сергий, как ты думаешь, Елене Прекрасной холодно?

Со всех сторон их обступали флегматичные горы, похожие на гигантские черствые ромовые бабы в снежной глазури, а ледяной ветерок нежно взъерошивал растрепавшиеся волосы Ивана.

Серый равнодушно пожал плечами, поплотнее закутываясь в бурку.

– Не знаю. Спроси сходи.

– Я уже спрашивал, – многозначительно отозвался царевич.

Волк не уловил – или не пожелал улавливать – ни одно из этих значений.

– Ну и что?

– Она сказала, что холодно, что она наверняка простудится, обморозится и, скорее всего, у нее даже пропадет голос, – укоризненно отрапортовал Иван.

– Ну и что? – упорствовал в непонятливости отрок Сергий.

– Может, ты отдашь ей свою бурку? – бросил дипломатические игры Иванушка, продрогший до самой мельчайшей косточки, хрящика и жилки.

– С какой радости? – искренне удивился Волк. – Ты хочешь, чтобы я наверняка простудился, обморозился, и у меня пропал голос?

– Совсем нет! Дело абсолютно в другом! Ну, как ты не понимаешь?!..

– Никак.

– Она же женщина! Единственная среди нас! И мы должны ей…

– МЫ должны ей? – не выдержал Серый. – Мы ДОЛЖНЫ ей? Мы должны ЕЙ? Говори за себя, пожалуйста, Иван-царевич. Я никому здесь ничего не должен. И меньше всего – этой фифе. Чего ей еще надо? Ты же отдал ей уже свое одеяло, свою подушку, свою шапку, свою бурку!.. Скажи ей, что если у нее будет еще одна, она рискует вспотеть и провонять, как лошадь, а ее туника покроется пятнами – для нее это будет похуже любой пневмонии!

– Не смей о ней так говорить! – взвился царевич. – Она – чистейшее благородное создание, самое доброе, самое нежное, самое прекрасное, что может быть на Белом Свете! Она оказала нам честь, согласившись присоединиться к нам…

– Нет уж, это мы… ты… ладно, мы оказали ей услугу, зачем-то потащив с собой, пока ее не нашел и не прирезал от ревности еейный чокнутый муженек – который там по счету?..

– Сергий! Ты ведешь себя… Ты ведешь себя… как ребенок!

– А ты – как дурак!

Елена Прекрасная закрыла глаза и устало вздохнула, изо всех сил желая, чтобы и со слухом можно было бы справиться так же легко.

Сутки напролет с того самого дня, что они вылетели из Стеллы, Ион ругался из-за нее с Ликандром. Когда, конечно, у него оставалось время, свободное от вздохов, робких, но, к счастью, коротких попыток начать с ней, краснея и бледнея, сбивчивый разговор непонятно о чем, чтения заикаясь вслух нелепых стихов, глядя при этом томительно вдаль, и прочей бестолковой деятельности, входящей в программу влюбленных юношей в семнадцать лет.

Естественно, поначалу ей это льстило. Приблизительно первые двадцать минут. Потом стало надоедать. Потом раздражать. И к концу первого дня путешествия она стала уже серьезно жалеть, что вообще согласилась на его предложение покинуть родину.

Но ей, стеллийке, чью судьбу всегда определял кто-то другой – отец, Меганемнон, Филомея, Париж, Антипод, и чья жизнь проходила в неге, роскоши и комфорте – всегда казалось, что настоящее счастье – это приключения, путешествия и свобода. И когда, наконец, представился шанс воплотить грезы в реальность, Елена не колебалась ни минуты, зная, что находись рядом кто-нибудь из тех, кто всегда принимал за нее решения, они бы не одобрили ее поступок ни при каких обстоятельствах. И это принесло ей огромное удовольствие.

Насколько она понимала теперь – это было единственное удовольствие за шесть дней пути.

Всё оказалось совсем не таким, как она себе представляла.

Приключения были опасными, путешествие – утомительным, еда – непривычной, компания – скучной. Невозможно было не только принять ванну, сделать маникюр или погладить наряды, но и просто нормально причесаться, потому, что свой гребень она потеряла где-то в лесу, а купить новый, настоящий, черепаховый, было негде: где бы они ни пролетали, не было ни одной приличной лавки! И погода была то слишком жаркая, то слишком ветреная, то слишком мокрая, а вот сейчас – так и вовсе мороз… Кто же мог подумать, что в горах может быть так холодно! Если бы не самоотверженный Ион, так любезно отдавший ей все более или менее теплые вещи, которые были в его распоряжении, можно было бы и насморк подхватить. Страшилище-смешилище – Елена Прекрасная с красным распухшим носом, обветренными губами и обмороженными щеками! Хоть людям на глаза не показывайся. Впрочем, вряд ли это было так уж самоотверженно со стороны Иона. Он ведь откуда-то с севера, а всем известно, что северяне на морозе не мерзнут…

«Что там у нас оставалось?» – думала она невесело. – «Свобода в принятии решений? Замечательно. Париж надо мной бы посмеялся… Ха! Елена Прекрасная! Как же! Елена Сопливая! Елена Лохматая! Елена Немытая!.. С меня хватит!!! Я абсолютно свободно принимаю решение, что не надо мне больше никакой свободы! Я люблю, чтобы мне было тепло, мягко, удобно, вкусно и уютно! Чтобы моя ванна пахла кипарисовым маслом, а волосы – розовыми лепестками! Чтобы меня не донимали своим прилипчивым вниманием юнцы, потерявшие голову вместе с мозгами! Чтобы, просыпаясь утром, я знала, где буду ложиться спать вечером! Я хочу жить во дворце! И чтобы у меня были служанки! И кухарки! Я хочу замуж за богатого царя!.. А если кто-нибудь еще при мне скажет слово «приключение» или «путешествие», то я велю отрубить голову этому человеку! Тупым топором!.. О, боги Мирра, что я тут делаю? И когда всё это кончится?!..»

Елена тихонько заплакала от жалости к себе.

В очередной раз разругавшись вдрызг из-за стеллийки, друзья разбежались в разные стороны.

Иван пошел бродить по окрестностям. Серый же, за неимением достаточного количества окрестностей для брожения, до которых можно дойти пешком на этом плато размером со стол для пиров в Веселом зале мюхенвальдского королевского дворца, и не желая сталкиваться с Иванушкой до того, как оба они поостынут, вынужден был вернуться к лагерю, где их ждал Масдай и не ждала Елена.

Каждый раз после такой размолвки Серого мучила совесть. «Нет, все-таки так дальше нельзя, это не выход – так вот грызтись друг с другом из-за какой-то капризной тридцатилетней тетки. Возомнила о себе что попало… Ах-ах, я красавица… Не пылите… Коза кривоногая. И что в ней Иван нашел? И все остальные?.. Может, когда она всем представляется: «Я – Елена Прекрасная», они чувствуют себя обязанными восхищаться ею? Из боязни, что если они скажут, что в ней нет ничего особенного, то над ними смеяться начнут, как над невеждами? Другого логического объяснения данному феномену, как выразился бы Иван, придумать трудно. М-да… Иван… Чудушко в перышках… А может, я к ней напрасно так отношусь? Может, можно еще что-нибудь исправить? Может, с ней поговорить как-нибудь? По-человечески так… За жизнь. Поинтересоваться чем… А то ведь вон какая ерунда с Иваном получается… Не нравится мне всё это».

И сейчас, движимый раскаянием, Волк решил осуществить свои давние намерения. Он подошел вразвалочку к костру, у которого, завернувшись в Масдая и уткнувшись носом в коленки сидела невеселая и не такая уже прекрасная Елена, и приземлился рядом^[1] и задал вопрос, который, по его мнению, должен был помочь разрешить возникшее недопонимание.

– И долго ты еще с нами кататься будешь?

– До первого встречного приличного царя! – выпалила зареванная красавица.

– Чево-ково? – не понял Волк.

Елена смутилась.

– Не подумай, что твое общество мне нравится больше, чем мое – тебе, – немного спокойнее, но намного высокопарнее стала объяснять она свой порыв. – Я жалею о том, что согласилась на великодушное предложение царевича Иона разделить с вами компанию, и я намереваюсь распрощаться с вами сразу же, как только встречу достойного претендента на мою руку и сердце. Я не создана для бродячей жизни, как вы, меня привлекают тихие радости семейной жизни – балы, охоты, пиры, и я не желаю…

– Что… Ты это серьезно? Это правда?

– Да, это правда! Твой белобр… белокурый царевич, безусловно, очень мил, внимателен и красноречив, и я ему многим обязана, но если ты думаешь, что это мой идеал мужчины – ты ошибаешься. Его среди вас нет.

– Ах, нет… – Волк сосредоточенно прищурился и поджал губы. – Значит, даже так…

– Да. Исключительно.

– А знаешь ли ты, боярыня Елена, что слова твои натолкнули меня на одну мысль… В смысле, идею… Правда, она у меня и раньше была… Но сейчас, кажется, из этого может получиться целый план… Только это – секрет!

– Идею?.. План?.. Секрет?..

– Вот именно. Слушай сюда…

* * *

К вечеру следующего дня путешественники уже изнывали от жары.

Открывающийся взорам разморенной компании пейзаж безапелляционно наводил на мысль, что мир – это не блин, не шар и не тарелка, как считали некоторые лишенные воображения географы и астрономы, а большой желто-белый бутерброд: снизу – раскаленный янтарный песок, сверху – выбеленное беспощадным солнцем небо, и ничего более во всем Белом Свете.

– Это был первый теплый день? – спросил Волк, задумчиво сбрасывая бурку за буркой с Масдая и меланхолично наблюдая, как они планируют на стаю диких верблюдов.

– Нет. Последний холодный, – удовлетворенно отозвался ковер.

Но так или иначе, перемена в погоде пришла слишком поздно. Иванушка успел заболеть.

Он упорно не хотел признаваться в этом и мужественно терпел и бодрился, но когда в сорокаградусное пекло вечером он рассеянно пожаловался на холод, Серый заподозрил неладное. Утром же, когда ночная прохлада не успела еще раствориться под напором обжигающих лучей раскаленного шатт-аль-шейхского солнца, а царевич уже вяло удивлялся, откуда в такую рань такая жара, худшие опасения Волка подтвердились.

Он осторожно приложился губами к огнедышащему лбу друга и констатировал факт:

– В горах ты простудился, обморозился и, скорее всего, у тебя даже пропадет голос.

– Это был твой прощальный поцелуй? – слабо попытался пошутить Иванушка.

– Не говори глупости. Сейчас мы применим мое кольцо, и через пятнадцать минут ты про свою болячку и думать забудешь. А температуру все нормальные люди меряют только губами. Рука обманет, а губы – самое то. Народная мудрость. Куда там, говоришь, нужно руки приложить?..

Но кольцо не помогало.

Сколько Серый ни старался, ни концентрировался, пыхтя и прищуриваясь – ответного импульса от инготского артефакта он не ощущал.

– Тьфу ты, чтоб тебя… – после пятнадцатой попытки со злостью стряхнул он бессильное кольцо с пальца и принялся снова привязывать на шнурок.

– А что это у тебя такое оригинальное? – заинтересованно протянула руку Елена. – Можно посмотреть? Это старинной работы?

– Это мое, – хмуро буркнул Волк, надевая шнурок себе на шею, как будто это объясняло все. – Ты людей лечить умеешь?

– Вообще-то я царевна, – презрительно фыркнула Елена, пряча руку за спину.

– Понятно, – кивнул Серый. – Значит, никакой пользы от тебя быть не может.

– Сергий! – укоризненно вздохнул Иванушка и закашлялся, – Твой утилитарный подход… предпосылка твоей концепции…

– Чего это он? – испуганным шепотом спросила стеллийка, на всякий случай отодвигаясь от больного подальше.

– Бредить начал, – озабоченно отозвался Волк, забыв на время их распри. – Скорее бы лекаря найти какого-нибудь… Да где же его тут в пустыне возьмешь.

– До Шатт-аль-Шейха полтора дня полета осталось, – вмешался примолкший было Масдай. – А быстрого лету – день. Если погода не испортится, ночью там будем. Остановимся в караван-сарае…

– Чево-о? В каком еще сарае? Че уж сразу не в коровнике-то? – возмутился Волк.

– Это у сулейманов так постоялые дворы называются, – прокашлял со своего ложа царевич.

– А ничего ты не путаешь? – с подозрением переспросил Сергий.

– Я по географии и страноведению одни пятерки получал, – не преминул скромно заметить тот.

– Хотя, лучше было бы, конечно, днем отдыхать, а ночью лететь, – продолжил развивать свою мысль ковер. – Мне-то все равно, а вам, людям, легче было бы.

– Так-то оно так, конечно, – вздохнул Серый, – Да только пораньше надо в город-то попасть. Плохо ведь Иванушке-то нашему!

– Мне не плохо, мне вполне хор… нор… в смысле, бывает и хуже.

– Молчи, тебя не спрашивают.

Если бы у Масдая была голова, он бы ей решительно покачал.

– Раньше – никак. Если только по дороге бедуины попадутся, у них может быть знахарь какой-нибудь, и если…

– Какие бабуины? – опять не понял Сергий.

– Бедуины, я говорю! И если…

– Я буду смотреть вниз, – робко вызвалась добровольцем Елена, чувствовавшая себя виноватой каким-то непонятным образом в нездоровье царевича. – И если увижу каких-нибудь обезьян – сразу крикну. Хотя как они будут лечить царевича Иона, я…

– Бедуины! – раздраженно повторил Масдай.

– Я и говорю, обезь…

– Кочевники, невежи! Кочевники! Люди такие!

– А откуда ты-то все это знаешь? – подивился Иван.

– Ну это же моя родина… – снисходительно хмыкнул ковер. – Я тут все барханы как свои три тысячи кистей когда-то знал. Даже если триста лет пролетаешь по заграницам – дом не забудешь никогда… Помнится, однажды, когда я был еще маленьким ковриком, попали мы с моим хозяином в самый свирепый самум – только саксаул с тамариском, выдранные с корнем, над барханами вились, как тысяча шайтанов … – углубился он в ностальгические воспоминания, плавно набирая высоту.

– Кто-кто-куда? – переспросил у Иванушки Волк настороженным шепотом, не желая выдавать свое дальнейшее невежество перед Масдаем и, что самое главное, перед Еленой Прекрасной.

– Самум – это кирпич такой из навоза с соломой, саксаул – старожил, значит; тамариск – это такое мифическое животное, превращающее взглядом в камень, а шайтан – это местный трактир. Полностью называется – «кафе-шайтан». В нем аборигены кофе пьют. Это такой чай, только противный, – прерывистым хриплым шепотом, но от этого не менее авторитетно пояснил Иванушка – скромный знаток всемирной географии и страноведения.

Серый замолчал, переваривая и переводя на простой лукоморский услышанное, сосредоточенно поджав губы, потом почесал в затылке и пробормотал:

– Ну и чудные у них тут творились дела триста лет назад…

Следующие три дня пролетели для Серого как одно большое^[2] мгновение. Поиск среди ночи постоялого двора в славной столице сулейманского государства, розыск самого лучшего лекаря для слегшего пластом в беспамятстве Ивана, поход с Еленой Прекрасной по базарам и лавкам,^[3] работа над деталями своего хитрого плана…

Впрочем, начнем по порядку.

По дороге в Сулейманию, после того разговора с Еленой, Волк не одну ночь провел ворочаясь с боку на бок и думая думу одну – как встретиться с калифом Сулеймании Ахметом Гийядином Амн-аль-Хасом. На это были направлены все его размышления. К этому устремлялась вся сила его изворотливого и изобретательного ума.

Прийти во дворец на аудиенцию? Проникнуть в сад во время прогулки? Просочиться к нему на улице через охрану? Пробраться ночью тайно в спальню? Назваться купцом? Предсказателем? Послом? Певцом? Рассказать правду?..

Что я, Иван, что ли?

Окончательный вариант плана, сам не ведая того, подсказал лекарь, которого караван-сарайщик, убежденный золотой монетой и красноречивым поглаживанием рукоятки меча, привел для Ивана в ночью их прибытия в Шатт-Аль-Шейх.

Лекарь был стар, тощ, заспан и слегка нетрезв, что, возможно, объяснялось его именем – Абдухасан Абурахман аль-Кохоль.

В ответ на подозрительное принюхивание Серого ученый муж поспешно объяснил, что целыми днями, каждую минуту, свободную от приема больных и смешивания снадобий, занимается изобретением лекарства века – средства, которое избавило бы благодарное человечество от всех болезней. И естественно, как настоящий профессионал, все, что выходит из перегонного куба, должен сначала испробовать на себе.

И, по ехидному мнению отрока Сергия, по меньшей мере, от одного лекарство будущего уже помогало точно.

От краткосрочной памяти.

Потому что достопочтенный Абдухасан Абурахман во время осмотра Иванушки несколько раз засыпал, а будучи разбуженным сердитым тычком в бок, долго не мог вспомнить, где он находится, и чего от него хотят. И только закончив составлять крайне вонючую микстуру из компонентов странных и пугающих на вид, даже названия которых Сергию знать не захотелось, и споив ее до капли Иванушке, так и не пришедшему в сознание,^[4] Абдухасан Абурахман проснулся окончательно.

– Как договаривались, теперь вы должны заплатить караван-сарайщику за комнату, где я буду спать остаток ночи, – напомнил он, убирая баночки, мешочки, пузырьки и коробочки с тщательно выведенной на них тушью надписью «Смертельно для жизни» в сумку и доставая пергамент и перо. – Сейчас я еще выпишу вам один рецепт… Это средство будет бороться с лихорадкой, – перо быстро заскрипело по пергаменту, брызгая на всех чернилами. – Сейчас у меня нет с собой всего необходимого, поэтому завтра обратишься к любому знахарю – хозяин подскажет, куда пойти – тот тебе всё смешает и приготовит Но не вздумай идти среди ночи, юноша – твой товарищ проживет до утра, хуже ему не будет, а вот ты можешь стать добычей наших грабителей. Или еще того сквернее – встретить калифа, да прославится его благородное имя в веках! – поспешил предостеречь клиента Абдухасан Абурахман, увидев, что Волк, вскочив на ноги, уже протянул руку за рецептом.

– Калифа? – озадаченно переспросил Серый. – Ночью? На улице? Он что у вас – призрак, или привидение какое?

– Что ты, что ты! – испуганно замахал руками старичок. – Да как ты можешь такое говорить про повелителя Сулеймании, самого блестящего правителя наших дней! Он жив-здоров, да продлятся его благословенные годы до бесконечности!

– А что же тогда?

– Да будет тебе известно, любопытный юноша, что далекий предок нашего достославного калифа Ахмета Гийядина Амн-аль-Хасса – да даруют ему боги крепкого здоровья! – знаменитый основатель этой династии – Гарун аль-Марун был прославлен далеко за пределами нашей страны и сопредельных держав. О нем слагались легенды и предания…

– И чем же он был так знаменит?

– Наберись же терпения, о беспокойный отрок! – протестующее вскинул ладони лекарь, приготовившийся переквалифицироваться в сказители. – Я как раз собирался поведать эту старинную историю, которая тянется от древних времен до наших дней, пока ты не прервал меня в самом начале!