Предисловие

Если вам придется посмотреть статистические данные в городе Нью-Йорке, то вы убедитесь, что число неразгаданных преступлений за четыре года пребывания Джона Ф. К. Маркхэма на посту окружного прокурора Нью-Йорка гораздо меньше, чем за то же время у любого из его предшественников. При Маркхэме прокуратура непосредственно принимала участие во всех видах расследований преступлений, и в результате этого многие дела, в которых полиция безнадежно топталась на месте, были успешно раскрыты.

И хотя лично ему приписывались многие удачные расследования, истина требует сказать, что в некоторых известных делах он был лишь инструментом в чужих руках. Человек, который действительно распутывал эти дела и собирал доказательства для обвинения, на самом деле не был никоим образом связан с судебной администрацией, никогда не занимал общественного положения и не фигурировал ни на одном процессе.

В то время я был другом и официальным советником этого человека, и поэтому многие факты мне хорошо известны. Только совсем недавно я получил право сделать их достоянием общественности. Но даже теперь я не властен назвать его имя, и по этой причине в моих повествованиях он фигурирует как Фило Вэнс.

Конечно, вполне возможно, что по моим описаниям многие узнают его, в таком случае я убедительно прошу их сохранять тайну. В настоящее время он живет в Италии. Недавно он разрешил мне описать некоторые события, в которых был центральной фигурой, но настоятельно просил сохранить его имя в тайне. Я не думаю, что это имеет смысл, но тем не менее выполняю его просьбу.

Дела, в которых принимал участие Фило Вэнс, начались с истории таинственного убийства Бенсона. Преступление, связанное со смертью этого человека, заняло достойное место в анналах нью-йоркской криминальной истории.

Это сенсационное дело было первым из многих, в которых Вэнс фигурирует в качестве amicus curioe^[1] прокурора Джона Ф. К. Маркхэма.

С. Ван Дайн

Нью-Йорк.

Глава 1
Фило вэнс дома

(Пятница, 14 июня, 8.30 утра)

В то знаменательное утро 14 июня, когда было обнаружено тело убитого Олвина X. Бенсона, я завтракал с Фило Вэнсом у него дома. Надо сказать, что подобное случалось редко. Дело в том, что Вэнс вставал поздно и имел привычку до полудня быть один. Во время ланча и обеда мы виделись часто.

Причина нашей встречи – дело; правда, дело чисто эстетическое. Днем раньше Вэнс просмотрел акварели Сезанна в галерее Кесслера и отобрал несколько из них, которые хотел приобрести, поэтому и пригласил меня рано утром, чтобы дать указания насчет приобретения картин.

Несколько слов о наших отношениях с Вэнсом, чтобы объяснить мое участие во всех событиях. В силу традиции моей семьи я окончил Гарвардский университет и стал юристом. Там-то я и познакомился с Вэнсом, замкнутым, циничным и ядовитым первокурсником, проклятьем всех профессоров и ужасом для своих сокурсников. Почему он выбрал именно меня из всех студентов университета, я до сих пор объяснить не могу. Моя преданность Вэнсу объясняется просто: он очаровал и заинтересовал меня, явился поводом для ранее неведомых мне интеллектуальных наслаждений. Я был тогда (да и сейчас остаюсь) самой банальной личностью с консервативным, тривиальным умом. Правда, я неплохой специалист, и сухие статьи закона не иссушили мой ум. Во всяком случае, некоторые черты моего характера понравились Вэнсу. И хотя во всем мы были полной противоположностью друг другу, тем не менее все время были вместе и вскоре стали друзьями.

Окончив университет, я вступил в фирму моего отца «Ван Дайн и Дэвис» и после пяти лет ученичества был принят младшим партнером и стал вторым Ван Дайном в фирме «Ван Дайн, Дэвис и Ван Дайн», контора которой расположена на Бродвее. К тому времени, когда мое имя появилось на фирменных бланках, Вэнс вернулся из Европы, где жил во время моего ученичества. Умерла его тетка, единственным наследником которой он был, и он вступил во владение наследством. Технической стороной введения его в наследство занимался я.

Эта работа явилась началом новых и в какой-то мере необычных отношений между нами. Вэнс испытывал неприязнь ко всякого рода делам, и в конце концов я стал его поверенным. Я нашел, что его дела требуют массу времени, и, поскольку Вэнс мог позволить себе роскошь иметь личного поверенного в делах, запер свой стол в конторе и посвятил себя его делам и капризам.

Если к моменту нашей беседы о покупке акварелей Сезанна в глубине души меня еще грызло сожаление об уходе из фирмы «Ван Дайн, Дэвис и Ван Дайн», то в это богатое событиями утро оно полностью исчезло. И, начиная с известного дела Бенсона, в течение почти четырех лет моей привилегией было право являться свидетелем расследования преступных дел, которые составляют сейчас изумительные секретные документы в архивах полицейского округа.

В этих драмах Вэнс был главным действующим лицом. Обладая редкостным аналитическим умом, он решал многие загадки важных преступлений, в которых безнадежно увязли и полиция и прокуратура.

Благодаря своей дружбе с Вэнсом я не только лично видел все происходящее, но и принимал участие во всех обсуждениях, которые имели место. Будучи пунктуальным, я регулярно вел записи. Также должен добавить, что я записывал уникальные психологические методы Вэнса, которые он мне время от времени объяснял. К счастью, я сохранил все свои записи. И теперь, когда имею разрешение Вэнса на публикацию некоторых дел, я прибегаю не только к воспоминаниям, но и к записям, которые вел по горячим следам. Поэтому я могу не только сообщить все детали дел, но и описать последовательно события.

К счастью, первым делом Вэнса было дело об убийстве Олвина Бенсона. Не только потому, что оно было одним из крупнейших криминальных дел в Нью-Йорке, но и потому, что оно дало Вэнсу удобный случай проявить свой редкий талант дедуктивного мышления, а также пробудило в нем интерес к деятельности, которую он прежде презирал.

Это дело вторглось в жизнь Вэнса внезапно и нарушило его привычный образ жизни. Оно свалилось на нас жарким июньским утром, прежде чем мы успели позавтракать, и наши планы, связанные с приобретением Сезанна, были нарушены. Когда день спустя я посетил галерею Кесслера, две акварели из отобранных Вэнсом уже были проданы. И я убежден, что, несмотря на свой успех в разрешении дела Бенсона и в спасении невинного человека от ареста, он все же никогда не чувствовал полного удовлетворения из-за потери этих двух акварелей.

Итак, в то утро, когда Карри – слуга Вэнса, выступавший в роли камердинера, дворецкого, мажордома и даже повара, – ввел меня в гостиную, Фило Вэнс сидел в большом кресле и разглядывал книгу Волларда о Сезанне.

– Простите, что я не встаю, Ван, – приветствовал он меня. – Этот фолиант об искусстве Сезанна не дает мне пошевельнуться. Кроме того, плебейское раннее вставание изнуряет меня.

Он закрыл книгу.

– Воллард неплохо разбирается в живописи, – заметил он. – Я виделся с ним вчера. Сейчас у Кесслера отличное собрание его картин. Я договорился с Кесслером, что вы сегодня придете к нему, чтобы кое-что купить для меня.

Он протянул мне небольшой каталог:

– Вот посмотрите, Ван. Я отметил то, что интересует меня. Только не сердитесь, дорогой Ван. Это очень красивые безделушки, и можно сказать с уверенностью, что они подскочат в цене, так что это неплохой способ вложения денег, лучше, чем те акции, которые вы покупали для моей ныне покойной тетушки Агаты.

Страстью Вэнса (если только чистый интеллектуальный энтузиазм может быть назван страстью) было искусство, и не какая-то его часть, а искусство в самом широком, универсальном смысле. Искусство являлось самым главным его увлечением.

Вэнс имел удивительное чутье и собрал неплохую коллекцию картин и других раритетов. Коллекция его была разнородной и собиралась по одному ему известному принципу. Каждый, кто разбирался в искусстве, чувствовал какое-то единство в предметах, которыми он окружал себя. Вэнс был одним из тех редких людей, которые собирали коллекции с философской точки зрения.

Его квартира на Восточной Тридцать второй улице, в старомодном двухэтажном особняке, была набита редкостными предметами искусства не только Востока и древности, но и нашего времени. У него были картины начиная от древних итальянских мастеров до Сезанна и Матисса, работы Микеланджело и Пикассо. Коллекция китайских эстампов Вэнса была самой лучшей частной коллекцией в стране. Он обладал прекрасными образцами работы китайских мастеров.

– Китайцы – самые великолепные художники Востока, – сказал он мне однажды. – Их работы имеют глубокий философский смысл. В противоположность им японцы поверхностны; между декоративными поисками Хокусая и осознанным артистизмом Рариомина – большая пропасть.

Вэнс был, как принято говорить, дилетантом, но его не интересовало, что думают о нем другие. Он был человеком необыкновенного ума и культуры. Аристократ по происхождению и духу, он презирал низость во всех ее проявлениях. Большинство из тех, с кем он вступал в контакт, считали его снобом. Однако в его снисходительности и надменности не было ничего ложного. Глупость он ненавидел еще больше, чем вульгарность или плохой вкус. Я не раз слышал, как он повторял известную фразу Фуше: «Хуже преступления – быть дураком». И он воспринимал ее буквально.

Вэнс был откровенным циником, но его цинизм был скорее легкомысленным, чем дерзким, так сказать, цинизм Ювенала. Возможно, лучше его назвать скучным и высокомерным человеком и в то же время глубоко честным и проницательным. Однако он был на редкость обаятельным. Даже те, кто считал, что им трудно восхищаться, все же утверждали, что его трудно не любить. В нем было что-то донкихотское – в манерах, в английском акценте, оставшемся со времен Оксфорда, – так считали те, кто мало знал его. Но так или иначе в нем было что-то от poseur.

Внешне он был необычайно симпатичным, хотя линия рта была несколько аскетична и жестка, как линии рта у некоторых Медичи. Более того, в линии его бровей было что-то смешное. Но у него был высокий лоб интеллектуала, широко посаженные серые глаза, крупный, но красивый нос, узкий выпуклый подбородок. Когда я недавно видел в «Гамлете» Джона Барримора, то он мне несколько напомнил Вэнса, а немного раньше, в «Цезаре и Клеопатре», Форс-Робинсон был похож на Вэнса.

Ростом Вэнс не превышал шести футов, был стройный и мускулистый. Он неплохо фехтовал и в университете был капитаном команды. Он хорошо играл в гольф и один раз даже выступал за университет в соревнованиях по водному поло против Англии. Несмотря на прекрасное физическое сложение и занятия спортом, он положительно не любил ходить, и если была возможность ехать, то он не проходил и сотни ярдов.

Одевался он изысканно и тщательно, но неброско. Основное время он проводил в клубе. Его любимым был «Стюйвезант-клуб», потому что, как он говорил мне, это единственный клуб, далекий от политических и коммерческих интересов, а он никогда не вступал в дискуссии, требующие каких-либо умственных усилий. Он посещал оперу, любил слушать симфонические концерты.

И еще он любил играть в покер и был самым непогрешимым игроком из всех, каких я когда-либо видел. Я упоминаю об этом факте не потому, что в этом есть что-то многозначительное и необычное для человека типа Вэнса, которому больше бы пристало играть в бридж или шахматы, а потому, что его знание человеческой психологии, которая широко применяется при игре в покер, не раз помогало ему в разгадке той или иной тайны.

Его знания в области психологии и в самом деле казались невероятными. Он был способен разобраться в чужой психике так, будто читал сокровенные мысли. В университете он всегда внимательно слушал лекции. Пока я изучал уголовные и гражданские законы, право римское и финансовое, основы контрактов и тому подобное, Вэнс постигал науку о поведении человека. Он изучал историю религий, греческую классику, биологию, основы гражданского права и политическую экономию, философию, антропологию, литературу, теоретическую и экспериментальную психологию, древние и современные языки.

У Вэнса был философский склад ума – философский в самом широком смысле. Будучи свободен от сентиментальности, предубеждений и предрассудков, он был в состоянии глубоко постичь психологию человеческой личности и выяснить мотивы поступков и действий людей. Больше того, он избегал всего, что шло вразрез с его холодным, логическим мышлением. «Пока мы не умеем разрешать все человеческие проблемы, – заметил он однажды, – с той тщательностью, с которой врачи проводят свои исследования на морских свинках, мы не сумеем добиться правды».