ВТЭК

Вчера холодный ветер дул с ярой силой, с рёвом и свистом пробегал по деревне, забивался в ворота, завывал вокруг домов, сотрясал крыши и карнизы. Погода всегда имеет сильное влияние на человека, человеку становится зябко и грустно, сердце как сжимается, на ум приходят забытые горести, невыразимая тоска ползёт по телу. Вчера у Поповых свежевали свинью. Соседка, несчастнейшая, вечно пасмурная, косоглазая Ивея Исполишина с заметным упрямством мёрзла на своём ветхом крыльце с двумя пачками туалетной бумаги в руках, смотрела за разделкой туши, и вздыхала. Она верталась домой, ходила у приезжей торговки красным товаром выбирать кофту. Яркой рябизною метались в глаза платки, и сизые, и с разводами, и мухояровые, и цветом вошедшего в силу огурца, кофты заморские сами соскакивали с плечиков, трусики, лифчики, штанишки всякие… Весь товар перещупала, перемеряла, остановилась на туалетной бумаге, на большее не хватило денег.

Долговязый Иван Попов предложил соседке взять свиную голову.

– Обдирать не охота, – объяснил своё решение.

Ивея задрожала всем телом, какая-то судорога пробежала по её лицу, на глаза навернулись слёзы.

– Мы… мы куски не собираем, – с холодным вызовом ответила Ивея.

Осердился сосед, обложил Ивею во все бока густым матом.

Сегодня Ивея очень сожалела, что напрасно оскорбила Ивана Попова. Будь она рачительной хозяйкой, мяса бы им с Платоном хватило на месяц, да жаль, уродилась драчливая характером. Потом, ей было очень обидно на всех с краю: и на торговку, и на долгую зиму, и на хозяйственных людей, что каждый день варят наваристые щи. У хозяйственных каждый день праздник, а в хозяйстве Исполишиных хорошо плодятся одни тараканы.

На завтрак первым блюдом шла каша-размазня. Вторым – «зубатка», – это вовсе не жареная большими кусками рыба, это обязательное наставление в дальнюю дорогу. Ивея снаряжала в «район» своего мужа Платона. Сегодня она не раздувалась как мышь на крупу, лицо её светилось добродушием, хорошим настроением, ожиданием. Эта воинственная валькирия для пущего усвоения подносила кулак под самый нос чуть вздрагивающего муженька, дескать, идёшь ты не в лавку, гусь лапчатый, под запись просить у продавщицы четвертинку, идёшь на врачебную комиссию, что ВТЭК-ой зовётся; в комиссии заседают люди серьёзные, рожи протокольные, ты языком не огребай с огня и с лесу, в носу не ковыряй пальцем, и отвечай с толком, с расстановкой. Нажимай на ногу: болит нога, худо сгибается, к ночи опухает; спросят про сердце – шалит сердце, трепыхается, будто худая рукавица; спросят про грудь – откуда груди здоровой быть, ты ли в лесу не померз, не подул в «когти» и так далее. Напоследок тяжело вздохнула, сказала:

– Вон Ленька Бабьеухин на ВТЭК ходил, бычье стегно в мешок и третья группа, а у нас в кармане – вошь на аркане.

Платон обыкновенный русский мужик: с заметной чудинкой, временами безалаберный, местами полоротый, подчас ленивый, малость вороватый, выпивающий по советским праздникам, а также по церковным, и прочие «захотиевы» дни стороной не обходит, порой дурит. А кто у нас не дурит да на гармошке играть не умеет, за того девки замуж идут неохотно. Платон быка за рога берёт редко, если есть возможность плюнуть на рога издали, он плюнет. От роду ему сорок восемь годков. Тощ, как чахоточный волк после голодной зимы. Бедность часто заглядывает в окна, крадётся вдоль поваленной изгороди, забредает в дом. Огород у Исплошиных зарос дикой травой, огурцы и картошку Платон ворует у вдовы через дорогу, на дрова ломает школьную ограду, благо школа рядом. Иван Попов рубил новую избу, сколько поговорил: «Прибери щепы. Рад будешь». Всё некогда… Иван щепы сгрёб в кучу и спалил. Платон косит под знахаря, на его улице на тычинах красуются коровьи и лошадиные черепа. Станет Платона стыдить председатель сельсовета за тунеядство, вскинет Платон голову, сверкнет карими глазами и скажет:

– Знал я, Трофим Савич, что сегодня меня власть побреет: кошка поперек порога лежит!

Какая кошка! Мыши на столе в карты играют.

Вот идёт Платон со страшной горечью в душе на автобусную остановку. Желудок требует калорийной пищи, а где её взять, пищу-то? Снег скрипит под валенками. Валенкам в обед сто лет, разбиты до дыр. Небрит, нестрижен. Старательно припадает на правую ногу, тренируется. Штаны на нём ватные, мотня парусит, как заставленный в реке на быстрину бредень, рубаха на нём домотканая, в заплатах – в ней покойный дед вступал в колхоз, шапка рваная, фуфайку с большой натяжкой можно назвать фуфайкой. Это какой-то перешитый армяк, скорее всего служащий два века пугалом от назойливых воробьёв. Но самое забавное, это батоги – две, на скорую руку сломленные через колено берёзки. Нет-нет, Платон не бродяга, не изгой общества, не шальной и не урод, он просто идёт на ВТЭК, и оделся во рваньё намеренно, чтоб вызвать у докторов жалость и сострадание. В автобусе садится на сидение «Места для детей и инвалидов», батоги бережно кладёт себе под ноги. Платон спокоен как давно остывший мамонт. Рот его приоткрыт, он улыбается и бормочет разудалую частушку.

Напротив Платона уселся зловредный дед Мезин, он родом из тех мест, где выведена мезенская порода лошадей.

– Не на Соловки ли собрался, Платошка?

Ноль эмоций. Молчит Платон и носом в сторону старика не ведёт.

Теперь приоткроем врачебную тайну: беседу врача с пациентом. В кабине сидят две женщины, их во внимание принимать не надо. Это маленькие сошки от пенсионного ведомства, бумагомаратели одним словом.

Врач как врач – мумия в белом халате, в белом колпаке, по слухам – Авиценна местного разлива, таких эскулапов у нас большие тысячи. В каждом лекаре энергия пробуждается при виде свежего пациента, а между пациентами лекари выглядят пассивными, усталыми, дерут бороды пятерней, если бороды для солидности отпустили и зевают. Наш доктор был небольшого роста, с выпирающим брюшком, лысый, позитивный и задумчивый. Наш доктор вопреки принятой логике вещей цеплять на грудь брелок с изображением змеи, цеплял эмалевую пчелу – принцип бережливости. Такие врачи берегут государственную копеечку.

И даже диагноз ставят «влёт».

С минуту врач листал «досье», и спрашивает:

– Гм… ноги болят?

Платон, старательно оттягивая больную правую ногу, погнул голову в сторону врача, чуток нахохлился и, будто обременённый тяжкой умственной ношей, что римский трибун, выдал:

– Всё спешим, спешим, коммунизм строим, по Европам призраков ловим, а нужны они нам, призраки-то? Своих призраков мало в райкомах сидит?

И погрозил своим, а, может, заморским дядям указательным пальцем правой руки.

– Ноги, доктор, будто собаки грызут. Который год ногами маюсь.

Как-то не любя вспомнил Европу, что поделаешь, образование – стандартная семилетка, а ну бы всю среднюю школу окончил? На лопатки бросил бы своего далёкого греческого тёзку с его классической формой объективного идеализма! Опёрся больной ногой на политический костыль!

Врач засмеялся, вернее, захохотал, да так, что слезы брызнули из глаз, и одна слезинка тяжелой каплей упала на белоснежный халат.

– То-то смотрю, ты приодет знатно. Коммунизм, значит, строишь? Голова от дум того… пухнет голова-то? Бомжуешь?

Платон:

– Да что вы, господь с Вами! Своим хозяйством живу. Справно. По мере сил. Вот здоровье… в голове, дорогой товарищ врач, будто черти в котле смолу греют. Полный швах, как говорят фашисты.

– Спишь как?

– Какой сон, уважаемый товарищ доктор? Только прилягу, только задремлю, да как вздрогну! Чудится, что под окном бандиты ходят и меня зарезать хотят. У меня сосед есть, Ваня Попов, нож постоянно за голенищем носит. Психика, товарищ доктор, психика ни к черту.

– Про Гамлета слышал?

– Гамлет, Гамлет… Вроде на Пинеге встречались… Из ваших что ли?

– Скорее из «ваших». Гамлет тоже страдал расстройством психики: «Уснуть! И видеть сны, быть может?» Миллионы под подушкой прячешь?

– Миллионы, – хмыкнул Платон. – На хлебушек стоптать и то праздник.

– Широко по стране колесил или осёдло живёшь?

– Да где я только не побывал! И лес валил, и шпалы носил, и баржи выгружал. Тигров уссурийских ловил. Меня в клетку запирали, на приманку тигру, вот где страхи-то лютые! Там всё здоровье и оставил, в кедрачах.

Вопросы – ответы, вопросы – ответы…

– На первом курсе я матросскую пляску постиг, такие конца выкидывал, не верится даже!.. Теперь – увы, – врач наглаживает рукой свой живот, – арбуз растёт, а хвостик сохнет.

Душа Платона потянулась к родственной душе плясуна доктора:

– Я тоже плясал! Ух, бывало, каблуки рвал!! Как дробану, дробану – стёкла в клубе в рамах звенели!

– А теперь? Всё в прошлом?

– Да так-то ещё могу немного… – буквально простонал, сокрушаясь, Платон.

– Ну-ну, присядь… отпустись от палок… Во! Во!! Отлично! Эх, брюки мешают… А стометровку за сколько секунд бегал?

– Мужики пошлют за вином, время засекут, так я дорогой свой пай из горла хлебану и тютелька в тютельку уложусь!

Служить бы доктору в контрразведке. «Досье» закрыл, лукаво подмигнул:

– Не зарывай талант в землю! Просись в ансамбль песни и пляски имени Александрова!

Правится домой Платон. Без батогов. Кинул батоги у стены больницы. Не чувствует ни подавленности, ни волнения. Простота святая, пёстрая проза жизни. Полной грудью дышит запахом родной стороны. Мчится автобус, выхватывая из темноты далёкие огоньки. В столовой посчастливилось повстречать Михаила Михайловича, в полковниках ходит знаменитый земляк. Михаил Михайлович ездил с семьёй к Деду Морозу в Великий Устюг. Поначалу полковник не хотел признавать Платона, но Платон стал вызывающе чесаться перед ним, изображая свирепую вшивую обезьяну, сверкать глазами, намекнул на родственные гены. Малец лет семи захныкал. Отец взял парнишку на руки, стал успокаивать:

– Мой храбрый капитан не узнал Робинзона Крузо? Он же пасёт коз у Деда Мороза, умеет читать, бегает быстро-быстро, не боится пиратов и уколов.

И сдался, подал Платону денежку. Платон лётом летел в магазин. Хрущевский стакан водки хлобыстнул за углом, отёр рот рукавом, и побрёл на автобусную остановку.

Поёт Платон на весь салон, что называется «на вынос»:

 
Хулиганом называют,
Хулиганить буду я-я!
Голова моя исхлёстана,
Истыканы бока-а!!
 

Дед Мезин везёт мешок муки. Он думает о том, что доброта и вино высасывают из человека соки, а зло и работа отдают человека самому себе; мало тебя в детстве пороли, Платошка, мало!

Не выхлопотал инвалидность, жаль, конечно. У бога дней не решето, выхлопочет на другой раз. Дорогу теперь знает. Уж в другой-то раз!.. На другой раз его как воробья на мякине не проведут!

А баба… Ивея переживёт, и не такое лихо топтала. Должно быть, испустит волнующий кровь вопль на всю деревню, поставит под глаз муженьку «фонарь», поплачет да и смирится с судьбиной.