В начале весны из города отправили всех неугодных. Улицы замерли, затаились, а затем… распустились соцветиями, зазеленели листвой и возрадовались: наконец стало меньше граждан, которые не знали, куда идут и зачем…

Через неделю воздух очистился, на центральной улице появились фазаны и даже китайский павлин с желто-синим оперением. Двадцатилетняя проблема с транспортом и загазованностью решилась молниеносно: из области перестали прибывать миллионы машин, которые наводняли магистрали, создавая многокилометровые заторы, загрязняли и без того грязный воздух, занимали платные и бесплатные парковки.

Вовремя, конечно, кто-то пустил слух, что в городе появился опасный маньяк, который нападает на всякого, не щадит ни пожилых, ни зеленых. Вот так и началась вся эта суматоха. Автомобилей становилось все больше, особенно по весне, и они бы заполонили всю небольшую площадь, оставшуюся в распоряжении городских жителей, если бы не это происшествие.

Город закрыли. Несмотря на массовые возмущения и беспорядки на границе. А те, кто остался, радовались ровно полторы недели, пока могли ходить по свободным улицам, в оцепенелой тиши парковых аллей, коей не наблюдалось, наверное, с девяносто первого. По прошествии десяти дней власти решили, что пора прекратить все передвижения. Тут же последовал указ, предписывающий всем гражданам, независимо от возраста и вероисповедания, оставаться дома.

Маньяк крайне опасен, будьте бдительны! – объявления прилепили на каждую дверь, не говоря уже о столбах.

Самым трудным, к всеобщему изумлению, оказалось утихомирить стариков. Они рвались то в магазин, то аптеку, КСК и больницу. До запрета никто и не помышлял никуда бежать. Пенсионеры мирно попивали чай и посматривали сериалы. Но как только вышел пресловутое постановление, людям срочно понадобилось куда-то бежать. Кто-то бросился скупать эфиопский кофе, кто-то запасался картошкой, кому-то понадобился шампунь, непременно с протеинами, а кому-то – соевое молоко. Полиция сутками разворачивала всполошившихся граждан и упрашивала не покидать убежищ.

Меж тем, маньяк не спал. Ежечасно приходили будоражащие новости о его новых жертвах. Маньяк оказался проницательным и коварным, и никто не мог его отыскать. Он орудовал исподволь: во дворах и подъездах, в супермаркетах и общественном транспорте. Впрочем, от его рук мало кто умирал: маньяк уносил набитые кошельки и растворялся, будто его и не было вовсе.

Постепенно мегаполис зарастал травой и деревьями и превращался в тихий лес: по бетонным стенам разрастался дикий плющ и другие растения. Здания затерялись среди могучих крон. Людей почти не было видно.

Через два года всех выпустили. Город замер, затаился, а потом… задышал буйными побегами. И никто больше никуда не бежал. Все сидели и наблюдали, как пробуждается весна.

А маньяка так и не поймали. Просто однажды кошельки перестали пропадать и о зловредном нарушителе позабыли, переключившись на другие, более приятные дела. Возможно, он до сих пор бродит по городам и областям. А может, улетел в другой мир. Кто знает…

Оставайтесь бдительны, всегда, – на одном обшарпанном столбе забыли сорвать выцветшее предписание…

Ян

Дня три не высовывались на улицу. Лил дождь. Малыш Ян загрустил. Он любил прыгать по лужам. А тут нельзя. Мама сказала, что как только закончится эта катавасия, они обязательно выйдут. Ян сидел у окна – маленький комочек на сером подоконнике. По стеклу ползли тонкие струйки, как червячки, которые появляются после дождя. За окном серебрились влажные сумерки. Желто-оранжевые огоньки – отсветы от продолговатых фонарей – купались в сверкающей воде. Все равно когда-нибудь дождь кончится, подумал Ян, – и выйдет солнце. Обязательно. По-другому и быть не может.

Улица Байрона

Ежедневно наш путь начинается с вихляющей улочки Байрона (поэтичное название давно ушедших романтических времен. К счастью, не добрались до него вездесущие чиновники, не переименовали в какого-нибудь Баимбетова), вдоль частного сектора, столетних дубов, ярко-желтых кустов, бежевых трехэтажек, живых изгородей и цветочных клумб. Мы доходим до овощного, который расположился на перепутье дорог, берем лук и морковь (для острастки) у продавщицы в резиновых перчатках, туго стянутом на необъятной груди фартуке. Спускаемся по кривой тропинке в овраг, к реке, где блестит металлической спиной старый мост, простирают зеленые руки свежие побеги, поют на разные голоса перелетные птицы. Я вдыхаю чистый воздух, какого не было в нашем городе лет двадцать. А может, и больше. Время останавливается в этом апрельском великолепии: и мы замираем на мосту. Задержись, мгновение! Я хочу остаться в нем навсегда…

Взаперти

Сидеть взаперти я научилась прошлым летом, когда на город навалилась аномальная жара. Я выходила утром, часов в восемь: сковородка только разогревалась, было градусов тридцать – вполне сносно для бесцельной прогулки. Вокруг буйствовала выжженная зелень, белые тротуары прогибались под легкой ступней, высохшие розы клонили скукоженные стебли к ржавым оградам… В этот час коротко стриженные собаки выгуливали утомленных хозяев. Ветер перекатывал по дорогам суховей, машины еще гудели: запоздавшие служащие спешили в прохладные офисы, где властвовали кондиционеры, превращая горячие пласты пыльного воздуха в прохладный, пригодный для дыхания эфир. Я завидовала работягам: дома у меня не было охлаждающего агрегата. Я сидела в декрете и носилась с малышом по раскаленной квартире, притулившейся под старой шиферной крышей и мечтала об обжигающе-холодном коктейле, попиваемом где-нибудь на террасе горной траттории.

В то лето я задумалась о тщетности нашей каждодневной суеты. Невыносимо, да и невозможно было (для исхудавшего организма) куда-то идти или ехать (сказывались пунктирный сон, хаотичное питание, нервное напряжение из-за колик и температуры).

Вот так мы и сидели, всё лето. За три месяца я научилась развлекать себя пустяками, млеть от мелочей, например, от краткой вылазки к близлежащему болоту. А плошка приторного мороженого или холодный кофе с горьким осадком разнообразили избитый сценарий, и даже более того, эдакие выкрутасы казались апогеем сладострастного и неукротимого воображения. Именно они вносили свежий привкус, а вкупе с фруктово-ягодным меню примиряли с адовой жаровней, в которой мы все горели.

А может, сидеть взаперти я научилась еще раньше, когда лишилась работы. Шел 2013 год. Я не ждала ни подвоха, ни разгрома. Скоромная фирма, где я трудилась, работала тихо и прилежно. Держалась на давних клиентах. А потом основательница вздумала уехать. И с ее отъездом из компании будто вытащили все жилы и провода, вырезали почки, а потом и сердце. Умирала компания постепенно и мучительно… Так я перешла на фриланс и засела в темной комнате, перед экраном ноутбука. Старые связи испарились. Днем я работала, а вечера проводила с бокалом кислого вина. Я глядела на галдящую детвору с балкона и думала о том, что выходить совсем необязательно.

Четыре года я провела взаперти. Еду и одежду привозили курьеры, гуляла я ранним утром и ночью, когда улицы отдыхали от бесконечной дневной сутолоки. Я училась наслаждаться простой жизнью: без наполеоновских завоеваний, умопомрачительных достижений…

В один из весенних дней ко мне стал заглядывать местный артист. Мы распевали жизнеутверждающие песни после кислющего вина и его худое плечо, сквозь мутную призму бездарного стекла, казалось мне вполне надежным.

Через год родился наш сынок и пришло то нестерпимое лето… А когда всех заперли, я почему-то ничуть не удивилась, а даже, скорее, воспряла. Мне захотелось, чтобы и остальные познали счастливый покой похожих друг на друга дней…

Но дни-то были разные, стоило лишь пристальнее вглядеться в них. Тогда-то и удавалось смахнуть все наносное и иллюзорное и заполнить пустоты чем-то значимым. Появлялись свежие оттенки и новые краски и посещала радость. Проступало нечто новое. Возрождалось творческое вдохновение, затерянное под напластованием ложных личин, причин, верований…

А может, сидеть взаперти я научилась еще раньше. Когда окончила девятый класс. Конец девяностых – неплохая, в сущности, пора. То лето не было жарким. Ни томительным, ни удушающим. Еще не появилась невнятная безысходность – она начала преследовать меня позднее… Просто дел никаких не нашлось. Отсутствие общения, поездок, занятий привело к тому, что я засела дома, самолично лишив себя права куда-то выходить.

В школьные годы у меня были разрозненные и многообразные увлечения. И я до сих пор не понимаю, почему я не могла придумать себе дела в то пустое лето. Словно в моей короткой, неосмысленной жизни образовалась трещина или яма, которая никак не хотела заполняться. Сколько бы я не лила в нее воды, что бы не пыталась сделать, все оставалось точно таким же, как до моих усилий. Книги не читались, вещи не складывались, ремонт не делался, грядки не пололись.

Так я и болталась все лето. Может, меня готовили к грядущим событиям? Я не знаю… Однако в то лето я научилась обходиться без общения со сверстниками (что казалось самым трудным) и начала тешить себя размышлениями. Углубляться, вникать в философичность и бессмысленность бытия. Ах, лето девяносто девятого! Оно до сих пор стоит передо мной, как вычурный штрих исчезающего столетия, вневременное тире, которое запустило новый виток взрослеющего осознания… С него-то и началось обучение совсем другого уровня…