«Я так хочу,

чтобы лето не кончалось!» ¹

Воспоминания повзрослевшего человека

ГЛАВА 1. Первый день лета

1 июня 2012

Я просыпаюсь утром и чувствую – лето пришло! Балкон открыт, и к моему пробуждению городская комната уже наполнилась тёплым воздухом, несущим в себе деревенские запахи клевера, разомлевшей полыни и припекающего солнца.

На часах – девять утра. Встаю с кровати и прямо в пижаме выхожу на балкон. Деревянный пол уже нагрет солнцем настолько, что стоять на нём горячо, как на галечном пляже в полдень. Я смотрю на небо, и в голову одна за другой приходят радостные мысли: «Сегодня первый день лета!.. Начались каникулы и… я отличница!»

В этот момент оживает смартфон. На ярко освященном экране я с трудом различаю имя: Федя.

– Пожар? – улыбаясь, спрашиваю я, нажав кнопку.

– А без пожара уж и позвонить нельзя! – успокаивает меня на том конце провода весёлый девчачий голос.

Когда родители дают дочке имя «Феодора», наверное, перед глазами у них стоит образ величавой древнерусской красавицы из княжеского рода. Сокращение если и подразумевается, то только до нежного и женственного «Дора». Но моя подруга – тринадцатилетняя пацанка в мешковатых футболках и вытертых джинсах – меньше всего похожа на старославянскую княжну. Поэтому друзья зовут её Федя, что ей самой очень нравится.

– А чего ж тогда звонишь в такую рань? Каникулы же начались! – удивляюсь я. – Я думала, ты проспишь до полудня!

– С ума сошла! – восклицает неправильно сокращённая княжна. – Сегодня же Ариадна приезжает!

«Ариадна! Лето! Лагерь!» – три ярких слова, как заклинание, вспыхивают в голове, и остатки сна бесследно исчезают…

Тот, кто бывал в детстве в летнем лагере, хорошо понимает, что впечатление о нём целиком зависит от вожатых. Самая интересная программа, красивые домики и ухоженная территория не спасут от скуки, если вожатым дела нет до своих подопечных. А когда между ними и детьми возникает неподдельная дружба, то и недостатки – если и находятся – не имеют особого значения.

Мне в этом везёт. Уже пять лет подряд. Вожатые нашей смены – лучшие. Общаться бы с ними круглый год, но не все они живут в городе, а потому сообщение Феди о приезде всеобщей любимицы лагеря, Ариадны Харламовны, и вправду стоит раннего звонка. Этой новостью можно поделиться даже в два часа ночи! И даже в два пятнадцать!

– Мммм, – мычу я, окончательно улыбаясь. – Так ты меня встречать её зовешь?

– Догадалась! – доносится до меня скептическое фырканье собеседницы. Фыркать она умеет мастерски, причём, с разными интонациями.

Именно Федина мама, Александра Викторовна, организовала тот лагерь, где мы познакомились и где я впервые услышала Федин «фырк». Тогда мне было десять, а ей всего семь, но несмотря на разницу в возрасте, мы почти мгновенно подружились. Федя была «своя» – так называли детей, ездивших в лагерь с самого начала. Я впервые приехала туда только на четвертую смену и благодаря нашей дружбе тоже попала в «свои». Эти «свои» могут наведываться в сон-час в вожатскую, называть Ариадну Харламовну просто Ариадной и имеют ещё несколько мелких детских привилегий. Зато они особенно преданы лагерю и не мыслят без него ни одного лета!

– Во сколько и где? – уточняю я, сосредоточенно теребя пижаму.

– Через полчаса на вокзале, – невозмутимо отвечает подруга.

– Что? А раньше ты позвонить не могла? Я же ничего не успею!

На моё возмущение Федя только смеётся и весело кричит, перед тем как положить трубку:

– Собирайся, время пошло!

***

Первое июня – это не только начало лета, это ещё и День защиты детей. В честь праздника в нашем городе все, кому не исполнилось четырнадцати, ездят на общественном транспорте бесплатно. Хоть целый день перескакивай с автобуса на трамвай – никто и слова не скажет! Я уверенно захожу в троллейбус, но, направляясь к свободному месту, начинаю ощущать лёгкий мандраж. Через две недели мне исполнится шестнадцать. Вдруг придётся платить? В прошлом году меня ещё принимали за бесплатницу и даже подтверждающих документов не спрашивали. А как теперь? Уже или ещё?..

Надо сказать, что я была практически лишена подросткового максимализма, но всегда до глубины души возмущалась, если кто-то из взрослых при мне вздыхал об ушедшем детстве. Я вспыхивала и, захлебываясь эмоциями, уверяла, что никогда не буду такой, как они. Что за нелепость? Не хотели бы – не повзрослели бы! Всё в наших собственных руках: из своего детства я не уйду никогда, и сожалеть мне будет не о чем.

Впервые эта мысль пришла ко мне с песней Эдиты Пьехи «Билетов в детство нет». Услышав её, я даже написала гневное стихотворение, которое заканчивалось приблизительно такими словами: «Вот вы, взрослые, просите билет обратно в детство. Но кто оттуда выгонял? Ушли – вам, значит, там не место!»

Нет, я не обманывалась и не хотела останавливать время, принимая тот факт, что жизнь идёт своим чередом. Мечтала о своей семье, минимум девяти детях (тут тоже немножко максимализма), но мечты были расплывчаты и неопределённы, и лишь в одном моя твёрдость была непоколебима: я сохраню искренность, любовь к миру, умение получать радость от жизни, а главное – чуткость души. Именно эти качества отличают ребёнка от «взрослых», именно их нужно сохранять. Убеждённость потребовала ещё стихов, и я написала их – не судите строго:

Я теперь клянусь, чем только можно,

Что останусь навсегда такой –

Радостной, наивной, осторожной,

Любящей весь мир и шар земной.

И когда несчастья бьют наотмашь,

Я не оглянусь назад, —

туда,

Где когда-то было всё возможно…

Просто я – хоть это будет сложно, —

Не уйду оттуда никогда!

По той же причине я, в отличие от подруг, не торопилась с влюблённостями. Почему-то это казалось мне несовместимым с детским состоянием души. Ведь душа сама знает, когда любить. А кокетство, флирт, макияж – всё это в моём понимании были беспомощные заменители высокого чувства, заменители из мира взрослых. Конечно, я бежала от них как от огня. Откуда же я собиралась взять собственную семью и девять детей, спросите вы?.. Не вопрос. Я твердо знала, что в положенное время появится человек, который, взглянув в глаза, сразу увидит мою душу и узнает меня, а я узнаю его, потому что это и будет настоящая любовь. Пусть наивно, зато без всяких заигрываний, ужимок, а главное – без холодного расчёта. Хорош ли мой избранник и нет ли в кустах с роялем кого получше – всё это жалкая суета взрослых, потерявших в своих заботах что-то самое важное. Чуткому светлому сердцу, чистой душе достаточно просто любить! Таковы были мои убеждения, и ничто в мире не могло поколебать их.

Сейчас, по прошествии времени, я улыбаюсь, вспоминая свои тогдашние мысли… Но пока мне без двух недель шестнадцать, и я положительно не вижу здесь полутонов: для меня есть только чёрное и белое. А уж если я хочу быть ребёнком в душе, значит, и выглядеть нужно как ребёнок! И я с волнением смотрю на пожилую женщину, кондуктора троллейбуса, гадая: поверит ли она в то, что мне не больше четырнадцати? Дело ведь не только в стоимости проезда.

На сиденье передо мной плюхаются две фигуристые девушки. Глаза у обеих жёстко подведены карандашом, ресницы накрашены, лица облагорожены плотным слоем тонального крема – и не улыбнуться под его тяжестью. «Забальзамированные!» – приходит неожиданная ассоциация. В это время к девушкам подходит кондуктор, недвусмысленно намекая на плату за проезд.

– У нас сегодня первое июня или как? – одна из них достаёт из маленькой сумочки свидетельство о рождении. Кондукторша с сомнением оглядывает фигуру размалёванной пассажирки, хмыкает, охватывая движением глаз третий размер груди, но потом видит год, указанный в свидетельстве, и возвращает документ владелице.

– Ишь ты, – говорит она. – Ну, раз так, езжай.

Я не раз встречала в городе таких девчонок. Мне они представляются куклами, как будто только для того и созданными, чтобы заполнять пространство. Количество местных барби порой зашкаливает, а популярность у сверстников сбивает с толку: что в них такого привлекательного? «Усы, лапы и хвост – вот мои документы». А тут – косметика, мальчики и наряды. Неужели парни с ними высокую моду обсуждают? Интересно, о чем каждая из них может хотя бы сама с собой поговорить? Всё ж на поверхности, ничего в глубине. Или у них внутренний голос вообще не работает? Иначе подсказал бы, что внешность – это ещё не всё. И чем она ярче, тем глубже должен быть внутренний мир. А если его нет, остается один фантик без конфеты. Достаточно ли только этого фантика? Хотя, кому что…

– У меня то же самое, мне тринадцать! – Подружка первой модницы пытается нашарить нужную бумажку в рюкзаке. – Мы вообще одноклассницы.

Женщина машет рукой, мол, верю, не доставай. Настаёт моя очередь, но белое платьице с цветочками и ненакрашенное лицо выглядят для неё убедительнее любой справки и даже не вызывают мысли проверить мой возраст. Она отходит на своё место, и я гордо еду пять остановок до вокзала совершенно бесплатно. Моему счастью нет предела: детство продолжается, и мир тому свидетель!

***

В зале ожидания душно. Кондиционеров в то время в старом здании вокзала не было, зато вдоль стен стоят жесткие деревянные скамейки. Я, Федя, её сестра Елена и Александра Викторовна сидим чинным рядком и молчим.

Лена старше меня всего на год, но, кажется, что лет на десять. Раньше она тоже была «своей», но теперь выросла и уже второй сезон ездит в лагерь как помощница вожатой. Сейчас Лена скорее на одной волне с Ариадной, которой целых двадцать шесть. Она вместе с другими молодыми вожатыми – Робертом, девятнадцатилетним племянником Ариадны, двадцатилетними Мариной и Кристиной – составляют отдельную тусовку. «Свои», хоть и зовут их просто по имени, опуская отчества, но запанибрата общаться себе не позволяют. Между нами уже дистанция.

Федя, прикрыв глаза, покачивается в такт музыке, гремящей у неё в наушниках. Пшенично-русые волосы моей подруги украшены четырьмя косичками-ра́стами², по две с обеих сторон. На одной из косичек болтается крошечный колокольчик, поэтому любое движение головы вызывает тоненький тихий звон, словно из сказки. Я наклоняю голову и в который раз любуюсь её волосами: на солнце они отливают платиновым золотом! Мои были такими же ещё четыре года назад, но потом вдруг начали темнеть. Я очень огорчилась, когда заметила это. Почему-то мне тогда хотелось быть блондинкой и именно натуральной. Теперь мои волосы приобрели цвет молочного шоколада, и их даже темно-русыми не назовешь. Но я привыкла и полюбила свой новый цвет, когда обнаружила, что он прекрасно подчеркивает глубину моих сине-голубых глаз. А Федька хочет покраситься в рыжий и спрятать свои асфальтово-серые радужки за зелёными линзами!

От размышлений о прекрасном меня отрывает вопрос Александры Викторовны:

– Анастасия, что ты планируешь сегодня делать?

Федина мама, даже обращаясь к собственным дочерям, предпочитает полные имена. Но именно в её устах это не отдает официальностью, и мне такое обращение нравится. В свя́тцах³ встречается много старинных красивых имён, но в сокращении они звучат так, что и произносить их не хочется. Кто-то называет сокращения уменьшительно-ласкательными. Но приласкать Георгия Жорой, а Владимира – Вовой мне бы и в голову никогда не пришло. Так ведь и обидеть можно: какой ты Георгий, Жора ты и всё!

– Пока не знаю… – отвечаю я. – Но совершенно точно не уеду, пока не встречу Ариадну! Сколько бы ни тащился этот поезд! – я сердито смотрю в сторону громкоговорителя, откуда доносится гнусавый голос:

– Поезд номер двадцать семь опаздывает на тридцать минут…

За то время, что мы сидим, это объявление звучит уже второй раз. Ариадна – учитель русского и литературы – живёт от нас в пятнадцати часах езды. В течение учебного года мы видимся с ней только дважды – на Рождество и на Пасху. Или один, если на Пасху её не отпускают из школы. Поэтому наше сегодняшнее оживление вполне понятно – последний раз мы встречались в начале апреля.

– Но на всенощную-то вечером пойдёшь? – спрашивает снова Федина мама.

– Конечно! – восклицаю я. – Завтра же Родительская!..

Да, завтра Троицкая Родительская суббота, а послезавтра – сама Троица, светлая, зелёная, радостная и одновременно немного грустная: жаль, что подходят к концу пасхальные дни.

Нужно сказать, что в отличие от тех моих друзей, кого привели в храм в детстве родители, я пришла туда самостоятельно, хотя и несколько позже, чем они. Так уж сложилось. Мама считает себя верующей, но в церкви бывает не часто. А я с десяти лет сама начала ходить на каждую воскресную службу – благо, храм располагался возле моей школы. Бабушка и мама только диву дались – никто меня к вере не принуждал, на службы не тянул, а на-ка, поди!

– Ладно, – хлопает в ладоши Александра Викторовна. – Давайте не будем сидеть без дела и посмотрим программу будущего лагеря, – с этими словами она достает из сумки толстую папку с распечатанными листами. – Вот примерно то, чем мы можем заняться…

Я впечатляюсь количеством бумаги:

– А вы точно хотите устроить лагерь на двадцать четыре дня? В вашей папке столько листов, что хватит месяца на два, не меньше…

– Это только так кажется. А потом хватимся в середине смены, а делать больше нечего! – возражает Федина мама. – Ну, так что? Какие игры у нас будут в этом году?

Я жадно тянусь к распечаткам. Федя вытаскивает один наушник и с интересом прислушивается к разговору. Лена остаётся безучастна к происходящему. Её, наверное, можно понять: когда твоя мама – руководитель лагеря, а ты сама помощница вожатой, все эти планы не вызывают былого восторга… Хотя нет. Всё равно не понимаю: как можно быть равнодушной, когда дело доходит до обсуждения нового сезона?

– Утром же, как обычно, занятия? – уточняю я, деловито перебирая распечатанные листы.

– Да, и в этот раз вас ждет что-то особенное! – улыбается Федина мама и замолкает, наблюдая за моей реакцией.

Я тут же возмущаюсь:

– Александра Викторовна! Начали, так договаривайте!