© С. Суханов, 2020

© ИД «Городец», 2020

* * *

Посвящаю Нине Ивановне, доброй самаритянке

Чье величие породило эти горы – Химават, те, что покрыты снегом,

Море и земля чьим считаются созданием,

А стороны света – это чьи руки,

Кто тот бог, которого мы должны почтить жертвенным возлиянием?

Ригведа^[1]

Пролог

Шурпарака^[2], 84-й год эры Викрама, месяц маргаширша^[3]

Солнце стояло в зените, когда темнокожий, почти черный человек спустился со склона хребта Сахьядри и зашел в джунгли. Сразу же яркий солнечный свет сменился сонным полумраком, а напоенный запахом палисандра воздух сделался густым и неподвижным. Казалось, зима сюда еще не добралась, хотя некоторые деревья уже сбросили листву.

Пробираясь сквозь лес, молодой гонд^[4] осторожно раздвигал руками свисающие листья пальм, огибал огромные баньяны, безвольно опустившие побеги к самой земле. Ему чудилось, будто исполины замерли в притворной истоме, чтобы внезапно обвить зазевавшегося путника щупальцами, словно осьминоги.

Он старался не приближаться к деревьям с большим дуплом – вдруг там прячется якша, лесной дух. Под ногами мягко пружинил ковер из опавших листьев, стручки шелковой акации наполняли джунгли таинственным шорохом. С ветвей вечнозеленых нимов свисали гроздья маленьких желтых плодов, расточая в воздухе медвяной аромат.

Чтобы не донимал гнус, пришлось замотать голову куском ткани и закутаться в черный хлопковый рупан^[5], из-под которого виднелся дхоти – доходящий до щиколоток набедренный платок. Тряпичную торбу он повесил на плечо.

Сезон дождей закончился, но от рыхлой, напитавшейся водой земли все еще поднимался теплый пар.

Наверху, в горах, природа была совсем другой. Из пожухлой травы тянулись голые шершавые стволы хардвикий. Благоухающие эфирными маслами гуггулы отчаянно цеплялись корнями за скалы.

Попробовал бы он так же запросто пересечь заросли хингуна: острые длинные колючки враз изорвут одежду, исцарапают кожу.

А еще на каменистых склонах в изобилии произрастает ладоносная босвелия – небольшое деревце с покрытым сухими чешуйками искривленным стволом и ветвистой кроной. Смола босвелии обладает не таким приятным и стойким ароматом, как смола ладанного дерева из далекого аравийского Хадрамаута, но ее добыча обходится гораздо дешевле покупки привозного олибанума^[6] в портах Бхарукаччи^[7] и Каллиены^[8].

Гонд полгода провел в шалаше на горе Калаубал, собирая драгоценную смолу. Вообще-то он несколько лет строил и чинил в Бхарукачче торговые суда, но с приходом оккупантов морскаяторговля зачахла. Ассакены^[9], захватившие недавно полуостров Саураштра, не любили море. Степняки предпочитали передвигаться на лошадях, груз перевозили в кибитках, а флот использовали только для объезда факторий и патрулирования вдоль берега.

Малабарские купцы, опасаясь грабежей, в первый же сезон дождей увели свои суда из залива вверх по Нармаде к городу Амаркут^[10], куда ассакенские орды еще не добрались.

Он решил не возвращаться в Озене^[11], где жила мать, а ушел на запад. В одной из брахманских^[12] деревень неподалеку от Шурпараки ему предложили работу.

Сбор олибанума начался в месяце джьештхамулия^[13]. Босвелии не растут рощами, поэтому поденщикам пришлось облазить склоны горы. Сначала они сделали на деревьях зарубки: на стволах – топором, на ветках кору срезали ножами до коричневой древесины.

Босвелии плакали крупными слезами, которые сливались в быстро твердеющие мутные ручейки. Под каждым деревом сборщики постелили джутовую циновку, чтобы ни одна капля драгоценной смолы не пропала.

Работали весь сезон дождей с короткими перерывами: то давали ранам затянуться, то снова пускали в ход топоры и ножи. Подсохшие крупинки зеленоватого цвета, словно присыпанные пудрой и похожие на куски тростникового сахара, отковыривали скребками, после чего ссыпали в корзины.

Босвелия дает за сезон столько олибанума, сколько весит среднее манго. Корзины сборщики обычно помещали в выкопанную рядом с шалашом яму, накрывали хворостом и пальмовыми листьями, а затем закидывали землей. Так смоле и дождь не страшен, и вор не украдет собранный урожай, пока ты обходишь свои владения.

Жили на горе, чтобы не попадаться утром брахманам на глаза: не дай бог «дваждырожденный» на рассвете увидит шудру^[14]. Это считалось дурным знаком, потом никакие мантры из «Ригведы» не помогут – все, день испорчен.

В месяце картина^[15], когда на Малабарском побережье прекратились затяжные ливни, сборщики приступили к сортировке добычи. Отборный олибанум – куски светлого оттенка с восковым блеском – брахманы оставили себе для воскурений в храме Вишну.

Мешки из козьей кожи, наполненные темными кусками, они погрузили на телеги и отвезли на базар в Каллиену. Такой олибанум продается в качестве противовоспалительного лекарства, а также как средство для отпугивания злых духов и снятия порчи.

Гонд пребывал в хорошем настроении. Он неплохо заработал, потому что ему удалось пометить много молодых мужских деревьев, которые дают больше всего смолы. Брахманы заплатили за работу столько, сколько обещали – десять серебряных монет, отчеканенных еще при Маурьях.

Во время коротких привалов он доставал из торбы тусклые прямоугольники, любовно поглаживал их, рассматривая клейма: солнечные диски, звездочки, фигурки птиц и зверей… Каждая монета весила не меньше каршапаны^[16].

Он давно все подсчитал: две монеты отдаст матери, остальные потратит на подарок отцу своей избранницы – купит пару коров. Эти деньги не бог весть какое богатство, но пусть односельчане невесты знают, что парень он работящий, а значит, в семье будет достаток.

При мыслях о невесте – прекрасной Винате, с которой он познакомился в деревне брахманов – гонд покраснел. Увидев ее в начале лета на празднике Бхутаматр, который ежегодно устраивается в честь Матери духов, он потерял голову. Она ответила ему взаимностью. Ее милое лицо стояло перед глазами, когда он обдирал колени, ползая по скалам Калаубала, когда, свернувшись калачиком под пальмовыми листьями в шалаше, пережидал ливень.

Иногда он просыпался ночью, давая волю сладкой истоме, сжимающей сердце.

«Вината…»

Ну и пусть, что «Законы Ману» запрещают брахману отдавать дочь замуж за шудру! Когда, не выдержав разлуки с любимым, Вината прибежала на делянку, они договорились о браке гандхарва, при котором жених и невеста не спрашивают разрешения у родителей, а просто объявляют в деревне о скорой свадьбе.

Оба наивно полагали, что рано или поздно родители смирятся с выбором дочери, так как гонд исповедовал джайнизм, а вишнуитам разрешено сочетаться браком с джайнами.

Гонд перебирал в уме возможные препятствия – и не видел их. Они не являются родственниками. Ему восемнадцать – так что он старше невесты, как и положено. Не страдает ни одним из четырнадцати видов мужской слабости – еще чего! К тому же не горбатый, не коротышка, не болен чахоткой, не подвержен геморрою или падучей, на плохое пищеварение не жалуется. Среди его родственников нет больных черной или белой проказой. Увечий нет, шрам на икре, оставшийся после прижигания ранки от укуса змеи, не в счет.

Посмотрев на руки, он довольно улыбнулся: особой волосатостью, порицаемой брахманами, боги его не отметили. Так что потомство будет что надо, а это самое главное в браке.

Меньше чем через год Винате исполнится пятнадцать, и по закону она сама сможет выбрать мужа. К этому времени нужно построить собственный дом рядом с хижиной матери. Иначе где он расстелет шкуру рыжего быка, посыпав ее ритуальной травой балбаджа, чтобы усесться с молодой женой для совместного принесения жертвы отцу всех богов Праджапати.

Мысленно гонд отправился в светлое будущее.

Скоро, совсем скоро на свадебной церемонии он возьмет Винату за руку и поведет вокруг статуи бога Агни, дарующего молодоженам надежный, крепкий союз. Отец невесты намажет им лоб ладанным маслом, после чего они возьмутся за руки и взойдут на каменный жернов, покрытый горками риса. Сделают семь шажков, произнося молитву в честь бога Вишну, а жрец окропит невесту освященной водой.

Пусть обряд пройдет согласно обычаям вишнуитов, а не джайнов, ради Винаты он готов на все. Даже пойти в обучение к брахману, чтобы получить священный шнур и стать «дваждырожденным».

«Ну и что, что переросток!»

Влюбленный в запальчивости отметал одно препятствие за другим, ему казалось, что все преодолимо. Вдруг он погрустнел – никто не возьмет в ученики шудру. Что же делать? Можно стать царским слугой, например, вступить в гильдию строителей колесниц. У него будет высокое положение в обществе, но семье придется скитаться вместе с армейским обозом.

«Нет, такая жизнь не для Винаты!»

Или бродячим бардом, они тоже пользуются уважением. Так боги не наградили его ни слухом, ни сильным голосом!

Гонд взял себя в руки.

«Ай, да ладно, как-нибудь устроится», – подумал он отчаянно и снова размечтался…

Три вечера подряд после свадьбы они будут любоваться на Полярную звезду, не позволяя себе никаких вольностей, чтобы в их сердцах укрепилась взаимная верность, а демоны покинули жилище влюбленных, не причинив вреда.

Наконец на четвертую ночь супруги приступят к обряду гарбхадханы – правильного зачатия. Прежде чем возлечь с молодой женой, он капнет ей в ноздрю сок баньянового дерева и предложит миску простокваши, куда предварительно бросит пару бобов и ячменное зерно – тогда их первенцем станет мальчик. Обязательно помолится богу Пушану, чтобы извержение семени привело к зачатию. Вината умастит ему глаза благовонием, а затем…

Тут гонд очнулся от приятных мыслей и насторожился. Среди пения птиц и шелеста листвы появились посторонние звуки. О Савитар, животворная сила солнца, спаси и сохрани! Неужели я потревожил якш? По спине, несмотря на жару, пробежал холодок. Прислушавшись, он отчетливо различил скрип колес, топот ног, всхрапывания лошадей. А еще приглушенные голоса… Нет, это звуки из мира живых. Значит, где-то впереди пролегает лесная тропа.

Закинув торбу за спину, он осторожно двинулся на шум. Крадучись добрался до упавшего ствола талипата, поросшего мхом и крошечными орхидеями. Прячась за него, уставился в просвет между листьями папоротника.

По дороге друг за другом брели оборванные грязные люди с колодками на шее. Конвоиры лениво развалились в седлах: одни обмотали голову и лицо платком, чтобы защититься от мошкары, другие – в войлочных колпаках с башлыком – обмахивались ветками.

Так и есть – ассакены! Сразу видно по вооружению и доспехам: кожаные штаны, кафтан с нашитыми спереди бронзовыми бляхами, пика, за спиной маленький круглый щит, у пояса деревянный колчан.

Изнемогающие от палящего солнца кони с жадностью косились на сочную траву в шаге от тропы. Изредка то один, то другой всадник натягивал узду, тогда бронзовые псалии еле слышно позвякивали.

Внезапно раздался гортанный крик.

Рабы, успевшие за долгий путь выучить команды ассакенов, тут же с облегчением опустились на землю. Девушка, еще совсем подросток, в одной набедренной повязке и с бурдюком в руках, заспешила по тропе. На ее спине краснели рубцы от свежих ударов плетью. Испуганно косясь на конвоиров, она подходила к каждому из пленников по очереди, давая выпить несколько глотков воды. Другая рабыня – немолодая, с большой обвислой грудью – повторила путь первой, раздавая несчастным бананы.

Гонд бросился на землю, опасаясь, что его заметят воины, но потом осторожно выглянул из-за талипата. В нескольких шагах от него на земле сидел мужчина.

Раб устало свесил голову, насколько позволяли колодки, при этом черные волосы спутанными волнистыми прядями закрывали лицо. Поражала его худоба: выступающие ребра казались прутьями корзины. Он то и дело хлопал себя по плечам и бедрам, прогоняя назойливую мошкару.

Гонд вынул из котомки ячменную лепешку. Затем медленно двинулся вдоль ствола, стараясь производить как можно меньше шума.

– Эй, – тихо позвал он мужчину.

Тот вздрогнул, поднял голову и замер, не решаясь смотреть по сторонам.

– Не оборачивайся, просто протяни руку к папоротнику.

Раб не шевелился.

Гонд от досады закусил губу: что – вот так все бросить и уйти? Если не понимает язык гонди, обращаться к нему на пайшачи не имеет смысла. Он лихорадочно думал. Кожа у пленника светлая, значит, явно не наг^[17]. Но точно не арий – ария рабом никто не сделает. Может, яван^[18]?

Тогда он повторил по-гречески: в Бхарукачче, куда часто заходили корабли эллинов, все плотники знали этот язык.

Раб медленно провел рукой по земле в сторону зелени.

«Ага, все-таки яван!»

Отломив от лепешки кусок, гонд осторожно вложил его в протянутую ладонь. Мужчина молниеносно сунул хлеб в рот. Остальные куски съел так же быстро.

Разговаривали шепотом.

– Откуда вы идете?

– Из Шурпараки.

– Как тебя схватили?

– Я матрос с греческого корабля. Плыли из Барбарикона в Музирис^[19]. В Шурпараке капитан решил запастись свежей питьевой водой. Только пришвартовались, как в порт ворвалась банда ассакенов… Откуда взялись, никто не понял. Наверное, обошли посты андхров^[20] через джунгли… Не успевшие отчалить корабли они сожгли, матросов заставили погрузить мешки с бирюзой и лазуритом на телеги… Всех погнали в Бхарукаччу.

– Как тебя зовут?

– Иешуа. А тебя?

– Бхимадаса. Ты яван?

– Нет, иудей.

– Плохо дело. Бхарукачча – крупный порт, там всегда требуются гребцы… Но они долго не живут.

Сквозь листву гонд видел, как раб перестал жевать и снова понурил голову. Тогда он азартно спросил:

– Сбежать сможешь?

– Как? В колодках…

Внезапно рядом послышался злой хриплый голос. Одноглазый ассакен, заметив, что сидящий возле упавшего дерева раб что-то бормочет, решил проверить, не спятил ли тот по дороге. Подойдя вплотную к иудею, он наклонился, вглядываясь в лицо.