Цитаты из книги «Русское самовластие. Власть и её границы. 1462–1917 гг.»

Ещё одним полем социального (а в перспективе – и политического) напряжения стремительно становился рабочий вопрос. Профессиональных пролетариев было немного, в Европейской России – чуть более двух миллионов (2 % населения), но их борьба за свои экономические права с работодателями была хорошим горючим материалом для революционной пропаганды в силу высокого уровня грамотности в этой среде.

Козловский земский начальник А.И. Новиков, племянник неоднократно цитировавшегося мной А.А. Киреева, человек, искренне болевший за простой народ (что позднее привело его в ряды эсеров), в своих «Записках земского начальника» (1899) с горечью констатировал: «Большинство дел, с которыми приходится ведаться, – это дела семейные, увы! самые неразрешимые: вечные жалобы слабых против сильных, стариков против взрослых сыновей, жён против мужей, – все они имеют один корень – невежество и грубость: как ни религиозен наш народ, но Христовой любви в нём мало… В крестьянской семье более, чем где-либо, проявляется победа грубой физической силы; уже молодой муж начинает бить жену; подрастают дети: отец и мать берутся их пороть; старится мужик, вырастает сын, и он начинает бить старика… Нигде вы не увидите такого царства насилия, как в крестьянской семье, и это некоторыми называется патриархальным бытом… Осуждать ли крестьян за грубость? Да как им не быть грубыми, когда другого обращения с людьми они не видали ни от высших, ни от равных? Как не бить детей, когда детьми они, кроме побоев, ничего не видали?.. Раз мальчик или девочка способны приносить пользу хозяйству, то все заботы родителей направлены к тому, чтобы выжать из них эту пользу. Для их обучения и воспитания ничего не предпринимается; поражаешься, каких детей приводят в школу. Часто они абсолютно не имеют никакого представления о добре и зле, не знают разницы между Богом и Богородицей, между “здравствуйте”, “спасибо” и “прощайте”… и это в 9—10 лет! Свободное от работы время ребятишки бьют баклуши, бегают по улице и на улице (вечерние сборища), приучаются ругаться, видят всякие безобразия: пить на праздниках до опьянения приучают сами родители… Чего же ожидать при таком отсутствии воспитания?

Параллельно происходили очень важные, поистине тектонические процессы в народной толще – пробуждение масс. Крестьянство (около 85 % населения Европейской России), запертое в своих общинах в условиях земельного голода, мечтало о «чёрном переделе», т. е. о том, чтобы «отнять и поделить» помещичью землю. Мечты эти были далеко не новы, но они приобретали новый смысл с отменой крепостной зависимости – крестьяне всё более ощущали себя людьми, имеющими право жить по своей воле. Стихийное самоутверждение человеческого «я» в крестьянской среде происходило при отсутствии в ней чётких правовых норм, слабости морального воспитания, низком уровне грамотности, грубости нравов, описанных многими современниками.

Вывод из всего вышеизложенного очевиден: для режима Александра III преданность чиновников престолу была куда важнее их преданности закону.

Регламентация касалась даже браков: «Полковник строит женщин в одну, а солдат – в другую противоположную линию и, называя солдата по имени, даёт ему невесту, вызывая её по имени ж. Брачные эти союзы никогда не согласовались с выбором и согласием сердца, но учреждались полковником, который раздавал невест, как овец, судя по достоинству жениха!» (С.И. Маевский).

Д.Н. Свербеев рассказывает в мемуарах, как он разгневал в 1818 г. своего дядю и тогдашнего начальника статс-секретаря комиссии прошений П.А. Кикина, с юношеской пылкостью заявив в присутствии высокопоставленных дядиных гостей, что в России только два состояния – деспоты и рабы.

Как и в случае с Иваном Грозным (П.В. Завадовский определил павловский стиль управления именно как «зады Ивана Грозного», а Карамзин писал, что Павел «хотел быть Иоанном IV»)

Центр просто технически не мог контролировать местное управление, особенно на окраинных землях. Заметно, скажем, что склонность «государиться», т. е. присваивать себе неограниченную власть, имели сибирские властители. Так, томский воевода князь О.И. Щербатый, прославившийся своим лихоимством, в 1648 г. не отпустив в Москву челобитчиков от местных крестьян, изорвал их челобитную и заявил: «Я де здесь не Москва ли?». Сибирские воеводы «обязывали местное население приносить им пушнину в “почесть” и “поминки”, самовольно увеличивали размер ясака (“излишки” присваивали), требовали ясак с умерших ясачных людей и малолеток, подменяли “добрую” пушнину, собранную в казну, своей “худой” и малоценной, вымогали взятки и даже грабили иноземцев, не гнушались и прямым казнокрадством, а также закабалением и похолоплением иноземцев.

казачья старшина потребовали от русского посла боярина Бутурлина ответной присяги от имени монарха, сославшись на пример польских королей. На что последовал жёсткий отказ с таким обоснованием: «Польские короли подданным своим присягают, но этого в образец ставить не пристойно, потому что это короли неверные и не самодержцы»

Стенька Разин, сражаясь с царскими воеводами, также не покушался на авторитет самодержавия, призывая в своих «прелестных» грамотах бить и выводить государевых неприятелей и изменников. В его войске якобы находились царевич Алексей и патриарх Никон – страдальцы от «злых бояр». Что же касается «хованщины», то политической программы у стрельцов не было, а целью князей Хованских было лишь «первенство в Боярской думе (а не мифическое овладение престолом)»