1

Часть первая

: Провинциальное Лето 98-го

Публичные Изъявления Неиссякаемой Признательности

Кое-что о катаклизмах (типа эпиграфа)

Четвёртый фараон семнадцатой династии Ахулидзалупон Пти-Пси,

владыка Верхнего и Нижнего Египтов – и прочая, и прочая… —

оскользнулся в тумане, напущенном в прельстительных умствованьях ухищрённых магов месопотамских.

Оттого-то, заплутавши запудренными мозгами, уверовал он в основную доктрину их, что всё, во Вселенной сущее, пребывает якобы в непременной (хоть не всегда различимой) взаимопересоплетённости, так что лучше не тыркаться и не соваться в естественный ход развития, дабы не повлечь цепь событий нежданных, а при том же, возможно, ужаснейших…

Жене ж его, царице Нафталинти, было начхать, да хоть с любой высокой пирамиды, на догмы умудрённой умозрительности. И вот, когда любимейший из её котов (бездонная глубь веков имя животины поглотила, но и поныне бродят (особенно по вечерам) легенды о хвосте его – крепчайше преупругом) вдруг занемог, она не стала дожидаться, покуда сдохнет котяра естественным образом…

Уделив ноль внимания печати гневного негодования на царственном лике своего супруга-фараона, она призвала жрецов-врачевателей, каковые единогласно, всем консилиумом предписали промыть коту кишечник, через прямой проход.

И назавтра же спозаранку, Ахулидзалупон Пти-Пси влетел в покои Нафталинти, потрясая воздетым в деснице широким листом папируса, источавшим в разные стороны запах свежей типографской краски, и проорал во всё своё фараоново горло:

– Добилася?! Вот она – коту клизма! А Атлантида-то – тю-тю… Утопла к халдея́м собачьим! Из-за хвостатика твоего! Мать вашу!

. . .

Поделка эта (типа эпиграфа к вроде как бы предисловию) сложилась в 89-м году, после природного катаклизма – Большого Армянского землетрясения, незадолго до катаклизма политического – Карабахской войны.

Впрочем, на дорогах Нагорного Карабаха уже вовсю разворачивалась "каменная война": метание булыг в проезжающие мимо автомашины, автобусы…

Следом пожаловали 4 года войны современной, соответственно текущему уровню цивилизации, не скупившейся на артиллерийские, ракетные, авиационные бомбардировки.

Мир почти не заметил той войны, шума в нём и без неё хватало – трещала по швам и (в очередной раз) напяливала новые формы Российская Империя.

В общем, мировая общественность так до конца и не разобралась: кто же они такие – Карабахцы? Поговаривают, будто это коренное население данного региона.

Не хочу вступать в споры, но и мелочиться не стану, а представлю ещё одно размашистое определение: Карабахцы – корневой народ данной планеты.

Как и любой другой из тех, что выжили…

На травянистом взгорке у въезда в Степанакерт, стоит композиция скульптора Саркиса Багдасаряна: две рукотворные скалы, одна возле другой. Слева – лысая голова бородатого мужика, другая – женская; платком повязана. Народ прозвал это творение "Дедо-Бабо", ну а официально оно именуется "Мы и наши горы".

Однако при переводе с Армянского упущено слово "есть", следовало бы так: "Мы и есть наши горы".

Древние горы. Древний народ. Приходили сюда завоеватели, устанавливали свои владычества. Насаждали вероисповедания. Тысячелетиями сменяли друг друга владыки, империи, веры…

А после всего этого, водитель КРАЗА Гурген, мой сосед по Степанакерту, знакомя со своей родной деревней, показал на склон противоположной горы (их тут тумбами называют) и сказал:

– В каменном веке наша деревня вон там была, а теперь тут живем.

Это звучало не похвальбой, а скорее как информация к сведению. Но какой аристократ с наистариннейшим фамильным деревом укажет родовое гнездо сопоставимой древности?

Здесь корни человечества. Живые корни.

И в этом, пожалуй, разгадка тому, как 180-тысячный народ выстоял против державы с населением в 7 миллионов. Человечество, не разумом, а чем-то ещё, прочувствовало – нельзя вырывать корни, свои же собственные корни…

А в общем, Карабахцы – люди, как все. Значит можно их любить, или на них сердиться, или писать о них же.

Предвижу упрек: взялся писать про Карабахцев, а вон сколько про себя да про своё.

Но, во-1-х, я Карабахец не с прошлого года. А во-2-х, не важно о чём, а важно как. Стиль изложения у меня исконно Карабахский, его перенял я работая переводчиком в местной газете.

Передовицы Максима Ованисяна научили, что читателю любо, когда на его плечо ложится дружеская рука и ты так доверительно, по-свойски, скажешь: "Браток, да мы ж с тобой…"

Очерки Сусан Атанесян воочию показали, насколько оживают строки, коли подать в них чёткую бытовую деталь.

А задумчивые статьи Наиры Айрумян привили вкус к философической созерцательности.

По окончании подобной школы, грех было бы не сложить памятник Карабахскому стилю, чем и является данная композиция с длинновато-конкретным названием "Провинциальное лето 98-го", составленная из этого вот типа эпиграфа, но длиной пожалуй даже и на предисловие потянет, как думаешь? А за эпиграфом вслед, уже на подходе, пара типа введений, и семь штук очерков, сработанных в долгое лето означенного года.

Ну, и довольно объяснений: мое дело сделано —

ляв кац¹, дружище читатель!

'98\11\02

2

Студенчество

3

Сегодня:: Цели и Взгляды

(типа введения в первую часть Саги)

Пространство и время – материи тонкие, во всяком случае на Востоке, который ожирением, в основном, не блещет. Не сказать, чтоб уж совсем кащей был, однако тощеват. Среднестатистически.

Ладно, диетологию можно и послать, пока что, – у нас более важные (хоть и тонкие) понятия заждались. Они, эти самые пространство со временем, порой в такие здесь гордиевы узлы сплетаются, ну до того уж извивисто лабиринтятся, что местами и у компаса, от растерянности, челюсть отвисает: ё-моё! вот это вот – что? вход или выход?..

Пространство всё никак с прикидом не определится: что ни день, новые эпитеты примеряет – то буферное оно, то жизненное, то автохтонно-этническое.

У времени свои причуды – козлёночком резвым скачет, туда-сюда-обратно: из часового пояса геофизического местоположения – скок! – в область экономической целесообразности, но в тот же миг (ни “бе!”, ни “ме!” ещё не успело выдать) копытца вдаль его уж унесли, в учёт политических реалий региональной ситуации.

Ох, как непросто руководству местному сделать окончательный выбор: на чьё летнее время выгоднее таки переключаться – на ереванское или московское?

И там и там, как плюсов, так и минусов – с избытком, вот и попробуй тут головой не закружиться.

При тонких раскладах кручёных материй, ухо надо держать востро; нет! не проста тут чехарда – поди, предугадай, где окажешься, переступая очередной порог. Хорошо если и за ним – комната, а вот пустыня – ощутимо хуже, но лишь бы в кратер не угодить… действующего вулкана.

. . .

Ффу!.. На этот раз, похоже, пронесло и, одолев последние метры пронизанного аравийским зноем пространства, в котором даже запах пыли пышет жаром, наступаешь на дребезжащую железом приспособу для оскребания обувных подошв, поочерёдно: ногой левой, потом правой.

(Хотя особой разницы нет, можно и наоборот. Вот чисто из принципа, для проверки, сделай 2 шага обратно, можно и не разворачиваться. Теперь ногу перемени и вернись на железяку. Убедился? Ну, я ж говорил никакой разницы… Но ты силён! В такую жарынь – и не лень тебе…)

Затем восходишь (чинно, с достоитнством) на три предлинные ступени в мраморной облицовке и, сквозь распахнутые настежь двери, минуешь остеклённость входного шлюза-отстойника, чтоб наконец-то окунуться в тихую прохладу и освежающе мягкий полусумрак, в стиле королевских дворов эпохи Реформации.

Глаз, все ещё оглушённый невыносимым блеском оставленного на улице светила, пока что малость не в себе – в растерянности: испанский ли тут Эскуриал или, всё же таки, – Лувр в Париже?

Под сенью мглистых сводов течёт, журча, неспешный церемониал дворцовой жизни. Придворные красавицы плетут свои интриги и, сбившись, там и сям, в неумолкающие стайки между массивно оквадраченных колонн, оценивают [без промаху и моментально] узорчастые туалеты своих подруг (по совместительству – соперниц: против «се ля ви!» не побрыкаешься). Выносят модный приговор всему, доставленному для прихоти обильной в торговых караванах бесстрашных "челноков" из Персии, она же Иран, и из прочих полдневных близлежащих стран.

Ах, что за чудо неизъяснимое – наряды эти, глобально одинаковые!

Сплошная магия и волшебство – одеться так, чтоб всё осталось явным, подчёркивая и впечатляя, и безутайно облегая пышность форм, пленительную плавность линий и роскошь остальных приманок под полупрозрачной драпировкой!

А феерическое колдовство парфюмо-ароматов и сладостных благоуханий сходу наполняют нос восторгом, дикой экзальтацией – вот-вот с ума сбрендит бедняга, с него станется.

Да окажись тут Н. В. Гоголь, в этом цветнике, в этой немыслимой помеси розария с колумбарием, то захлебнулся б классик собственной слюной. А если бы его случайно откачали искусственным дыханием (рот в рот), то он – не сходя с места – тут же бы спалил и первую часть "Мёртвых душ", чтоб на пепелище строчить продолжение "Коляски"; как минимум в трёх томах…

По каменным плитам зала похаживают военные, щеголяя выправкой (однако же, без шпаг – Ришелье запретил дуэли).

Не менее бравая, хоть и не облачённая в униформу, придворная молодёжь мужеска пола старательно их не замечают, правда, порой таки братаются – спланировать пирушку или побиться об заклад насчёт… впрочем, им виднее.

Военная косточка – сердцевина всякой весёлой компании, рискованных предприятий, да и просто дворцовых переворотов…

Стоит невнятный, но настолько слитно-неумолчный гул, в котором и притопы каблуков, и скрипы портупей, и кастаньетный треск ресниц в подмигах, а то и бицепсов пришлёпы, и взбряки бижутерии, приманчивые хиханьки, увильчивые хаханьки, брифинги эксклюзивные – "… ой, ну ты смелая… а он?.. вуй!.. а ты ему тогда?.." – что начинаешь мало-помалу выходить из себя: Мадрид это, в конце концов, или, чёрт побери, Париж, или в какую-то другую угодил, прости Господи, Вену?

И взор твой, устремляясь ввысь, карабкается, на всякий, дальше, поверх парадной лестницы с витражами, пока не вперится в зеленоватое мерцанье цифр, на квадратной морде чёрного ящика электронных часов, – без промаха, по-Робин-Гудовски – точняк в центре потолочной балки.

И – уфф! отлегло… Всё в порядке: никаких Мадридов с Венами, ты там где надо – в Арцахском государственном университете, а все эти красоты и бравости – молодёжь, явившаяся черпать в нём познания…

А нас-то сюда зачем, сударь, занесло?

Ну всяк по своей надобности, а у меня конкретное задание главного редактора газеты "НК Республика" – разобраться и доложить:

1) в чем цель студенческой молодёжи на сегодня; и (заодно уж)

2) каков их взгляд на своё настоящее и будущее…

. . .

На втором этаже, от вестибюльной прохлады не остаётся и воспоминаний.

На втором этаже во всех классных комнатах – день открытых дверей и распахнутых окон. Однако разленившийся на жаре воздух не слишком-то пошевеливается. Висит (подлец!) – дожидается, чтоб его колыхали веерами из листков бумаги.

Двери – настежь, окна – настежь, а сквозняков и в помине нет. Можно смело ходить по коридорам и (через дверные проёмы) изучать взгляды студенчества.

Картины в аудиториях примерно одинаковы.

За ближним к распахнутой двери столом, спиной к нетронутой настенной доске, – сидит, полурасплавленный жарой, преподаватель. Перед ним, передом к той же бездельной доске, прореженная горсть студентов. Их взгляды зависли – обездвижено – в различных точках пространства.

И только выдвинувшийся за первый стол студент, что уселся как раз напротив препа, прилип своим преданным взором к лицу наставника.

Мудрый ход: у него на носу сессия (это не про лицо, а про студента), и нужно заложить в экзаменатора положительные эмоции, относительно себя.

Однако и в его верноподданном взгляде заметна некая остекленелость. Даже он сейчас явно не здесь, он засмотрелся в будущее…

. . .

Ну разумеется, цель современного студенчества та же, что и во все времена – закончить университет. Просто нынче надо поосторожней выбирать выражения. Если ляпнешь, что цель их получить образование, преподаватели подымут тебя на смех.

Какое там образование, какие знания! Они заявились купить диплом. Обменять бумажки на бумажку. Смотрят на университет, как на ярмарку невест, где сходятся поблистать нарядами (а кто откажется?), да приискать себе хоть кого-нибудь (это не про меня!).

В общем, типа вроде как если зашли бы в магазин, купили коробку конфет, конфеты высыпали, и унесли пустую картонку.

Декан N-ского факультета решительно и громогласно опровергает право студентов думать, будто они тут лишь затем, чтоб купить диплом… (Но в частном порядке признаёт, что так оно и есть, на самом деле.)

Впрочем, её мнение – это взгляд со стороны, а как само студенчество смотрит на своё настоящее?

А смотрит оно с горечью разочарования. Сколько сил затрачивалось в школе на факультативы, занятия с репетиторами. Как бурно пенилось кипение страстей и чувств: только бы поступить! О, как я начну учиться!

Сбылась мечта…

В первый месяц, накупил студент тетрадок, ходил на лекции, записывал чего-то, в библиотеку заглянул раз-другой, как все.

А дальше пошёл процесс утраты иллюзий. Лекторы бормочут не понять чего, либо то же самое, что и без него есть в учебниках. А вся наука очень уж смахивает на подготовку школьного утренника: заучи стишок, расскажи на экзамене – получишь оценку.

И это человеку семнадцати лет! Который готов весь мир перевернуть и осчастливить, и именно для этой цели поступал в университет, чтобы взойти на сверкающие вершины знаний, получить ключи и доступ к тайнам и пультам управления взрослого мира.

Это ему-то участвовать в детсадовских монтажах? Слушать нудный бубнёж лектора? Четыре года?! За что?!

Разочарование, как и всякое чувство, ищет выход…

Госпожа А. А. Бадалова, небезызвестная фигура на ниве местного просвещения по части психологических наук, побывала в регионах, ставших с некоторых пор зарубежными, и привезла весть, что и для тамошних преподавателей главная проблема – наплевательское отношение студентов к учёбе, переходящее, по свидетельству всё тех же зарубежных педагогов, в жуткие эксцессы.

В этом отношении, у нас тишь и благодать. По-видимому, сказывается провинциальная незыблемость патриархальных устоев. Наша молодёжь умеет держать себя под контролем.

Ну конечно, случается иногда, не без того…

Вон портрету Чернышевского начиркали мелом пиратскую повязку на глаз, но потом, для компенсации, тем же мелом намалевали орден на грудь, чтоб не слишком уж обижался.

Максиму Горькому влепили окурок сигареты в рот. Он-то, бывало, все больше "Беломор" смолил, так пускай "кэмелом" дедулька побалуется.

Ну какой в этом вандализм? Так, побалуется невинные шуточки недорослей.

Но в хохмах этих, явно просматривается взгляд студентов на своё настоящее: они им недовольны, они его не принимают таким, как оно есть. И протестуют в такой вот недозрелой форме.

А что если, раз уж студент теперь платит за обучение, он не просто студент, но ещё и клиент впридачу? А вдруг и впрямь – как подметило дальнее зарубежье, раньше нас ступившее на путь таких вот отношений – клиент всегда прав?

И даже когда сыплет на пол мои конфеты, то мне остаётся лишь почтительно подкивывать и улыбаться счастливой улыбкой.

Что делать?

У Чернышевского бесполезно спрашивать, вон он там набурмосился под своей кутузовской повязкой, и орден суворовский его не умаслил.

И автор "Моих университетов" тоже за них – "кэмелом" подкупленный.

Отчаявшись, обращаюсь напрямую к самим студентам:

– А чего вам вообще тут надо?

И получаю конкретный, и на удивление зрелый ответ:

– Умного преподавателя, который научит нас нашей будущей профессии.

Вот тебе и вандалы!..

(Милые вы мои! Да где я вам сыщу такого за пятнадцать тысяч драм в месяц?)

. . .

– Норик, ну а что лично вам дал университет за два года учёбы?

Норик вальяжно откидывается назад, до упора спиной в последующий стол, томно запрокидывает локти кверху, и сплетает пальцы рук на затылке.

– Я здесь познал женщину, – скромно сообщает он.

Эх, молодо-зелено! Эх, sancta simplicitas! Эх, наивная самоуверенность юности. Эх!. Да на познание такого предмета… вернее, материи… то есть, точнее… да и всей жизни не хватит!..

Впрочем, это уже другая тема…

Мне же остаётся лишь провентилировать насчёт их взгляда на своё будущее.

О, тут полный порядок! Юность полна оптимизма.

Пройдёт ещё пара лет, они выкупят свой диплом, и тогда уж точно перевернут и осчастливят весь этот мир.

Так что у мира, и у меня, в том числе, в запасе ещё два года.

Хотя очень уж скользкая это штука – время. А тем паче на непостижимом Востоке, где созревание происходит почти мгновенно. Да ещё когда скачет оно, понимаешь ты, туда-сюда-обратно…

А ну как, эти два года обернутся парой месяцев? Что тогда?

Разочарование взрослого несколько иначе проявляется, чем у недоросля…