Глава Первая

Мать моя переспросила ещё раз:

– Так двести гривен точно хватит?

И пришлось рассказывать опять, что да, конечно. Что хотя авиакасса на ЖД вокзале продаёт предварительные билеты на авиарейсы из одной только Москвы, однако по моей просьбе полистали свои небесные расписания, и огласили цену билета на самолёт Киев – Ереван: «150 гривен».

– Может, долларов?– подотошничал я.

По ту сторону стекла перегородки, прорезанной арочным окошечком для торговых отношений, неодобрительно стерпели такую тугодумную настырность, и произнесли, раздельно: «гри-вен!». Для особо тормознутых зануд.

Прилив радостного облегчения – точно хватит! – распрямил мою просительную позу перед авиационным отсеком в ряду прочих застеклённых касс и, бормотнув умилённо-благодарное слово, я, уже опять широкоплечий, зашагал вдоль строя остальных арочных проёмчиков более земного назначения.

Какой-то из моих ликующих шагов неосторожно наступил и размазал червячка сомнения, что шевельнулся было (как оказалось, на свою же голову) в уголке моего сознания: но как, однако, это получилось? Выходит, билет на рейс Киев – Ереван почти вдвое дешевле, чем оттуда сюда?

Однако хорошей новости в зубы не смотрят и, переступая безответно расплющенный вопрос, я покинул здание железнодорожного вокзала станции Конотоп.

. . .

Добраться в Конотоп из Степанакерта оказалось продвинутой по сложности задачей.

12 тыс. драмов, уделённых мне от щедрот госуниверситета Республики Нагорный Карабах, чтоб как-то исхитрился протянуть всё лето и сентябрь – до первой получки нового учебного года, – совсем не деньги на такое странствие.

Впрочем, плачевность суммы перечёркивала вояж любой иной протяжённости. Безоговорочно.

А не поехать нельзя – истекал крайний срок – 10 лет, отпущенных мне для работы с книгой.

Задачу я успел исполнить, но следовало ещё вернуть том, полученный от Учителя, из рук в руки.

Не думаю, что десять лет тому мы договаривались и о способе возврата, однако особого доверия к постперестроечной почте я, почему-то, не испытывал.

Письма, тем не менее, доходят.

Весною принесли весточку от матери, что из-за рака с хирургическим вмешательством умер Владя…

Мой друг Владя, с которым сидели мы за одной партой, украшенной шедеврами резьбы – глубоко собственноручной: BEATLES, ROLLING STONES…

С кем, получив среднее образование, совместно поступили на завод, сообща стучали слесарными молотками в одном и том же ремонтном цеху, самозабвенно грохотали электрогитарами в группе ОРФЕИ, на танцплощадке заводского парка.

Его я тоже не видел десять лет, и больше уже…

Затем, в своём течении, переходили мысли на родителей, которые, далеко уже не первый год, пенсионеры…

И, среди всего прочего, старшей из моих внучек – по линии первого брака – осенью первый раз идти в первый класс, а у меня с ней ещё даже и фотографического знакомства не состоялось.

Хотя какой толк в непонятном фото неизвестного тебе ребенка? Перевернул – и лица не вспомнить…

Вот так всё вместе: книга, внуки, родители, друзья – живые и мертвые, 10 лет отсутствия, да и мало ли что ещё – сгрудилось в общую, довольно вескую причину для поездки, на вроде как прощальную встречу с Украиной.

На 12 тыс. драм? С женой и тремя детьми? О-о!

Сатэник понимала, что мне действительно надо поехать. Вынула из ушей сережки, приложила свой любимый перстенёк, и отнесла в ломбард.

Бачьянагы (так в Карабахе именуют свояков) тоже помогли деньгами.

В общем, как-то собралось на дорогу в один конец…

. . .

… словно и не было этих десяти лет: где-то войны прошли, наводнения, землетрясения; круто перекраивалась карта мира, а тут, в провинциальной тиши и глухомани, – всё, как и было.

Но только вот оно, это самое всё, тут вроде как съёжилось: улицы, что ли, поуже стали? Или дома глубже в землю вросли?

Ах, вот оно что! Причина впечатления в деревьях, – 100 %, что из-за них. Вон же куда вымахали, разрослись вширь и вверх, а всё недвижимое, оставшееся где-то тут, внизу, измельчало до размера игрушек, забытых в детской песочнице…

Нет, не войти в одну и ту же реку дважды. Надо пребывать в ней постоянно, оставаться её частицей, влечься течением её вод, чтобы она всегда тебе казалась одной и той же, неизменной…

Стиснутые деревьями, улицы стали тенистее – игрушечней; а машин – прибавилось.

Всё сплошь подержанные иномарки – они дешевле отечественных. Однако стоит им прокатить мимо и дальше, унося в своём салоне утробное буханье динамиков, как снова всплывает знакомый звук поскрипыванья велосипедных педалей, ве́лик тут – самый незаменимый транспорт, для любого возраста и пола.

Универсальнейшее средство передвижения о двух колёсах: и в гости на нём, и на работу, а или и мешок картошки с базара привезти…

. . .

Прежние друзья опознаются мгновенно – различимы, невзирая на невесть откудашние осадки, в виде сетки морщин, и невиданную в них прежде увильчивость взгляда.

В нём появилась растерянная насторожённость, которая метит людей осознавших, что в жизни, в общем-то, ждать больше нечего – впереди лишь череда повторений того, что уже было, а потом и того не станет…

Но уже в следующий (после взаимного опознания) миг они превращаются в себя прежних – хлопцы, что надо, своя блатва и хиппари… А и что с того, если эта новая поросль, с крутыми прическами из обритых под корень волос, ничего в них, небось, и не видит, кроме морщин и высокомерно колючего взгляда.

. . .

Сестра, конечно ж, пригласила в село за городом – погордиться своим, почти готовым, дачным домиком. Осталось только изнутри покрасить. Или же обоями оклеят – вопрос пока что не решен.

Единственное огорчение, что у соседей на участке фруктовых деревьев больше. И до того, заразы, урожайные, аж обидно. Наверное, надо-таки садом заняться.

Мужу её некогда: прорабствует в Москве, строит дачи тамошним "крутым", доллары зарабатывает; а пара сыновей-школьников пока ещё не доросли выдвигать парламентские инициативы…

И у брата свои достижения: во дворе хаты колодец выкопал, электронасос поставил; кнопку нажал и – журчит-льётся сколько надо: свеженькая, своя.

Город газифицируется, так он подвел, за подключение – 400 гривен.

Старшая дочь десятый закончила, а тут и трехкомнатная по заводской очереди подоспела…

Родители тоже в полном порядке. На газ, правда, не размахнулись, но двор между домом и кирпичным сараем зацементирован, как и дорожка, уводящая вглубь сада, к утепленному туалету.

В огороде дружно попискивает хлопотливый выводок цыплят, под скамеечкой, у крыльца под яблоней, дремлет щенок, раскормленный до шарообразности. Валяйся, валяйся, лодырь, вот заявятся девчата в гости – они тебе покоя не дадут!..

Внучки мои в полном восторге, что у них ещё один дед добавился, и даже с бородой.

Только непонятно, почему он их первого деда – бритого – называет папой, а мама их этому, новому, деду тоже “папа” говорит, а не “дед”, как их первому деду – поди разбери этих взрослых.

А бабка c дедом, который новому деду папа, зовут его тем же именем, как их мама самого главного из пап, ведь он их папа.

Да ну, их совсем, этих взрослых!

– Эй, дед! Иди меня на качели покачай!

. . .

У сестры моей всё та же, неослабевающе деловая, хватка:

– Ну, а как ты, родимый, назад собираешься добраться?

– По пути сюда, я в Киеве в одну Армяно-Украинскую газету зашёл. Сдал им перевод поэмы Исаакяна. "Абу-Лала Магари" называется.

– А оно им надо?

– Ну, чтоб братство народов развивать. Неплохая поэма. В общем, сказал, что меняю перевод на обратный билет до Еревана.

– И что? Они в газете той – такие дураки?

– Да, нет, конечно. Редактор – Женя Церунян – вполне даже умная женщина. Мы около часу разговаривали, и не скучно было.

– Так что тебе та умная женщина пообещала?

– А ничего. Говорит: будем спонсора искать, позвони 25-го числа, часов около одиннадцати.

– А если спонсора не будет?

Пожимаю плечами:

– Тогда до Северного Кавказа на электричках, а дальше – автостопом. Но ещё могу пешком. Хорошо бы гитару достать, чтоб на харчи подрабатывать.

– У тебя что – шиза гуляет? Да ты в зеркало глянь, на свою видуху. С твоей бородой и твоим лысым черепом тебя на второй же день повяжут. Террорист недоделанный.

– Никакой он не лысый. Просто у меня прическа короткая.

– Не переживай, повяжут и – ещё укоротят. А бороду лучше сам сбрей. Добровольно.

– Не могу. У меня пари с бачьянагом. Он говорил, что с такой бородой я и до Киева не доберусь; а я поклялся привезти её обратно, в сохранности.

– Бачьянаг – что ещё такое?

– Муж сестры жены. По-карабахски.

– Да как тебя жена терпит? Бомжа несчастного. Бедная Сатэник!

. . .

В речах сестры имелся свой резон. Она с ним никогда не расставалась. И вообще, и в частностях. Просто отвык я, или подзабыл, но вскоре получил напоминание – с ней лучше не спорить, хоть она и младшая сестра.

В один из вечеров, в подземном переходе у ЖД вокзала, ко мне стал приставать вооруженный дубинкой сержант милиции, с требованием предъявить документы. И это в старой доброй провинциальной глуши и захолустье! Уже и тут менты гуляют с «демократизаторами»!

У, как повеяло вдруг в том переходе “сафоновщиной”¹, с её комендантским часом и людоловными патрулями на улицах Степанакерта, в канун развала “нерушимого Союза”!

Документов при мне не было, и сержант переключился на расспросы о месте работы.

– Преподаватель кафедры иностранных языков Арцахского госуниверситета! А вы чьих будете?

Правоохранителя отличала не только бдительность, но и смекалка, он сообразил, что бомжу непривычно козырять терминологией на тему "кафедры" с "госуниверситетом" и, на всякий, решил не связываться.

. . .

Так оно и шло…

Я съездил в старинный город Нежин. Собеседовал с Учителем, обрадованным возвращением ‘Улисса’ в оригинале, и не слишком впечатлившимся исполненным мной переводом.

В соседнем районе, посетил казацкое село Курень.

Повалялся денек на загородном речном пляже, куда двадцать минут езды электричкой.

Сходил в парную баню, о которой не раз мечтал в предыдущие десять лет.

… и все прощался, прощался, прощался…

И с бесподобными березами, обступившими тропу через рощу на левобережье реки Сейм.

Не повторится…

И с тихими улочками, меж древних дощатых заборов, что подпирают разлёгшиеся поверх них ветви садовых деревьев, в тенистой листве которых дремлют бордовые вишни.

Не повторятся…

И с песчаными грядками сестриной дачи.

И с голосистой малышнёй в старом парке, который тоже не повторится.

И с запертыми цехами безлюдного завода, уже который год застывшего в недвижной ко́ме…

Не повторится то, что было, никогда…

Не знаю даже, сам-то хоть понял, зачем так позарез нужна была мне эта поездка. Сказать ‘прощай’ себе самому? А или может…

Нет, не знаю.

. . .

Программа визита исчерпалась целиком, такое уже возникало ощущение.

И даже Владю, друга юности, умервщлённого раком и достижениями хирургии, мне удалось повидать.

Дочь прокрутила видеозапись его сольного концерта, записанного на городской телестудии.

Говорят, передача понравилась зрителям, особенно из того поколения, что ходили на танцплощадки к ОРФЕЯМ. Так что, увидел я его живым.

Располнел. Часы дорогие на запястье. Против моды музиндустрии не попрёшь. Все песни – исключительно на украинском…

Но это всё – глазами нынешних, а я видел того, другого.