Орлята учатся летать

Городок наш маленький да к тому же еще и северный. Далекий очень от всего остального, что есть на свете. Как сказал наш физрук Абливин Юрий Сергеевич: «Редкая птица сюда долетит и не сдохнет, если не тренируется». Правда, сказал он это, когда Ромка Муха с брусьев свалился на уроке физкультуры. Свалился на маты и лежит. Тут бы все ничего, ну, лежит Муха и лежит, полежит и встанет, но нет же…

Сережа Самсонов, отличник по всем видам школьных наук, как всегда, решил нарисоваться. Он прошел к брусьям мимо Ромки, ловко так запрыгнул на снаряд и хлоп – стойку на плечиках. Умница, короче. Его так все учителя называли.

– Молодец, Самсонов! – улыбнулся физрук. – Давай соскок! А ты, Мухамаддеев, отползай!

Муха почти по-пластунски, пузом, съехал с матов, а на его место Самсонов – бац – и приземлился. И встал, как Гагарин на пьедестале, – сам в струнку, а руки вниз и в стороны. И гордо так смотрит на плафоны на потолке. Как будто там космос. Вот за такие штуки мы его и не любили, и звали Самсонькой. Хотя он сам себя Самсоном предпочитал называть. А потом мускул на руке напрягал, чтобы сильным казаться. Говорил, что такой бицепс даже под пиджаком читается. Но только мы его пиджак не читали и за своего совсем не принимали. Мы, пацаны, сами по себе, а Самсонька – он как бы с учителями, на другой стороне. Поэтому в этот раз Генка Шишкин не выдержал и выскочил из шеренги.

– Эх ты, Самсоня недоделанный, а говорил, что добрый сам – муху не обидишь! – Генка скорчил Самсоньке рожу и вскочил на брусья.

– Шишкин, а ну, слезай со снаряда! – строго крикнул физрук. – А то опять убьешься!

– Смотри, Самсонька, – крикнул Генка, не обращая внимания на учителя, – а ты так можешь?

Вскочил он на брусья ногами и прям оттуда, с верхотуры, раскорякой крутанул сальто. Весь наш седьмой «А» так и ахнул. Только прилетел Генка не на маты, как бы надо было, а прям в физрука. Тот его поймал на руки, совсем как жених невесту, только с другим настроением. Потому что опустил он летуна на землю и сразу за ухо схватил:

– Шишкин, ты не только себя, – по слогам проговорил Абливин, – ты и меня мог инвалидом сделать!

И вот тут распахнулась дверь, и в спортзал вошла целая толпа народу с директором школы Хурсенко Пал Васильичем во главе. Мы его меж собой Хурсей звали, даже не знаю почему.

Вваливается вся эта кавалькада в спортзал, и все важные такие. У каждого борода, очки и лысина сверху, как положено. От них в зале даже как-то светлей стало. Сразу видать, что ученые, может быть даже светила. Мы все в шеренге замерли и на них смотрим. А Абливин Шишкина за ухо сразу бросил держать и уже по голове начал гладить.

– А мы к вам в гости, Юрий Сергеевич, – сказал Хурся и лицо сделал доброе и внимательное. – Не помешаем? Мы тут на минуточку…

– Так мы уже закругляемся, – ответил физрук и рукой, словно по набивному мячу, по Генкиной голове погладил. – Так что милости прошу!

– Вот, товарищи, спортзал, – уже более серьезным тоном продолжил директор, обращаясь к вошедшим, – самое просторное помещение в нашем городке, для экспозиций лучше и не сыскать. Подходит?»

Гости стали оглядываться по сторонам и, как говорит наша классная руководительница, начали выражать эмоции. Головами друг другу кивают, губами чмокают: мол, а ничего зальчик, вполне себе так… Тут Хурся к нам повернулся и говорит:

– Ребята, вам несказанно повезло, ведь к нам приехали настоящие ученые, археологи, – он поднял вверх указательный палец и расширил глаза. – Прямо из полевой экспедиции! И искали они знаменитую Мангазею – почти сказочный город, который наши предки основали на Крайнем Севере давным-давно.

– И что? Нашли? – спросила одна из девчонок, Лерка Малютина.

– Представьте себе – да! – довольным голосом ответил директор. – И вы, счастливчики, будете первыми во всей нашей необъятной стране, кто увидит настоящие предметы быта и домашнюю утварь жителей исчезнувшего города! Да что там в нашей стране, вы будете первыми в мире исследователями этих таинственных находок! Вспомните золото античной Трои, которую разыскал настырный немецкий кладоискатель Генрих Шлиман. Ах! Это же сопоставимые сенсации!

Хурся заломил сцепленные руки и закатил глаза, совсем как кающаяся Магдалена на картине^[1], которую мы смотрели на каникулах в Уральском музее. Точь-в-точь, только юбок на нем не было.

Мы были потрясены и, разинув рты, во все глаза смотрели на археологов. Теперь они уже не казались тощими очкариками с плешивыми шевелюрами, а как-то сразу преобразились. Покрытые мужественным загаром лысины сверкали там и сям по спортзалу, по которому изыскатели разбрелись и стали осматривать спортинвентарь.

Двое из них с любопытством склонились над гимнастическим козлом, хотя в нем не было ничего интересного. Тем не менее один даже похлопал его по кожистым бокам и спине. Может быть, они пытались определить где у козла зад, а где перед, не знаю. Очень похоже было. Хотя у таких снарядов, куда ни посмотри, везде одинаково. Но нам всем казалось, что все это неспроста. Ну, не станут же именитые ученые хлопать козла по заду просто от нечего делать! Так оно и вышло.

Подходит один из ученых к Хурсе и, почесав нос, говорит:

– Все это здорово, все равно другого зала нет, но здесь же спортивное оборудование… – он выразительно провел по воздуху охватывающим жестом. – А ведь придет весь город!

Хурся, обхватив ученого за плечи, пошел по залу опять разглядывать снаряды и что-то объяснять. Взглянули они на брусья, постучали по бревну и вновь похлопали по спине не только гимнастического козла, но и коня. Затем подошли к канату, который свешивался с потолка, и подергали каждый по очереди. Всем стало ясно, что снаряды будет лучше куда-то убрать. А физрук Абливин тоже рядышком шел и головой кивал. Наконец, когда директор с археологом закончили обсуждение, он нетерпеливо встрял в разговор:

– Пал Васильич, так ведь это же не проблема – снаряды убрать, вон у меня седьмой «А» наготове, смотрите, какие орлята! – он горделиво повел плечами. – Сейчас махом все задвинем и спрячем!

– А что, действительно, – Хурся согласно качнул седой шевелюрой. – Ну, что, орелики, не будем откладывать!

Физрук сразу засуетился и стал раздавать команды направо и налево. Меня с Ромкой и другими ребятами отрядили коня передвинуть в запасник, девчонки козла покатили, и пошло-поехало. Одни бревно к стенке притиснули, ну, а брусья почти всем классом загнали в самый угол. Спортзал сразу как будто больше стал.

Директор вместе с физруком и учеными стали ходить по обширному пространству, шагами меряя, куда можно столы для экспонатов поставить. Ходили-ходили, меряли-меряли и пришли к канату. А он никуда не делся. Висит себе сам сверху донизу и даже не шевелится.

– Ага, а вот эту веревку тоже было б полезно куда-нибудь прибрать, – только и успел сказать маститый ученый, как у него из-под руки вынырнул Генка Шишкин.

– Да это раз плюнуть! – сказал он, плюнул на руки, обтер их об канат и шасть наверх.

– Куда?! – крикнул физрук.

– Куда?! – крикнули мы все, но было поздно.

Шишкин взлетел по канату, словно мартышка за бананом, раз – и уже под потолком. И секунды не прошло, а он уже с креплением возится. Там в потолок крюк был вбит громадный, а канат за металлическое ухо к нему подвешен.

– Шишкин! – заревел физрук. – Брось канат и быстро вниз!

Как потом нам Генка сказал, вот эта команда его и сбила с толку. Он отстегнул от крюка канат и бросил вниз. Все почти как по команде. А сам на крюке болтается на одной руке. Под самым потолком. А высота в спортзале, сами знаете, метров шесть с половиной. Там же и в волейбол играют, и хором поют на праздники, и вообще.

– Шишкин! – в панике закричал директор. – Быстро спускайся!

Но даже авторитетный голос главы всей нашей школы все-таки не разрешил проблемы.

– Не могу! – пискнул Шишкин. – Высоко очень!

Он, как птенец из гнезда, смотрел на нас с потолка, и вдруг все поняли, что ситуация серьезная.

– Держись, Генка! – закричали мы и бросились за матами.

– Сиди там, не уходи никуда! – почему-то крикнул физрук Абливин. – Сейчас маты принесем!

– Не могу я долго, крюк ребристый, – захныкал Генка. – Руки режет!

И тут сбегаются все ученые археологи, и ловко так встали в круг, и руки друг друга замком сцепили. И физрук с ними.

– Как ты там, Шишкин? – закричал Абливин.

– Лечу я, Юрий Сергеевич! – и свалился вниз.

Поймали его ученые целого и невредимого и долго потом по плечам хлопали и приговаривали:

– Ну, Шишкин, ну и орел!

Вот так вот мы и стали орлятами, правда, полетал только один Генка.

Четверка на двоих

Вот незадача так незадача! Как же я забыл, и Генка тоже! У нас же литра сегодня первая… То есть литература, конечно. Просто мы между собой звали литературу и физкультуру литрой и физрой. Это когда в табличку в дневнике предметы вписываешь, а ни та, ни другая не влезают. Вот и приходиться писать через черточку – «лит-ра», «физ-ра». Да и в разговоре удобнее, короче получается, и почти все понимают. Правда, каждый по-своему.

У нас с Генкой даже как-то конфуз вышел. Идем мы однажды из школы мимо нашего гастронома «Снежинка» и расписание занятий обсуждаем. Генка и говорит:

– А на следующей неделе у нас две литры будет.

А на крылечке местный алкоголик Фисюк стоит. Отпетый бичара. Он Генку услышал и сразу:

– Две литры? О, пацаны, а можно я с вами!

Псих какой-то. На Салтыкова со Щедриным его потянуло. Но это давно было, месяц назад. А вот сегодня…

Мы с Генкой сидели на третьей парте в среднем ряду, и прятаться нам было некуда. Ни он, ни я домашнее задание не только ни сделали, а даже не узнали, какого писателя проходим. Я два дня проболел и забыл про литературу. Всё книжки читал, поэтому-то про литературу и забыл. А Генка археологам в спортзале все это время помогал экспонаты по столам раскладывать, и у него тоже все уроки из головы вылетели. Там же, в спортзале-то, Мангазея кругом. Вот мы и приплыли оба.

Генка туда-сюда повертелся на парте, и ребята ему шепнули, что Горький у нас сегодня. И действительно, несладко нам пришлось. Альбина Михайловна, наша литераторша, пошла по рядам и стала раскладывать бумажные полоски. Это у нее манера такая, домашнее задание проверять – лит разминка называется.

– Сегодня, ребята, в качестве разбега на весь урок разминка-пятиминутка, – Альбина прошуршала юбками мимо нас, оставив на парте две белых и тревожных, как из телеграммы, ленточки. – Вспомните, какие крылатые выражения встретились вам в домашнем задании.

Мы разом схватили бумажки, прочитали каждый свою, а затем чужую и уставились друг на друга. На Генкиной было написано: «Рожденный ползать – … (закончить предложение), а на моей: «Безумству храбрых – … (закончить предложение). Мы, взглянув друг на друга и не говоря ни слова, поменялись полосками. Легче не стало. Поменялись опять – то же самое. И мы начали тихо-тихо обсуждать варианты.

– Я свой знаю, я в телике видел, один мужик говорил, Райкин, кажется: «Рожденный ползать – везде пролезет!» – возбужденно проговорил Шишкин.

– Этот мужик, он хоть и Райкин, но точно не Горький, тот помер уже, – нахмурился я. – Как-то не похоже совсем…

– А может, это про летчика Маресьева, он же тоже ползал тогда очень долго? Рожденный ползать – ползет с гранатой, например. Или так: рожденный ползать – ползет с наганом! – Генка уставился на меня. – Это разве не Горький написал?

– Про Маресьева Полевой написал, – шепнул я.

– Какая разница – горький, полевой, – скривился мой приятель. – И тот и другой – прилагательный. Ладно, спрошу Раскина.

Женя Раскин – и пацан хороший, и хорошист к тому же, вот только сидит далеко. Расслышать-то Генку он расслышал, а как подсказать? Он начал махать ладошками, как птичка крылышками, сначала медленно, затем быстрее, еще быстрее, а затем рожу плаксивую сделал и лбом об парту – хлоп. Не получается вроде как. Генка быстро записал увиденное на бумажку и повернулся ко мне.

– Ну, а ты как?

– Не знаю, скажу честно, что болел… – промямлил я. – Безумству храбрых, а что дальше?

– А может, безумству храбрых – легко в психушке? – неуверенно предложил Шишкин. – Ведь если храбрый безумствует, то его любой псих испугается!

– Ладно, может, и не спросит, – тихо, со слабой надеждой сказал я.

Только так не бывает. Вот скажите мне, пожалуйста, откуда учителя знают, что ты домашнюю работу не сделал? Всегда делал, и не спрашивали, а тут один раз пропустил, и все – давай отвечай! Так и в этот раз было. Альбина, задрав подбородок, обратилась ко всему классу:

– Ну, как, готовы?

И сразу лес рук. Наши руки тоже там, чтобы из толпы не выделяться. Но у литераторши глаз наметанный и нюх тоже. Хотя разве бывает нюх наметанный? Это просто мы с Генкой так волнуемся. Короче, то ли нюхом, то ли глазом она нашу парочку выцепила.

– Давайте, третья парта, отвечайте, – Альбина, вздернув голову и чуть выпятив нижнюю губу, со снисходительной печалью посмотрела на нас. – Кто первый?

Я, виновато склонив голову, начал вставать.

– Нет-нет, пусть лучше Шишкин, – вдруг прервала мое вставание учительница.

– А вот почему, как только первый, – вскочил Генка, хлопнув крышкой, – Так сразу Шишкин, а не он?

Литераторша сразу выгнула бровь коромыслом и стянула губы в точку. А затем сощурилась на Генку:

– Потому что он, как ты говоришь, может быть, и знает крылатое выражение, а вот ты, Шишкин, почти наверняка – нет.

Она, лихо развернувшись, пошла к учительскому столу.

– А вот и знаю! – радостно объявил мой приятель ей вдогонку.

– Да?! – обернувшись, неподдельно удивилась Альбина.

– Да! – гордо ответил Шишкин и сразу с места в карьер: – Рожденный ползать!..

– Стоп-стоп-стоп, – прервала его литераторша. – Сначала скажи название произведения, затем кто автор и само крылатое выражение.

Генка не ожидал такого подвоха. Со всех сторон сразу сдавленными голосами покатилась лавина подсказок, в которых отчетливо можно было разобрать слово «песня». Генка тряхнул головой и, кашлянув для порядка, выдал:

– Песня! – Пауза. – Горького!

– Ну, допустим, – кивнула Альбина. – А о ком?

– О свободе! – наугад долбанул Шишкин и почти попал.

– Хороший ответ, но я спросила о ком, а не о чем!

– Значит, равенство и братство тоже не подходят… – пробормотал Генка, насупился и замолчал.