"Уникальные предметы, датируемые

эпохой мезолита (8 -10 тысяч лет до н.э.),

обнаружили столичные археологи

недалеко от Андреевского моста.

Среди находок – резцы, которыми

первые москвичи обрабатывали кости,

скребки, необходимые для выделки

шкур, а также кремниевые заготовки,

используемые в производстве оружия -

наконечников стрел и копий. Кроме

того, в толще земли археологи нашли

угли костра, у которого грелись люди

каменного века. Они кочевали вдоль

речных долин, беспрерывно воюя

и перетаскивая с собой свои шалаши…"

Из газет.

"Данную модель телевизора лишь с очень

большой условностью можно назвать

отечественной. Она на 90% состоит из

импортных комплектующих, а по функцио-

нальной насыщенности ничем не уступает

самым "навороченным" зарубежным образцам.

В ней присутствует столь модная сегодня

функция PIP (или картинка в картинке)…"

Из газет.

Часть первая. Весёленький маршрут-1990

Глава 1. Сержант, соседи, Шатунов

"…Бывшего сержанта ВДВ Дудоладова терзали эротические сновидения. Ему чудилось, что он вновь несётся по джунглям в одном берете, а впереди мелькают пятки улепётывающих африканок… Семейная жизнь Дудоладова как-то не задалась: одноклассница Люся, которую он провожал домой после выпускного бала, вдруг забеременела, из комиссии по делам несовершеннолетних его под охраной доставили в ЗАГС и в армию он ушёл уже мужем и отцом. Армейские годы стали переломными в его биографии: он понюхал пороху, был трижды покусан крокодилами, переболел тропической лихорадкой, но выжил и вернулся домой. На пороге малогабаритной квартиры его встретили катастрофически располневшая Люся с дитём на руках и тесть-алкоголик… Чтобы адаптироваться к мирной жизни, он устроился работать смотрителем на аттракцион "Чёртово колесо" в Центральном парке культуры и отдыха имени Горького. Поигрывая бицепсами, он проверял билеты и помогал воркующим парочкам вовремя выбраться из кабинок. Наглядевшись за день на молодёжь, Дудоладов по ночам приставал к жене, но Люся, честно отстоявшая смену в горячем цеху, только злобно шипела, лягалась и тут же засыпала мёртвым сном, завернувшись в общее одеяло. Дудоладов лежал обнажённый и прекрасный, как бог, скрипел зубами и стучал кулаками в татуированную грудь. И всю ночь напролёт ему грезился сумасшедший марш-бросок через джунгли и соблазнительные бёдра быстроногих африканок…"

Ч-чёрт!.. Шариковая ручка, до последней секунды писавшая замечательно, вдруг решает забастовать. Крылов вывинчивает стержень и, взглянув на просвет, убеждается, что тот – сдох. Тогда он тянется к пластмассовому стаканчику среди бумаг, в котором обычно болтается пара-тройка запасных стержней. Но вместо стержня или хотя бы завалящего карандашика его пальцы, как назло, ухватывают пустоту… Ч-чёрт!!!

В общем, остаётся последний шанс. А именно – замшевая машкина сумка, висящая у двери. Но для того, чтобы к ней добраться, придётся шагать через диван. А если шагать через диван, то Машка, обычно спящая сверхчутко, обязательно проснётся. И это, конечно, будет свинство с его стороны. Но! Если срочно не раздобыть что-нибудь пишущее, то он не успеет закончить этот дурацкий рассказик. И Машка, соответственно, не успеет его перепечатать. И тогда он завтра не забросит рукопись Стасу. А если он не забросит рукопись Стасу, то публикация в мартовском номере "Юмора и жизни" наверняка накроется медным тазом. Вместе со столь желанным гонорарчиком, который им давно учтён и даже мысленно потрачен…

Крылов снимает тапочки и осторожно идёт по самому диванному краешку – как раз там, где скрип пружин наименее воинствен. Затем он спрыгивает на пол и тут же оглядывается на Машку. Но Машка по-прежнему сладко сопит, с головой укрывшись пледом. Хо-ро-шо. Он на цыпочках подкрадывается к её сумке и, сунув руку в боковой карман, выуживает оттуда целую горсть ручек – от обычных тридцатипятикопеечных до перьевой паркеровской, упрятанной в футляр с алым бархатным ложем. Потом он тем же путём возвращается на место и быстренько пробегает глазами недописанный абзац. Так…

"…Дудоладов лежал обнажённый и прекрасный, как бог, скрипел зубами и стучал кулаками в татуированную грудь. И до утра ему грезился сумасшедший марш-бросок через джунгли и соблазнительные бёдра быстроногих африканок…"

Теперь вопрос: что мне дальше-то с ним делать, а? С этим балбесом озабоченным?!

"…Последней каплей, переполнившей чашу дудоладовского терпения, стал иллюстрированный американский журнал, забытый кем-то в "Чёртовом колесе". Раскрыв его, сержант остолбенел: на глянцевых страницах сверкали лаком роскошные авто, дымились сигареты "Мальборо" и высились эвересты самой экзотической жратвы. Среди этого добра разгуливали пышногрудые девицы и потягивали разноцветные коктейли со льдом.

– Вот и всё, что нужно русскому солдату, – внезапно прозрел Дудоладов, – хорошее курево, надёжная тачка, жратвы побольше да бабу посочней!

Всю ночь накануне праздника ВДВ сержант бодрствовал, то есть тщательно утюжил свой армейский комбинезон, ваксил берцы и начищал кокарду на берете. С утра, как обычно, он честно проверял билеты на "Чёртовом колесе", но ближе к полудню вдруг издал нечеловеческий крик и выскочил на главную парковую аллею, наматывая ремень на руку. Ответом ему был громоподобный рёв: навстречу сержанту уже валили братки-десантники в лихо заломленных беретах.

Зелёно-голубая волна прокатилась по парку, сметая с лица земли урны, клумбы и розарии. Через полчаса на хмельную ватагу десантников двинулись превосходящие милицейские силы. Поднимая снопы брызг, Дудоладов бился в главном парковом фонтане с усатым старшиной и был уже близок к триумфу, но в эту секунду на него насела дюжина омоновцев и, заломив руки, попыталась впихнуть ему в зубы его же собственный берет.

– Волки позорные! – рычал возмущённый сержант, – Я Родину в джунглях защищал, а они мне – кокарду в глотку?!

Силы были слишком неравны. Рот сержанту всё-таки заткнули и на счёт "три!" перебросили его через высоченную ограду Парка культуры и отдыха. И последнее, что увидел Дудоладов в этот ласковый вечер, был кусок уличного асфальта, неотвратимо летящий прямо в лоб…

Очнулся он от злорадного ржанья над ухом. Дудоладов перевернулся на спину и открыл глаза. Над ним склонился мустанг и пронзительно ржал, роняя пену с ядрёных зубов. Рядом маячила девица в ковбойской шляпе. Девица показалась сержанту до боли знакомой. "Журнал!" – вдруг вспомнил Дудоладов, прикрываясь ладонью от жаркого калифорнийского солнышка.

– Салли! – бойко представилась она, ткнув кольтом в сочную грудь. – Мейк лав?!

Дудоладов распахнул объятия и зажмурился, не веря собственному счастью. Салли рассмеялась и побежала в глянцевую даль, призывно звеня шпорами. "Завлекает…" – смекнул сержант и бросился было вдогонку, но глянув кругом, просто обомлел: повсюду была жратва, просто горы жратвы! Бодро высились банановые и ананасовые пирамиды, благоухали рулеты и паштеты, по дну сахарных каньонов текли сливочные ручейки и впадали в кофейные реки. Приятно холодило сапоги земляничное мороженое. Салли плескалась в хрустальной ванне с малиновым ликёром и что-то призывно кричала сержанту, посылая ему воздушные поцелуи.

– Джаст э момент… – бормотал Дудоладов, вскрывая остро отточенной пряжкой бесчисленные банки с яркими этикетками и дегустируя всё подряд. Нетерпеливая девица болтала в ванне ногами и поднимала снопы рубиновых брызг.

– Ликёр – ноу! – заявил на это Дудоладов, – Водка онли!

– Смирнофф? – поинтересовалась соблазнительница.

– Дудоладофф! – гордо ответил десантник.

– Водка! – ткнула пальчиком Салли в сторону океана и, со смехом выскочив из ванной, рыбкой нырнула в прибой. Сержант недоверчиво зачерпнул беретом пенящейся влаги, отхлебнул и едва не заплакал от счастья – в берег действительно билась "Русская Особая"! Внезапно Салли издала душераздирающий вопль и сквозь слёзы умиления десантник разглядел гигантский акулий плавник, разрезающий волны.

– Я здесь, детка! – грозно прохрипел он и что было силы оттолкнулся от берега, целя кованой подошвой в острый акулий нос. Внезапно волны, акула и девушка превратились в яркую картинку на бумаге. Дудоладов прорвал её и закувыркался в пустоте, разрубая воздух мощными каратистскими ударами, но вдруг опять влетел башкой во что-то твёрдое и отключился…

Дразнящий запах больших денег достиг широких ноздрей сержанта. Он открыл глаза и обнаружил себя лежащим на крыше настоящего нью-йоркского небоскрёба! Над ним разверзлось ночное небо, залитое неоновым светом, а прямо перед носом болталась стодолларовая купюра на ниточке. За ниточку дёргала полногрудая блондинка в сногсшибательном серебристом бикини и сексуально хихикала.

– Олимпия! – представилась она, шлёпнув себя по мясистой ляжке. – Мейк лав?!

– Вот ты какая, – задрожал от прилива чувств Дудоладов, – девушка моей мечты!

Внезапно повалил густой чёрный дым и раздались надрывные звуки полицейских сирен. Дудоладов глянул с крыши и обомлел: почти весь небоскрёб был уже объят пламенем! Огонь стремительно подбирался к последнему этажу, крыша накалялась. Олимпия доверчиво прижалась к сержанту всем своим трепещущим от ужаса телом.

– Спокойно, детка! Десантники своих не бросают!

Сержант мощно ухватил девицу за талию и метнул на крышу соседнего небоскрёба, словно фигуристку. Восхищённая толпа на Уолл-стрите наградила этот беспримерный полёт Олимпии бурными аплодисментами. "Ду-до-ла-дофф!!!" – скандировали простые американцы с Брайтон-Бич. Покорённый Нью-Йорк лежал у ног десантника. Он взмахнул беретом и прыгнул вслед за девушкой, но неоновое зарево, крыши и потрясённые нью-йоркцы вновь обернулись лишь плоской глянцевой страничкой, рвущейся с оглушительным треском…

Очнувшись на этот раз, Дудоладов обнаружил себя перед облупленной дверью собственной квартиры. На лестничную клетку уныло сочился рассвет. Сержант тихонько отпер дверь и на цыпочках прокрался в прихожую. Там его уже поджидала супруга Люся, грозно сжимающая мозолистые кулаки.

– Люсьен! – искренне и нежно шепнул Дудоладов, – Ты даже и не представляешь, как я тебя хочу!

Сокрушительный удар в челюсть отбросил сержанта к стене.

– За што, Люсьен?!!! – прошепелявил Дудоладов, выплёвывая зубы. Соседи, разбуженные грохотом падающего тела, мигом вызвали милицию.

– Так! – обрадовался милиционер, склоняясь над поверженным десантником. – Старый знакомый!

Холодея, Дудоладов узнал старшину, с которым вчера бился в парковом фонтане.

– Вот и на жену руку поднял! – продолжил старшина, мстительно топорща усы. – А это ещё что?!

Из отвисших дудоладовских карманов вдруг выпали банка американской ветчины и пачка "Мальборо". Дудоладова мгновенно обыскали и сунули в милицейский "уазик". Машина тронулась. Внезапно на дороге выросла Люся, похожая на распятие.

– Стойте! – крикнула она на весь микрорайон. – Он мой! И я беру его на поруки!

– Бери, – согласился старшина, затягиваясь "Мальборо". – В первый и последний раз…"

– Сколько времени, а?

Машка приподнимается на локте, сонно вглядываясь в Крылова. Он с хрустом потягивается и гордо трясёт исписанными листками.

– Двести!

– Что?!

– Двести! Рэ! У нас! В кармане!

Машка зевает.

– И. Ди. О. Тизм.

И опять отворачивается, укрывшись пледом с головой. Крылов присаживается рядом.

– Задачка, Шишкин! Дано: молодой литератор Эн за одну ночь сумел наколбасить текста на двести рублей. Вопрос: на сколько он сумеет наколбасить за год? За три года? За десять лет?

Плед возмущённо дёргается.

– Ни на сколько он не наколбасит, этот твой Эн! Пока сам печатать не научится…

– Клевета. Я и сам отлично могу. Однопальцевым методом.

– Знаем мы ваш однопальцевый метод. Проходили.

Крылов быстро берёт её за плечи и разворачивает к себе.

– А что вы, собственно, имеете против моего однопальцевого метода, а? Он вас чем-то не устраивает?

(А глазища-то, глазища, господи! Чёрные, загребущие. Круглые, как сливы из компота. И испытующие, как фирменный вопросец про "Где был?" В которые вглядываться – нереально, а целовать – хоть сутками напролёт. Вот так. И так…)

– Пусти, Алёшка! Слышишь? У тебя мало времени!

– На что мало времени?

– На всё мало времени.

– А именно?

– Тебе по пунктам?

– Ага.

– Ладно. Пункт первый. Ночью снег шёл? Шёл. Значит – вперёд. Лопату в зубы и на участок. Рыс-цой.

– А то что?

– А то, что Субботыч тебя уже предупреждал. Ещё одно опоздание – и всё, сдавай ключики. А нам, между прочим, в этом тараканнике ещё полгода киснуть. Как минимум.

– Максимум два месяца, Шишкин! Я обещаю!

– Обещать не вредно… Пункт второй. Получить загранпаспорт. Пункт третий. Забросить рукопись Стасу. Пункт четвёртый. Заехать к родителям за вещами и напомнить про размен. Пункт пятый. Собрать…

Крылов обнимает её за плечи и утыкается губами в висок.

– Дуешься, Шишкин. До сих пор дуешься. Я же вижу.

– На кого?

– На меня.

– За что?

– За квартиру.

– Не-а. Твоя квартира. Ты решал.

Он вздыхает, суёт ноги в шлёпанцы и, дошаркав до кухни, щёлкает выключателем. Из освещённого круга на полу в разные стороны прыскают тараканы. Крылов, поёживаясь, подходит к окну и смотрит на термометр, прибитый за стеклом. Ох, и ни фига ж себе – первый день весны! Минус четырнадцать. И ещё ветрище задувает так, что на крыше железо гремит и подвесной фонарь во дворе дёргается, как сумасшедший…

– Банзай соседям.

В дверном проёме возникает Мунку: с полотенцем через плечо и неизменно бодрой улыбочкой на скуластом лице.

– Банзай.

– И о чём нам шепчет погода?

– Погода шепчет – минус четырнадцать.

Мунку, пошуршав спичками, зажигает конфорки на всех трёх плитах, выстроившихся вдоль стены. Жар с гудением течёт вверх, раскачивая сохнущее на верёвках бельё и обрывки древней паутины в углах.

Мунку здесь – главный старожил, а потому со своей бурятской женой Светой, однокурсницей по МИИТу, занимает в квартире лучшую комнату: двадцатиметровую с балконом, выходящим на проспект Мира. Заселился он ещё года три назад, как раз тогда, когда из дома съехали его последние законные жильцы и ДЭЗовское начальство, мучимое острой нехваткой дворницких кадров, решило воспользоваться моментом. То бишь обратило свой взор на студенческое сообщество, теснящееся по общагам и съёмным углам, и как бы намекнуло ему на возможность сотрудничества. По принципу: мы вам, ребятки, кой-какую жилплощадь на время, а вы нам – беспрекословную готовность пахать за те деньги, которые дадим…

"Жилплощадь" представляла собой три десятка отселённых коммуналок, ветвящихся в утробе пятиэтажного доходного дома начала века. Судя по затейливой лепнине на фасаде и роскошным парадным, отделанным мозаикой, его архитектор явно рассчитывал, что в каждой из этих огромных квартир будет проживать одно-единственное и весьма обеспеченное семейство. Но пыльные горы примусов, чугунных утюгов и прочего музейного хлама, то и дело вываливающегося на студентов из всевозможных шкафчиков, чуланов и кладовок, убедительно свидетельствовали, что уже в двадцатые годы сюда нагрянула публика совсем иного разбора. Её усилиями некогда просторные четырёхкомнатные квартиры попревращались в тесные восьми– и даже двенадцатикомнатные, а в коридорах возникли дверные проёмы, проектом не предусмотренные. При этом каждая семья, населявшая здешние пространства, считала своим долгом развести повсюду ещё и собственную электропроводку, целиком независимую от соседей. И если, допустим, в квартире проживала дюжина семей, то и лампочек в местах общего пользования (на кухне, в прихожей, в ванной и даже в туалете) присутствовало именно по дюжине. И, разумеется, каждая из них загоралась от своего отдельного выключателя, который в свою очередь замыкался на свой персональный электросчётчик и т. п. Вследствие чего все здешние коридоры оказались так густо опутаны проводами, что напоминали метротоннель…

В общем, по всем официальным документам это был дом-призрак и дом-мертвец, который вот уж три года как обязан был угрюмо пустовать и отпугивать прохожих своими наглухо забитыми парадными. На самом же деле он не только не пустовал и не отпугивал, а, напротив, имел весьма оживлённый и даже интригующий вид. В его окнах сутками напролёт сверкало и подмигивало электричество, по его ступенькам беспрерывно топотали десятки молодых ног, а на кухнях что-то постоянно шипело и булькало, распространяя повсюду ароматы сборных супов и дешёвых котлет из кулинарии…

Конечно, если б не Машка, Крылов бы здесь не очутился – ни-ког-да. Да и с какой стати, спрашивается?!! Он, коренной москвич, проживающий с родными в большой трёхкомнатной квартире с видом на Донской монастырь (и занимающий в ней, кстати, отдельную восемнадцатиметровую комнату!) – вдруг попёрся бы на противоположную сторону Садового кольца, да ещё и в бывшую коммуналку, засиженную тараканами?! Если б кто обрисовал ему такую перспективку ещё год назад – он бы поржал только. Ещё летом бы поржал – ха-ха-ха. Зато уже в сентябре не до смеха стало – ох как. Поскольку – Машка. Поскольку всё лето протрахались у неё на квартире, как очумелые, а осенью, когда её мамаша вернулась с дачи – встал вопрос. Животрепещущий такой, вселенского масштаба. А именно: теперь-то – как?! Теперь-то – где?!! И чего теперь с дражайшей Маргаритой Аркадьевной делать, которая по вечерам безвылазно дома сидит и добросовестно гранки правит для своего дважды орденоносного издательства? Ведь не скажешь же ей, в самом деле: "Пардон, уважаемая будущая тёща, но не прерваться ли вам часика на три? В скверике, к примеру, прогуляться, кислородом подышать. А то мне с вашей Машей ужасно потрахаться хочется. Так хочется, что просто ка-ра-ул!!!.." Да и как отвыкнешь-то теперь, если – привык?! Если всё лето напролёт – каждый день да по три раза?!! Если такой же необходимостью стало, как – есть, пить, дышать? Если все ладони давно Машкой пропахли, её кожей яблоневой…