В скале (In Rock)

(Черновики офицера запаса)

… Я понял, что параллельно с нашим существуют другие, неведомые нам миры, и ни один учебник не может объяснить, какие они и откуда взялись. Думаю, что лучше всего забыть, что они есть. Если, конечно, удастся.

«Русская история. Том 4.»

«Habent sua fata libelli» – У книжек есть свои судьбы.

«Русская история. Том 4.» Название книги я прочитал гораздо позже той минуты, когда она оказалась у меня в руках. Когда, собственно, научился читать. А тогда она была просто Книгой, которую я сам нашёл. Мне тогда было уже целых пять лет, и я жил в деревне у родителей отца, деда Андрея и бабушки Лены в огромном доме, который дед, вернувшись с войны, построил для своей большой семьи из шести человек.

Кроме жены у него было три сына и дочь, которые к тому времени уже давно уехали из посёлка, носившего странное название «Тридцать четвёртый», а в народе – «тридцать четвёрка». Повзрослев, я узнал, что к легендарному советскому танку название места, где я провёл своё детство, не относится, а полное название посёлка – «Разъезд 34-й километр». История этой записи в моём паспорте на 2-й странице довольно проста и начинается в самом начале двадцатого века.

Железная дорога от нашего тогда ещё губернского центра, до узловой станции великой транссибирской магистрали, по прихоти одного инженера-путейца (не к ночи будь упомянут), некоего Гарина-Михайловского была однопутной и на её середине требовался разъезд. Было построено жильё для железнодорожников, затем ещё там стал работать леспромхоз, кругом то леса, так и вырос посёлок. Немного о Гарине-Михайловском. Эта личность, конечно же, проявляла великую заботу о государственной казне, когда решила, что мост через великую сибирскую реку Обь должен проходить в трёх сотнях вёрст от нашего города, ведь экономия от строительства моста в другом месте составила бы по его подсчётам, кстати довольно сомнительным, около 3-х миллионов рублей, а сама транссибирская магистраль стала короче на 120 вёрст, но … Как сказал один неглупый человек «всё, что говорится перед словом "но" полная ерунда». Главный город огромной даже по российским меркам губернии стал хиреть, превратившись в дальнейшем в районный центр области, где, по иронии судьбы, столицей стала бывшая деревенька, образовавшаяся на месте строительства того самого злополучного моста. Стоп! Уточняю слово «Огромной» – на 1905 год в Томскую губернию входили земли современных Кемеровской, Новосибирской и собственно Томской областей, а также Алтайский край с Горным Алтаем, запад Красноярского края и восток Омской области. А ещё Семипалатинская и Усть-Каменогорская области Казахстана. Впечатляет? И, чтобы поставить последнюю точку в этом географическом экскурсе – описываемая территория в цифровом выражении составляет 847 328 кв. км. Это «немного» больше Франции, самой большой страны Западной Европы – 551 500 кв.км. «Немного» – как раз на площадь современной Италии. И эти земли не были пустынными – население этой Сверхгубернии по численности уступало в Российской империи только Киевской.

Временная экономия обратится потом в потери, которые даже подсчитать трудно. Короче, страна потеряла мощный экономический и научный центр за Уралом.

В драматических событиях 41,42-годов отсутствие серьёзных производственных мощностей в неевропейской части территории в СССР было одной из причин той конфигурации линии фронта, которая случилась.

Однажды я помогал деду Андрею по хозяйству. Помощь эта заключалась в том, что я с интересом перебирал кучу старых вещей, в беспорядке сваленных в углу старой леспромхозовской конюшни, пока дед запрягал лошадь, выделенную директором для пахоты нашего поля под картошку. Вообще-то эта куча старых вещей была просто хламом, но не для меня. Накануне дед прочитал мне «Остров сокровищ», и я усиленно искал сокровища капитана Флинта. Естественно в этом деле мне позарез нужна была какая-нибудь карта, и куча хлама вполне годилась для поисков. Вот в ней то я и нашёл Книгу.

Она была в какой-то старой полуистлевшей сумке, которую я выбросил, о чём сейчас очень жалею. Вид у книги был очень солидный. Я к тому времени уже держал в руках разные книги, которые читал дед, но эта резко отличалась от них и переплётом и бумагой. Во время моего детства, да и сейчас, таких не делают.

Дед, осмотрев находку, одобрил её и подтвердил мои законные права на присвоение. Для хранения её мне была даже выделена хранившаяся на чердаке красивая резная тумбочка. Старая мебель почему-то вся была красивой, сделанной с любовью, а не то, что нынешняя, из стружек, опилок и прочего мусора, оклеенных бумагой под дерево. Книга была аккуратно обёрнута старой газетой и положена на верхнюю полку тумбочки. Начало моей личной библиотеки было положено.

Дальнейшее изучение артефакта было отодвинуто хозяйственными заботами. Мы с дедом пахали. Я был посажен на лошадь и гордо держался за хомут, а дед Андрей шёл за плугом. Это были счастливые часы. Дед держался со мной, как с равным, ведь мы работали вместе. Потом я понял, что он вообще со всеми держался, как с равными, неважно – большой начальник ты или пятилетний пацан.

Через неделю, когда все наши весенние работы были в основном сделаны, дед по моей просьбе начал учить меня чтению. А как же иначе? Хозяин библиотеки должен уметь читать по определению. Сам же дед Андрей читал прекрасно, как говорится, с выражением. Сейчас, в эпоху аудиокниг, он был бы нарасхват. А тогда … зимними вечерами у нас собирались соседи, чтобы послушать его. Обычно он читал серьёзные книги, или «Роман-газету», которую регулярно из года в год выписывал. Мне же он читал вещи, с моей точки зрения, гораздо более интересные – особенно я, как вы уже поняли, полюбил «Остров сокровищ» Стивенсона с пиратами капитана Флинта и поисками запрятанных кладов.

Каким дед Андрей был педагогом, я не знаю. Сам процесс обучения не помню вовсе, но читать я начал очень быстро. Вслух читать не любил, поскольку мой язык не успевал озвучивать те образы, которые выхватывали мои глаза из строчек и целых страниц. Позднее в школе в первом классе учительница Клавдия Николаевна долго учила меня читать по слогам и, хотя так и не научила этой премудрости, но была близка к тому, что я чуть совсем читать не разучился.

Овладев наукой чтения, я понял, что в найденной книге ничего интересного нет. Ни поисков сокровищ, ни путешествий, ни абордажных схваток. Какие-то профессора писали о государственном устройстве какого-то московского княжества, о непонятном смутном времени, а «семибоярщина» и вовсе поставила последнюю точку в чтении содержания моей находки. Более в руки Книгу я не брал. Там ещё был какой-то от руки исписанный листок, но тот оказался вообще на чужом языке. Дед, прошедший всю войну в пехоте до Будапешта, глянул на него и сурово изрёк:

– По-немецки написано. Перевести не смогу, но буквы ихние, точно. Письмо какое-то. Видишь в конце подпись и дата 28.03.20. Интересно, интересно … Не выбрасывай. Потом, в школе будешь немецкий учить, переведёшь.

В школах тогда в основном немецкий учили, а у меня уже был английский, да и интересы были другие. Так до перевода этого письма дело не дошло, но его я сохранил. Так в книге он и лежал все эти годы.

Глава

Прошли годы. Давно не стало деда Андрея. Сокровищ я так и не нашёл, особого счастья в жизни тоже, потому как выбрал себе незавидную офицерскую судьбу. Много колесил по стране, переезжая из гарнизона в гарнизон, оставляя в каждой служебной квартире не только частицу самого себя, но и конкретные осязаемые вещи. Кто хоть раз в жизни грузил контейнер домашним скарбом, тот меня поймёт, какое искушение бывает оставить половину неуместившихся вещей, только бы ещё раз не перекладывать весь контейнер. Сколько полезных и нужных предметов пришлось оставить благодарным друзьям, а сколько было просто потеряно в суматохе? Но по какой-то непонятной причине Книга не терялась, не дарилась. И вот последний переезд, закончилась моя служба, и наконец-то я распаковываю содержимое положенного мне пятитонного контейнера на последней, как мне кажется, остановке моего жизненного пути.

Родной город, куда я вернулся двумя неделями ранее, встретил меня крепким сибирским морозом и восторженными воплями Федьки, моего старого школьного друга, с которыми я виделся только в отпусках, да когда отлёживался дома у родителей после госпиталя. Федька, или как его называют теперь – Федор Михайлович, депутат областной Думы, известный предприниматель и меценат, подсобил мне решить кое-какие бытовые вопросы, и вот мы лазаем среди коробок и ящиков с моим нехитрым скарбом

– Как говорится, всё, что нажито непосильным трудом, – шутил Федя.

– Вот именно!

В коробке с книгами ему на глаза попалась… понятно, что.

– Интересно, хоть я и не библиофил, но это явно не «Учпедгиз», – Федя взял книгу и начал листать. Тут из неё выпал тот самый листок на немецком, и мне пришла в голову идея:

– Федя, ты как с языком Гёте и Канта?

– Обижаешь,

Федя вообще-то чистокровный немец, его предков сослали в наши края в сорок первом из Поволжья, они осели здесь, деревню в тайге построили, естественно местные Берлинкой прозвали. Работяги немцы толковые, потом их колхоз в передовые вышел, даже герои социалистического труда есть. Но после войны женились только на своих – к немцам тогда понятно, как относились.

–Теперь каждое лето к родне в Баварию езжу, вроде понимают.

– Сможешь перевести?

– Почему нет? Завтра сделаю.

До полуночи мы возились с коробками, потом выпили немного пива, больше пил я – Федька был за рулём и, хоть он и депутат, но…бережёного, как говорится, кто только не бережёт. Расстались мы где-то в час ночи, а уже в шесть утра длинный звонок в дверь поднял меня на ноги. У вчерашнего помощника были красные глаза невыспавшегося человека, и он был чем-то сильно взволнован.

– Заходи. Что с тобой? – спросил я, зевая.

– Скажи, что это был прикол, как говорит мой сын, – услышал в ответ я нечто невразумительное.

– Скажу, «это был прикол». А в чём прикол то?

Депутат внимательно посмотрел на меня, – значит не прикол…– Это письмо, оно настоящее?

– В каком смысле?

(«Что-то мне стало тоже тревожно»).

– В том смысле, что оно не могло быть написано. Точнее, написанного в нём быть не могло. Нет, дай собраться. В этом письме НЕТ ТОГО, ЧТО ДОЛЖНО БЫТЬ!

– Как это? – мне почему-то стало ещё тревожнее, – мы же только пиво…

– Да трезвый я! Вот перевод, сам читай.

Письмо

(Здесь я привожу только те отрывки из письма, которые заставили Федора Михайловича, уважаемого бизнесмена, депутата и прочая-прочая небритым сидеть в шесть утра на кухне новоиспечённого офицера запаса и нервно пить крепко заваренный дальневосточным лимонником чай)

«Здравствуйте, Михаил! Я и вся наша семья поздравляем тебя с Рождеством и с Новым 1918 годом! Ждём вас с вашим братом в нашем Баден-Бадене и этим летом. Вам также шлют привет наши друзья, семья Деницев, с которыми мы там познакомились… На прошлой неделе у нас выпал снег и тут же растаял. Не так, как у вас на Камчатке, о которой ты мне так интересно рассказывал, когда мы плавали с тобой на лодке по Баденскому озеру. Вдвоём, только ты и я. Потом, ты помнишь?.. Хочу уговорить отца и маменьку приехать к вам в гости осенью, когда, как ты говорил – «путина». Это когда рыбы много-много, и икру едят ложками. Трудно поверить, но, наверное, так и есть. Как будет интересно проехать по всей Транссибирской магистрали до самого Петропавловска, увидеть ваши знаменитые вулканы, долину гейзеров! Правда, что на всей магистрали нет ни одного паровоза, всё только на электрической тяге? Мой младший брат Фриц об этом все «уши мне прожужжал» – так у вас, кажется, говорят. Хочет через год поступать в ваш Томский технологический институт на кафедру знаменитого профессора Николая Теслы, ведь только там готовят инженеров по этой самой «беспроводной» энергетике. Молодой Карл Дениц шлёт привет твоему брату Петру и поздравляет его с новым назначением на ваш новый линкор «Цесаревич Николай», ведь военные моряки всё друг про друга знают

До встречи! Марта Редер.

P.S. Правда ли, что вашему папеньке император Александр за строительство камчатского участка Магистрали пожаловал чин тайного советника? Поздравь его от всех нас».

Я подошёл ко вчера собранному книжному шкафу и взял Книгу. Только сейчас до меня дошло, что в ней было не так

– Федя, в каком году отменили «яти» и прочие «твёрдые знаки»?

– После революции, в восемнадцатом, кажется.

– Смотри…

На титульном листе красивым шрифтом значилось «Издательство Томского Императорского Университета». 1916 год. И далее также ни одного «ятя» и прочего.

Пролистав всё до последнего листа, мы нашли ещё одну полустёршуюся карандашную надпись – «Фриц Рёдер. Эл./Тех.Факультет. 3-й курс»

– Иногда единственно возможным способом адекватного постижения действительности является безумие, – это написал один артиллерийский прапорщик во время первой мировой войны в своей маленькой книжке «Записки прапорщика артиллериста» под псевдонимом «Ильин», – Федя зажег сигарету и с наслаждением затянулся, – я вообще-то, уже год, как бросил, но что-то захотелось. У них не было ни мировой войны, ни революции, да и второй мировой вроде не намечается. До Камчатки электровозы шастают…

– Федя, а что с тем прапорщиком потом было, что книжку написал?

– А ничего не было. Кажется, пропал в гражданскую…

«Да, гражданская. Война, страшная. Война, в которой нет победителя, только побеждённый народ. Миллионы погибших с обеих сторон соотечественников никогда не смогут оправдать никакие высшие цели политиков. Дед Андрей воевал сначала у Колчака по мобилизации, потом оказался в Красной Армии, дошёл до Тихого океана. Дед …»

Фёдор покачал головой, – везло ему на войнах, да и в мирной жизни тоже было несладко. Хотя не любил он про свою жизнь рассказывать. Про своих родителей особенно. Опасно было многим в то время знать своих предков. От моих обоих прадедов остались только две реликвии, старенький нательный крестик отца деда Андрея и ленточка с бескозырки отца бабушки Елены. Ленточка эта лежала завёрнутая в шёлковый платок на самом дне её сундука, и я видел её всего пару раз в жизни. Вот этот платок, а вот и лента … «Очаков» Не знаю, нужен ли здесь на конце твёрдый знак. А вот крест, с которым не расставался дед Андрей. Довольно грубая работа, какой-то серый металл, что было в нём такого, что дед с ним не расставался, наверное, просто память. Тут я припомнил, как однажды летом он взял меня с собой в тайгу за грибами. Места грибные дед знал, как никто, и к обеду мы тащили две большие огромные корзины и две маленькие корзинки полные отборных белых грибов пополам с груздями. Ушли мы так далеко от нашей деревни, как раньше никогда не уходили. Сейчас, мне кажется, дело было не только в грибах. В полдень дед устроил привал на большой поляне, посредине которой находились несколько больших каменных образований, напоминавших колодцы. Дед называл это место "чаши". По его словам, вода в этих колодцах особенная, целебная. Насчёт целебности не знаю, но вкусная была она невероятно. Мне, как и любому двенадцатилетнему мальчишке, было интересно узнать, какой глубины эти природные колодцы, я нашёл длинную жердь и попытался достать до дна одной из "чаш". Дед сказал, что это бесполезно, он сам пытался когда-то глубину измерить, но на себе в такую даль много верёвки не притащишь, метров полтораста у него с собой было и ничего, дна он не достал. Возле одного колодца из земли выходил большой камень почти правильной круглой формы с плоской вершиной, идеальный стол. Но когда я собрался разложить на нём наши съестные припасы, чтобы подкрепиться, дед отрицательно покачал головой, снял с себя нательный крест и протянул руку с ним над камнем. Крест словно ожил – качнувшись несколько раз, он начал вращаться по часовой стрелке, затем, когда рука переместилась ближе к центру, вращение ускорилось, а над самым центром камня крест перестал вращаться, замер и просто приподнялся на своей тесьме. Дед разжал руку, и крест повис в воздухе, тесьма упала вниз.

– Мой отец говорил, что раз в десять лет его, – тут он указал на крест, – надо сюда приносить и держать над камнем столько времени, сколько нужно, чтобы вода в котелке на костре закипела, не меньше. Мы костра зажигать не будем, просто перекусим не спеша.

Снедь свою мы разложили на пеньке, расстелив на нём газету. Как сейчас помню, это был «Гудок», весь посёлок его выписывал.

– После меня крест у тебя должен быть. Сила в нём есть. Что за сила не знаю, но много раз он меня спасал. Детям своим дать его не мог, опасно с крестом тогда ходить было, да и делили бы его как? А мне он нужнее был в тюрьме да на фронте. Ты же один наследник, внучкам наш талисман не положен, тебе род продолжать – один ты внук в семье.

Это было действительно так – я был единственным внуком в семьях троих дядей и тёти Сони, которая жила с сыном, муж в своё время куда-то пропал и о нём не говорили, обычное дело в те непростые времена. О многих вещах было лучше молчать. Через час, набравшись сил, мы тронулись домой. Обратную дорогу я запомнил хорошо, дед умел объяснять любые вещи, так что те оставались в памяти навсегда. Уже открывая калитку в нашу усадьбу, дед остановился и сказал: «Крестик возьмёшь себе после моей смерти, отцу твоему скажу. Носить можно хоть на шее, хоть в кармане, главное, чтобы с собой был».

Через год дед с бабушкой переехали в город. На этом настоял старший из братьев, мой дядя. А ещё через год мой дед утром не проснулся. Говорят, что такая смерть даётся человеку редко, за честную и достойную жизнь.