* * *

Мигульский опустил трубку на рычаг и сказал: «Ну, достали!» Он имел в виду себя. Телефон сегодня напоминал капризного младенца: едва отойдешь – тут же трезвон. Битый час Мигульский порывался выскочить в буфет, чтобы проглотить чашку кофе, но новый звонок возвращал его обратно. Из трубки кричали – не разобрать, то ли ветеран, то ли инвалид интернациональной дружбы, потом долго и надсадно негодовал по поводу политики цен какой-то учитель шведского языка. Когда до закрытия буфета оставалось десять минут, Мигульский насильно распрощался с учителем и поспешно нагнулся, чтобы выдернуть провод из розетки. Но тут вновь затрезвонило, причем как-то непривычно, нетребовательно, но просяще. А может, так ему показалось. Мигульский, конечно, выругался и, разогнувшись, сказал сам себе: ровно минуту – и точка. Как всегда, журналист оказался в нем сильнее.

Это был его одноклассник Игорь Шевчук, уволенный из армии в чине капитана после контузии, полученной в Чечне. Мигульский случайно встретился с ним в коротенькой чеченской командировке, после которой написал бравурный, украшенный чудовищными эпитетами очерк о ротном Шевчуке.

Как и каждый газетчик, знакомых он вспоминал прежде всего по своим материалам. И сейчас, заслышав фамилию Шевчук, сразу вспомнил тот давний очерк. Назывался он, кажется, «Постижение высоты».

Шевчук тут же стал рассказывать о полученном им странном письме. Касалось оно его боевого прошлого, а еще в конверте лежал пригласительный билет в загородный отель с дурацким названием «Завалинка».

– Ладно, Игорь, – нетерпеливо перебил Мигульский, уже поняв, что капитан слегка пьян. – Ты где сейчас?.. Ясно. Жди, приеду.

Он спустился во двор, где стояла его машина – ярко-зеленая «Нива», подумал на ходу: пить или не пить ему пиво вместо несостоявшегося кофе. Ехать было недалеко – к Центральному базару, там Шевчук ждал его у единственной, пожалуй, во всей Московской области пивной бочке на колесах, своего рода раритет, воплощенное напоминание о временах социализма…

Базар, как всегда, пустовал, – после того, как его переименовали в Центральный, а назывался он раньше то ли Селянский, то ли Крестьянский. Мигульский прошел мимо прилавков. Из-за забора доносился однородный гул: вокруг бочки шевелилась, рокотала, увлажнялась пивная братия.

Шевчука он заметил не сразу. Тот сгорбился за «стояком», перед ним стояла поллитровая банка пива. Рядом с воодушевлением шелушили рыбу двое краснолицых мужиков. Шевчук что-то говорил им, но те почти не обращали на него внимания, потому как рыбы им самим было мало.

Игорь заметил Мигульского, пьяно махнул рукой:

– Эдик, давай сюда! Я уж совсем заждался тебя…

Мигульский пожал руку, выдавил улыбку, решил не возражать.

– Держи место, я сейчас! – Шевчук быстро допил пиво, вытер усы. – Только дай пару «рябчиков»…

Получив деньги, он твердым шагом направился к продавцу пива – бронзоволицему узбеку, похожему на киноиндейца, сунулся без очереди. Его толкнули, очередь взревела.

– Мужики, спокойно! Не будем! После ветеранов Отечественной я – второй иду. Скажи им, Натан!

Продавец что-то буркнул, наполнил бокалы, молча сунул Шевчуку.

– Мы воевали! – хмыкнул один из краснорожих.

– И вы тоже? – повернулся Мигульский и снял очки. Когда он носил их, то был похож на пожилого отличника.

– Да не-ет… – Мужик вяло махнул рукой. – Товарища вашего так здесь прозвали… Чуть что: «Мы воевали». Документик какой-то вечно показывает…

Мигульский покачал головой и очень натурально вздохнул:

– Жалко этих ребят… Я ж его, дуралея, ёкалэмэнэ, по Чечне знаю. Такой мужик там был. А сейчас…

– Эт-точно…

Подошел Игорь, грохнул бокалами по столу.

– Вот, вырвал. На, сдачу бери… Пей… – Он сделал несколько жадных глотков. – Отличное пиво.

– У Натана всегда клевое пиво, – веско произнес тот же краснорожий.

– Это потому, что он не разбавляет… – пояснил Игорь. – Он сам говорит: «Я никогда не разбавляю. Вот не доливаю – это да».

– Зачем хороший напиток портить…

– Натан дело свое знает. На весь город один такой: куда идти на пиво? К Натану!

– Теперь будет доливать, – вдруг заметил второй краснорожий. – Он позавчера свой «жигуленок» разбил.

– Да ты что?! – всплеснул руками Шевчук. – Где его угораздило?

– Ничего, купит новую, – усмехнулся Мигульский и подумал об оставленной машине.

– Берите, угощайтесь! – подобрел вдруг второй краснорожий и протянул рыбий хвост.

Шевчук молча принял его, стал лениво шелушить.

– Ну, где твое письмо? – спросил Мигульский. Компания краснолицых ему уже наскучила.

– Погоди, не здесь…

Игорь уставился в одну точку, помрачнел, надолго задумался. Мигульский потягивал пиво, косился в сторону товарища. Тот хмурился, сжимал кулаки и, кажется, вот-вот собирался грохнуть по столу от беспричинной своей тоски. Наконец он очнулся, поднял голову:

– Будешь еще?

– Нет, пошли уже… Покедова, мужики, – кивнул Эдик.

Шевчук покорно поплелся за журналистом.

Дома у Мигульского они уселись в кресла, Игорь достал письмо, отпечатанное на машинке, протянул хозяину.

«Уважаемый Шевчук!

Пишет вам письмо двоюродный брат погибшего в бою с душманами прапорщика Стеценко. Я знаю, что вы были командиром роты и были начальником моего брата Владимира Стеценко. Я очень плакал, когда узнал о его гибели. Он мне дорог как брат, и я хотел бы знать, как он погиб, потому что не верю, что он мог умереть. Гроб был закрытым. Он писал про вас, как вы брали караваны с наркотиками. Предлагаю и прошу приехать в отель „Завалинка“. Есть дело. Пригласительный билет высылаю. Все оплачено. Не пожалеете, до встречи там – брат Владимира Стеценко – Евгений».

– Ну, что скажешь? – спросил Шевчук после того, как Мигульский брезгливо отбросил страничку с машинописным текстом.

Вместо ответа Эд разлил в крохотные золотистые чашечки крепко заваренный кофе и приказал:

– Пей!

– Кофеем – на пиво? Ор-ригинально, – покачал головой Шевчук и, неловко ухватив своей ручищей чашечку, разлил кофе на скатерть.

– Извиняйте…

Мигульский не ответил, скрипнул зубами.

Пришедшая было на ум затея написать о былом герое Чечни, который стал завсегдатаем пьяной подворотни, поблекла и уже не казалась интересной и необычной. «Скучно, господа, скучно, – думал куртуазно Мигульский, – писать о несчастном отставном капитане». Он с раздражением глянул на кофейную лужицу. «И чего я понесся вскачь? Выпить вонючее пиво из грязного бокала, пообщаться с пролетариями и ознакомиться с каким-то идиотским письмом», – Мигульский подавил зевок и хмуро глянул на собеседника.

Шевчук поднял голову, внимательно посмотрел на Эдика, покачал головой и совершенно трезво сказал:

– Ты извини меня, Эд. Отнял у тебя время. Знаешь, что я тебе хотел сказать? Это письмо мне просто душу вывернуло… Я не хочу ни с кем встречаться, никуда ехать. Я хочу забыть Чечню.

Он пошарил по карманам и достал сложенную пополам глянцевую картонку.

– Вот, возьми, съезди туда. Ты – журналист, тебе будет интересно…

Мигульский взял черный лакированный прямоугольничек. На нем прорисовывались очертания избушки, а золотом были оттиснуты изображения месяца и надпись: «Отель „Завалинка“.»

Шевчук возился у двери, открывал замок.

– Стой, куда ты? – всполошился Мигульский.

– Пора.

Эдик пружинисто встал, мягко взял Шевчука за локоть.

– Погоди, у меня еще выпить есть.

– Думаешь, мне только выпивка нужна? – Шевчук резко отстранил руку. – Эх, журналист, напиши в своем интервью, что места мне нет ни здесь, ни на войне.

– Да постой ты! – сокрушался Эдик.

Но Шевчук круто повернулся – Эд сразу почувствовал его силу, – захлопнул за собой дверь. Мигульский вздохнул, выключил свет, подошел к окну. Моросил дождик.

Шевчук долго не появлялся, наверное, курил, наконец вышел из подъезда, оглянулся и быстро зашагал прочь…

Обратная сторона пригласительного билета имела нежно-сиреневый цвет.

Не думайте, что ваша жизнь обыденна, размеренна и скучна, что все приключения для вас уже давно позади.

ВСЁ – ВПЕРЕДИ!

Предупреждаем: в отеле «Завалинка» вас ждет жуткое, умопомрачительное, загадочное, неожиданное и совершенно сногсшибательное шоу, действо, в котором вы участвуете САМИ и которое называется «ЧИСТО РУССКОЕ УБИЙСТВО» (не путать с английским вариантом).

Администрация обязуется:

в течение недели давать колоссальную нагрузку вашей нервной системе, после чего последует «убийство». Ждите с вожделением!

дать вам возможность почувствовать себя в роли: а/жертвы, б/подозреваемого в убийстве, в/следователя, г/ свидетеля.

А также – решать все бытовые и прочие вопросы вашего проживания у нас на уровне лучших мировых стандартов. Ваш гурманский вкус удовлетворят замечательные рецепты русской национальной кухни. И все это мы гарантируем на 100%!

Разумеется, мы полагаемся на ваше взаимное понимание ситуации и уважение.

АДМИНИСТРАЦИЯ – РАСПОРЯДИТЕЛЬ.

– Черт меня побери, но о подобном я где-то уже слышал, – пробормотал Эд. Он стал лихорадочно рыться в стопке газет, наконец вытащил потрепанную «Зюддойче цайтунг», развернул. Информация называлась «Убийство в конце недели». Запинаясь на некоторых позабытых словах, он стал переводить.

«Стать участником стремительно развивающейся драмы, построенной согласно всем законам детектива Агаты Кристи, предлагают в конце недели своим посетителям некоторые британские отели. Группа актеров, действующая среди гостей отеля и при их непосредственном участии, сплетает и запутывает тонкие нити интриги, концы которой находятся у мистера Джоя Свифта, сотрудника компании „Убийство в конце недели“. Знание о том, что это всего лишь детективная игра и не больше, не мешает гостям увлеченно участвовать в ней. Каждый действует так, как это ему свойственно в обычной жизни – осторожно, скептично, недоверчиво. Кульминация должна состояться на роскошном ужине в субботу вечером, куда гостям надлежит являться только в невероятных, шокирующих вечерних туалетах. За ужином гости развлекаются, танцуют, едят и пьют. Число отелей, в которых работают сотрудники фирмы, весьма возросло. „Убийство“ совершается в многочисленных отелях 17 городов Британии. Один день пребывания в таком отеле стоит от 145 до 155 фунтов стерлингов».

Успешно перенимаем западный образ жизни… Все же там ребята мастаки по части развлечений. Интересно, как англичане отнесутся к такому плагиату? Мигульский повертел в руках лакированную карточку. «Чисто русское убийство». Страхуются от неприятностей – никакого отношения к английскому шоу».

Размышления Мигульского прервал телефонный звонок. На проводе был московский шеф. После дежурных фраз он поинтересовался статьей о применении гербицидов, которую заказали одному доктору наук. Потом спросил:

– Ну, чего у вас там новенького, скандального, эпохального?

– Да ничего особого, Викентий Павлович, – ответил Эд. – Есть наметки для корреспонденции, проблемной, обстоятельной о делах объединений ветеранов Чечни.

– Ветеранов? Ну, это вряд ли потрясет нашего обывателя…

– Кстати, Викентий Павлович, как мои заметки с пленума писателей?

– Ну как тебе сказать? – прогудел шеф. – Написано хорошо, но еще лучше сокращается…

Шуточка была общеизвестной и обозначала, что материал будет скорей всего похоронен.

– Ясно… – вяло отозвался Эд. – А вот репортаж, скажем, «Три часа из жизни регулировщика»? – на ходу выдумал он. – Или вот прекрасная тема – «Дети гастарбайтеров» – с выкладками генетика и педиатра о недопустимости использования детского труда?

– Было, старик, было… С такими темами ничьих представлений не опрокинешь, – сказал шеф еще одну свою любимую фразу.

Даже через телефонную трубку можно было понять, что Викентий Павлович заскучал.

– Есть еще одна темка, – как бы с неохотой начал Мигульский, скосив взгляд на черную картонку. – Правда, не знаю, потрясет ли она широкие массы…

И Эд бесстрастно живописал все то, что знал о загадочном отеле.

– Старик, а ты знаешь, это любопытно, – шеф замолк, и Мигульский тотчас представил его развалившимся в кресле, вельможного, седогривого, в тенниске и, как всегда, покачивающего мерно ногой.

– Ты, говоришь, неделя детективной игры?.. Неплохо придумано. Не знаю, как там на деле поставлено, но интересно.

И шеф разразился долгим монологом о досуге, которого как такового вообще-то и нет, а в то же время на проклятом Западе существует целая индустрия развлечений…

– Съезди-ка туда, посмотри, сделай очерк, или что там получится. Закрути в духе детектива. В размере не ограничиваю. Проведи мысль: народ тоже имеет право на шикарный, нетрадиционный отдых.

– Не очень тянет меня на это дело, Викентий Павлович, – осторожно стал отказываться Эд.

– Не понял тебя…

– Тема деликатная, интеллектуальная. Ведь это детективная игра. Здесь столько нюансов, тонкостей, наскоком не решишь, надо вникать. Не хотелось бы опускаться до пошлой рекламки этому отелю. Тем более, как я понял, в рекламе они не нуждаются…

– В общем, не сачкуй, – перебил шеф. – Давай-ка туда на всю неделю, на весь сюжет. Расходы возьмем в счет редакции. Только ты там не сильно усердствуй по части излишеств. А то вкатят круглую сумму.

– Понял, Викентий Павлович, – после паузы произнес Эд. – Значит, со следующей недели туда…

– Давай.

Наутро Мигульский поехал к Натану. Но Шевчука у бочки не было, и никто его не видел. Эд вернулся в машину, двинулся по Саперной, надеясь поймать Шевчука на подходе к «пивняку», завернул на Госпитальную. И там, у голубых стен церкви, увидел капитана в форме десантника. Это был Шевчук. Он рассеянно смотрел перед собой, фуражку – держал в руке и, кажется, был не в себе.

– Игорь! – Мигульский тормознул, высунулся из машины. – Садись, разговор есть.

Так же отрешенно Шевчук глянул на Эда, наконец сообразил, кто перед ним, молча сел на заднее сиденье.

– Поедем ко мне.

– Поехали…

– Что с тобой сегодня? При полном параде, а не в духе… Чего нарядился-то? Вроде сегодня не 23 февраля.

– Сегодня 1 июня…

– А-а, День защиты детей. А дядя десантник – олицетворение и символ этой защиты, – хохотнул Мигульский, довольный собой. Но, заметив в зеркальце каменное лицо капитана, осекся.

– Ровно восемь лет назад в Чечне полегла моя рота. Уцелело всего пять человек. «Духи» просто не успели нас добить…

Они подъехали к дому, поднялись по лестнице. Мигульский открыл дверь, сразу прошел на кухню, наскоро приготовил яичницу, вытащил из холодильника припасенную бутылку водки.

– Давай, перекуси, наверное, ничего не ел с утра.

Шевчук молча снял рубашку с погонами, остался в полосатой десантной майке.

– Давай, что ли, за моих ребят…

Он встал, выпил одним махом. Эд неловко приподнялся вслед за ним, выцедил рюмку.

– Да ты весь посеченный, – Мигульский впервые заметил многочисленные шрамы на плечах и руках Игоря.

– Граната под ногами разорвалась.

Мигульский сочувственно кивнул.

– Чего тебя потянуло в церковь?

– Покаяться приходил, – Шевчук тяжелым взглядом уперся в глаза Эда. Тот молчал. – Пришел, постучал в дверь, не открывают. Стучу еще – выглядывает попик, серьезный такой. Спрашивает: «Вы что хотели, молодой человек, у нас сегодня закрыто, приходите завтра». А я ему: «Почему это русский офицер не имеет права войти в православную церковь?» Он слегка ошалел, развел руками, – пропускает. Входим, значит, вдвоем в храм. Говорю ему: «Покаяться пришел… В этот день мои товарищи по оружию, значит, смерть приняли на чужой земле. Я же, как командир, вину перед ними чувствую. И вина моя, говорю ему, велика, и не жить мне, застрелиться готов…»

– Ну, Игореня, хватил, – Мигульский укоризненно покачал головой и усмехнулся. – И чем же ты стреляться надумал?

Шевчук разогнулся, потянулся к кителю, который лежал на диване, вытащил пистолет и со стуком положил перед Эдом. Тот слегка растерялся.

– Хм, хороша штучка.

Он взял оружие в руки, сразу почувствовав его особую тяжесть и прохладу.

– «Браунинг», калибр 9 миллиметров… Когда-то изучал системы. – Мигульский достал с полки диктофон, нажал на кнопку. – Ты не против, если я буду записывать?

– Убери его к черту! Дай мне выговориться…

Шевчук взял сигарету, безотчетным движением оторвал фильтр, зажег, затянулся.

– Вот так и сказал ему: жизнь мне в тягость.

Батюшка серьезным стал: «Тяжкий грех совершишь. Ты есть человек, и рождение тебе дано от бога, жизнь и смерть твоя тоже от бога. И великий грех в том, когда хочешь уйти от самого себя…» – У Игоря стала дергаться щека, и Эд поспешил налить ему водки. Шевчук выпил не глядя.

– Покаялся я перед ним. Сказал, что много людей погубил, хоть и иноверцев, но все равно, люди это были, и не нужно все это было, и покою мне нет, потому что пацаны молодые в землю зарыты, а я, седой, маюсь, хожу по земле, и убитые все перед глазами стоят… А он говорит мне: «Если душа болит, значит, вину знаешь свою, прощения ищешь. Только не ищи оправдания в самом себе – к людям иди, добро делай». А к кому идти мне? Я никому не нужен. Меня убивали в Чечне, я стал инвалидом, от меня ушла жена, и дочь меня забыла… Выслушал он меня, покачал головой. Ты, говорит, храбрый человек, вижу, что десантник, а речи ведешь, как слабая женщина. Ты шел в бой, думал: все, что делаю, – во благо Отечества. Враг убивал тебя – и меч с мечом сошелся, такова война. Пусть душа твоя спокойной будет – нет твоей вины, ты был солдатом. А душу свою к людям обороти. Божье слово гласит: если кто стучится в дверь, то она откроется перед ним. Вот ты постучал – и я отворил, выслушал про твои горести. Иди, говорит, и ищи свой смысл в жизни. Поставил я свечки за упокой душ убиенных да и пошел искать этот смысл. Тут и тебя принесло…

– А что было в том бою? – спросил Эд.

– Бросили нас на высоту и оставили отбиваться… Раненые без воды кончались…

Шевчук замолчал, порывисто затянулся, раздавил окурок, потом стал вертеть его в руках. Крошки табака сыпались на пол.

– Ведь этого Стеценко я убил. Из автомата. Он первым стрелял. Промахнулся. Все выпендривался: я ветеран Чечни, мне все позволено… Здоровый битюг. Старшиной был у меня в роте, все время с ним на ножах были. Все из-за мародерства. Я его предупреждал… Письмо это… Ты не думай, что я испугался. Все равно никто ничего не докажет. Только один человек видел – Козлов. Не знаю, где он сейчас. Но он должен был молчать. Крутой парень, мы с ним в таких переделках были. Однажды, помню, козла сырого жрали. Печень вытащили – и жрали. Этот Козлов одного подонка с обрыва скинул. Трушина…

– Ты закуси! – осторожно напомнил Мигульский, не зная, как ему распоряжаться обрушивающейся на него информацией.

Шевчук ткнул подсохший желток, заговорил снова.