© Сергей Че, 2017

ISBN 978-5-4483-7638-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Был вечер. Была река, широкая и холодная. И был корабль на реке, старая почерневшая посудина с двумя мачтами и кормовой надстройкой.

По берегам тянулись заросли низких, корявых деревьев, и казалось, что какая-то неведомая сила скрючила их, заставила страдать, так что напоминали они теперь скелеты замученных давным-давно людей.

– Что ты знаешь об этих местах, дьяк? – внезапно, после долгого молчания спросил зверолов. – Читал ли чего, купцов ли расспрашивал, прежде чем отправиться сюда? Или так просто, собрался в путь-дорогу, а там лихая сама вывезет?

– Холодно здесь, говорили, – ответил Макарин, подождав немного. – Зимой люди замерзают так, что кровь льдом становится. Правда это?

Зверолов хмыкнул, ерзая на своих тюках с товаром.

– Льдом или не льдом, но дух вышибает, да.

Они сидели впереди, у носовой корги, рядом с древним облезлым якорем. Над их головами хлопал грязный парус. Ветра почти не было, и коч медленно полз вдоль низкого берега, старательно огибая то и дело попадающиеся песчаные языки. Солнце уже садилось, окуная в темноту и без того мрачный лес на противоположной стороне.

– А еще рассказывали, что здесь на сотни верст сплошная пустошь, которую поморцы называют тундрой, и где нет ничего кроме мхов с болотами. А теперь смотрю – лес. Стало быть, врали?

– Это дальше, – зверолов махнул неопределенно. – За лесом. Там тебе и мхи, и болота. Но туда лучше не соваться.

– Почему? Дикий народ гуляет?

– И дикий тоже, – уклончиво ответил зверолов. – Времена сейчас тяжелые.

Он достал из мешка толстую сермягу, накинул на плечи. Холодало. Немногочисленные гости, что сидели весь день вдоль бортов, подтягивались теперь к середине, где двое из команды раздували печку, покрытую дырчатым чугунным колпаком. Кутались в кафтаны, тянули руки к разгорающемуся красному зареву. Макарин задумчиво разглядывал их, как делал это на протяжении всех последних дней. Дородный купчина из Тобольска с грузом зерна. Несколько приказчиков из центральных уездов с тюками различного товара. Парочка пугливых оборванцев, невесть что забывших на торговом судне.

– Скоро прибудем, – сказал зверолов. Он жевал кусок вяленого мяса, задумчиво разглядывая темные берега. – Вон у того камня повернем и, считай, почти на месте.

Макарин посмотрел на чернеющий впереди утес, за которым река делала резкий поворот. Лес взбирался на утес корявыми приземистыми сучьями, а на самой вершине торчала голая, будто обожжённая пожаром сосна.

– В лесах зверя полно, – сообщил зверолов. – Пушнина в руки сама идет. А в пустоши делать нечего. Одни топи. И дикие на санках с собаками. Да олени. Из нашенских туда почти никто не ходит. Разве что поморцы.

– И много здесь поморцев?

Зверолов пожевал губами, прежде чем ответить.

– Сейчас немного, но есть. Раньше больше было. А как новый острог поставили, так делись куда-то. Небось дальше ушли.

– Я думал, дальше Мангазеи ничего нет.

Зверолов внимательно глянул на Макарина.

– Дальше Мангазеи, дьяк, власти нет. А остальное есть.

Макарин хмыкнул. Зверолов, жилистый бородач, не вылезавший из лесов и живущий лишь своим промыслом, был единственным человеком на корабле, который за все долгие недели пути перекинулся с ним больше, чем парой слов. Остальные улыбались, желали здравствовать, но на любые вопросы отвечали односложными междометьями. Даже у толстого хлеботорговца при виде дьяка Семена Макарина начинали бегать глазки и дрожать руки. Не собери Макарин заранее про него сведения, то наверняка бы взял на заметку, чтобы поговорить с пристрастием. Сейчас этот сидящий у печки купчина поймал взгляд, судорожно поклонился, сделав вид, что пытается привстать. Давыд, Степанов сын, в Тобольске лет двадцать, поднялся из приказчиков, когда женился на дочери старосты, первые деньги сделал на торговле с сибирской татарвой, может поэтому и глазки до сих пор бегают. Нет, ничего он не знает о нынешнем деле. И знать не может. Не было его здесь год назад. Сидел у себя в Тобольске, дворовых девок щупал.

Макарин отвернулся. Впереди на берегу, среди гнилых плавней тускло горел костер. Вокруг огня сгрудились неподвижные тени. То ли кусты и корявые деревья. То ли люди в звериных шкурах. То ли звери в человеческом обличье. Из тех, что выходят по ночам на берега рек, сидят и ждут, когда мимо них проплывет лодья с добычей. Было нечто дьявольское в этих красных отсветах, что плясали на воде и ветвях деревьев. Коч поравнялся с костром и стало ясно, что никаких зверей нет, а есть сидящий на берегу рыбак. Он поднял руку и приветственно помахал.

– Всегда здесь сидит, – сказал зверолов. – Сколько не ходил, каждый раз, на том же месте. Верная примета, что уже прибыли.

– Ты с полудня твердишь, что скоро прибудем. А Мангазеи все нет и нет.

– Как так нет, дьяк. Вот же она, – зверолов развел руками. – Мангазея. Все что видишь, все она, богатая. Все леса, все пустоши. На многие дни езды отсюда. Мангазея это не город, дьяк. Это целая страна. Острог что. Сегодня он есть, завтра его нет. И посад его сгорит. И люди уйдут. А Мангазея всегда будет. Пришлый московский люд вроде тебя этого не понимает.

– Больно разговорчив ты, зверолов, – повысил голос Макарин, выпрямляясь.

Тот ухмыльнулся в бороду, стащил шапку, мелко поклонившись.

– Прощения просим, государев человек. Не хотел обидеть. Но ты же сам меня расспрашивал о здешних землях. О караване том пропавшем. Как ты узнаешь, что с ним случилось, ежели не будешь знать, куда тебя ветром занесло?

Да, караван. Три малых коча, груженых пушниной и еще чем-то непонятным, но достаточно важным, чтобы послать за тридевять земель целого дьяка из Разбойного Приказа. Трое купцов, тобольских и верхотурских, десяток сопровождения. Приказчики, слуги. Четверо стрельцов, возвращающихся в Тобольск к постоянному месту службы. Они вышли с Мангазеи год назад, спустились в море и должны были повернуть на юг к обскому устью. Их видели встречные лодьи вплоть до малой казацкой заставы у Собачьего озера. А потом их не видел никто. До Обдорской заимки они уже не добрались, и тамошние казаки, прождав положенный месяц, сообщили тобольским властям о пропаже. Тобольский воевода написал в Москву. И Москва отчего-то всполошилась. Простые купцы, малые суда, пушнина, ни одного значимого человека. Макарин даже имена не смог запомнить. А в Москве дело дошло до боярской думы, вызвали приказного судью и спросили его, кто в Разбойном лучший сыскарь. Макарин не считал себя лучшим. Откровенно говоря, лучшим его не считал и сам судья, окольничий Иван Карпов. Да и само положение дьяка обязывало скорее сидеть в избе за бумагами, а не бегать по далеким землям в поисках невесть чего. Но время стояло непонятное, не было на Москве государя, зато за пределами Москвы государей было сразу много, и дьяк Семен Макарин, знакомец свергнутого царя Василия, оказался явно не ко двору. Судья Карпов был человеком боязливым и заранее избавлялся в Приказе от всех, кто мог ему создать неудобство хотя бы гипотетически. «Имей в виду, Сёмка, – сказал он тогда. – Дело важное. Исполнишь, как полагается, и все забудут, что тебя в Приказе Шуйский двигал. Боярам тебя представлю, как вернешься. Авось и царю понравишься…». Судья запнулся, видно подумав, что еще неизвестно кто к тому времени царем станет и станет ли вообще. По самым скромным расчетам поездка на дальний северный край должна была отнять год-два жизни. Никаких толковых разъяснений, что такого вез караван, ради чего всполошились московские бояре, Макарин так и не дождался, и на пути к Тобольску уже начал думать, что на его место позарился очередной малолетний боярский родственник и никакого дела о пропавшем караване на самом деле нет, а если и есть, то оно гроша ломаного не стоит. Три малых коча, пушнина, два десятка черного люда, и всё. Но даже унылый долгий путь был лучше, чем пораженная гнилью безголовая, голодная и наполовину сожженная Москва, где хозяйничали пьяные ляхи и каждую ночь приходилось просыпаться в холодном поту от того, что где-то рядом скрипнули ворота. Макарин отправил детей на спокойную Оку в поместье их деда, отца покойной супруги, просидел полдня в старой церквушке Трифона Мученика, принял благословение на дальний путь и уехал, стараясь десятой дорогой объезжать как заставы ляхов, так и осаждающих Москву казаков и ополченцев. В сопровождающие ему дали только двух стрельцов, да и тех забрали уже в Березове. В Мангазею он прибывал сейчас один, после четырех месяцев бесконечного пути сперва реками и волоком чердынского тракта через Камень до Тобола, потом на север, через совсем уж дикие дебри, по разветвленным протокам, где вдоль берегов стоял нескончаемой стеной черный лес, простирающийся до горизонта, и только отроги древних рассыпающихся гор иногда разрывали чащу, сужали реку, заставляя ее нестись быстрее. Неделями они не видели ничего человеческого, кроме редких встречных лодий. Ни заставы с острогом, ни избы, ни даже пристани. Только рассказы о кроющихся в лесных дебрях вогульских городках заставляли Семена пристальнее вглядываться в небо в поисках еле приметного дыма от дикарских костров. После Березова был мелкий Обдорский острожек, пара дворов, обнесенных частоколом, где казаки снабдили их запасами на последний отрезок пути, и выход на несколько дней в море, где дикий ветер кидал тяжело груженый коч так, что Макарин уже успел попрощаться с жизнью. По пути в Мангазею моря было никак не миновать. Вот уже второй день как они из моря свернули в устье реки, а Макарин до сих пор вспоминал бешеную воду с содроганием. Если путь каравана пролегал там же, то ничего удивительного, что от него ничего не осталось. А значит и искать нечего. А значит нужно просто заехать, показать воеводам сопроводительные письма, расспросить первых попавшихся свидетелей, написать отчет, переждать зиму и первым же караваном обратно, к семье. Времена тяжелые, разбой всюду, а дед старый и челядь у него не воинственная.

Только сейчас Семен заметил, что зверолов стоит у самой корги, сжимая в кулаке шапку, и пристально вглядывается куда-то вперед. На его лице, парусе над головой, металлических частях оснастки играли смутные огненные сполохи. Макарин встал рядом.

Впереди, за темной массой прибрежной скалы, которую огибал сейчас по дуге коч, горели огни. Их были сотни или даже тысячи, маленьких ярких пятен от факелов, костров, фонарей, покрывающих весь берег слева, взбирающихся огненной дорогой на пологий холм, где в их неверном пляшущем свете угадывались крепостные стены и башни под высокими шатрами. Дальше от берега, под крепостью, огни сливались в одно сплошное мутное зарево и казалось, что там, вплоть до горизонта, лениво полыхает огромный пожар, из которого, как скалы из океана, торчат островерхие крыши северных изб и башни колоколен. Огни плясали у черной воды, и только приглядевшись, Макарин понял, что это не отражения, а кормовые сигналы стоящих кораблей. Широкие дощаники, малые лодьи, огромные грузовые суда, морские кочи с высокими бортами и поднятыми надстройками, они теснились вдоль пристаней, в несколько рядов, большие и маленькие. Мачты со спущенными парусами казались голым лесом и скрывались далеко в темноте.

– Ну, дьяк, – повернулся к нему зверолов. – Конец походу. Вот она, твоя Мангазея.

Коч натужно заскрипел, поворачивая к берегу. Забегали служки из команды, засобирались гости, подталкивая тюки с товаром ближе к левому борту. Из надстроя вышел капитан, глухо каркнул на одного из приказчиков, самого пугливого, чтобы оставил товар на месте, а то будет перегруз слева. Коч накренился, втискиваясь между ближайшими лодьями. На борту одной из них стояли двое и молча смотрели на вновь прибывших. Макарин заметил на берегу людей, они бродили, переносили товар, стояли кучками у тянущихся вдоль пристани амбаров. Людей было довольно много и уже были слышны обычные звуки приближающегося города, далекие крики, бормотание, какой-то гул, звон, скрип бревен и досок. Нос учуял запахи жарящегося мяса. Где-то рядом была харчевня.

– Мы вещи твои тут пока оставим, – подошел к нему капитан. – Как с избой определишься, так и заберешь.

Макарин кивнул. Нашел взглядом зверолова, который уже налаживал за спину мешок с припасами.

– Ты так и не сказал мне, как тебя зовут.

Тот обернулся, улыбаясь в бороду.

– Лишнее это, государев человек. И тебе без надобности, и мне спокойнее. Как солнце покажется, уйду в леса, далеко на восход. Навряд ли свидимся. Бывай.

Коч тряхнуло, бревна единственного свободного помоста проскрежетали вдоль борта, какие-то темные сутулые фигуры в лохмотьях приняли брошенные канаты и стали подтягивать корабль к пристани.

Макарин взял суму с бумагами, проверил на месте ли боярская грамота, переданная ему судьей для воеводы, и направился к выходу. Встречные приказчики кланялись, расступаясь. Трусливый купчина Давыд Степанов спрятался за своими тюками. Служки, кряхтя и ругаясь, двигали толстые доски для спуска.

На пристани, вдоль схода, стояли четверо стрельцов в полевых серых кафтанах. Их десятник шагнул вперед и, поигрывая тростью, загородил дорогу.

– Дьяк Макарин?

– Он самый.

– Воевода Троекуров привет шлет.

Макарин кивнул. Встречи он не ожидал.

– Откуда про меня известно стало?

– Утром две лодьи пришли из Обдора. Их купец сказал, что следом идет коч, везет государева человека. Весь день тебя ждали.

– Скажи воеводе, на рассвете у него буду.

Десятник нехотя посторонился, явно в замешательстве. Макарин глянул на него внимательно.

– Что-то не так, десятник?

– Воевода тебя сразу ждет, избу отдельную сготовили, баню.

Это было странно. Приезжему дьяку конечно полагалась изба. Обычно в ее качестве выступало что-то покосившееся, провонявшее, со слепой старухой-хозяйкой в качестве обслуги. И ждать эту избу приходилось неделями. Воеводы не любили понаехавших приказных людей, видя в них досадную помеху для своей власти. Зато воеводское радушие при встрече всегда обозначало наличие у этой власти проблем. И чем приветливее был воевода, тем серьезнее были проблемы.

– Передай воеводе, что я ценю его заботу. И непременно явлюсь на его двор. Но утром. Или тебе, десятник, приказали доставить меня к воеводе, даже если я сам против буду?

– Не было такого приказа, дьяк, – мотнул головой тот.

– Это хорошо, – медленно сказал Макарин и осмотрелся. – Промочить горло с дальней дороги бы не мешало. Слышал, у вас тут даже кабак имеется?

Десятник кивнул.

– Не без этого, дьяк. – Он махнул стрельцам рукой, и те неуклюже разошлись в стороны. – И две питейные избы. Иди направо вдоль пристани и как амбары кончаться, так сразу и увидишь.

Макарин делано скривился. Это был явно не то, что описывали.

– На пристани? С рыбаками? А есть что-то более приличное?

Десятник виновато развел руками.