Часть I. Глава 1. Агафон и Шиха

Едва солнце опустилось за лес, как из норы, укрытой корнями высокой ели, вылез крупный ёж. Непрестанно нюхая воздух, он отправился на охоту. Его тело, постоянно находившееся в движении, требовало пополнения энергии. Потому ёж радовался любой возможности схватить и тут же съесть жука, червяка, упавший плод дикого дерева. Всё шло в дело. Двигался зверёк быстро, но, почувствовав преграду или уткнувшись в нее, останавливался, принюхивался, и, сориентировавшись, двигался дальше.

Агафониха была лесом небольшим, но выделялась тем, что была «еловым островом» в окружении разномастных заболоченных лесов, где господствовали осина, берёза, да два вида ольхи – обыкновенная и «чёрная». Последняя отличалась от своей родственницы всем своим видом: формой ствола, листвой, а главное, древесиной. Ольха обыкновенная была почти прямоствольным деревом с серой корой и мелкими простенькими листиками, которые, казалось, не очень прочно держатся на ветке. Ее ветки ломкие, хрупкие, обламывающиеся под собственной тяжестью даже при слабом ветре. «Чёрная» же ее сестра выделялась кривостволием и совершенно иной кроной, формируемой рифлеными листьями, лишь отдалённо схожими с листьями обыкновенной ольхи. Считалось, что «чёрная» ольха —дерево Болотея, и растёт оно только в соседней с Агафонихой Шихе. Старожилы Верхнеситья рассказывали легенду о том, как девушка по имени Шиха отправилась в лес за ягодами и забрела в здешние глухие места. Испугалась, думала, никогда не выйдет к людям, но, на её счастье, встретилась с Агафоном, добрым, отзывчивым юношей. Он пожалел девушку, вывел её из леса к Сити, рассказал, как выйти к поселению людей и дал при этом обещание, что навсегда отделит тёмный еловый лес от леса светлого – лиственного. А чтобы леса не смешивались, назовёт «тёмный» лес своим именем, а «светлый» – именем девушки. С той поры, несмотря на то, что леса стоят бок о бок, но, как в Шихе не растут ёлки, так и в Агафонихе трудно встретить берёзу, осину, или ольху.

В далёкие времена имя Шиха было достаточно распространенным в округе, а вот Агафонами мальчиков не называли. Говорят, что боялись того, что, навсегда отделив свой лес от леса девушки, Агафон тем самым обрёк себя и всех носителей имени на одиночество и безбрачие. Жители окрестных деревень помнили об этой легенде и твёрдо верили, что Шиха, несмотря на большую заболоченность, лес – «светлый». А Агафониха – «тёмный», нехороший, связанный с Болотеем. А чтобы придать этим поверьям больший вес, говорили, что Агафон – сын Болотея, и, чтобы отдалиться от родителей, сын решил сделать столько добрых дел, сколько будет достаточно для полного разрыва с отцом. Потому-то он и принял крещение, став Агафоном. Какое имя юноша носил прежде, никто не знает.

Часть I. Глава 2. Не ходил бы ты, Ванёк, во солдаты!

Иван Журавлёв слыл в Малых Смёнках человеком отчаянным и шебутным. Был молод и горяч, как говорится. Если где какая заваруха, скандал, драка он везде – первый. Отец недовольно ворчал, глядя на жизнь сына, чесал в бороде: «Что из парня получится!?» Вроде, жизнь для потомка мужик налаживал долгие годы, старался. Двупоставную мельницу построил: один уровень – мельница, другой – толчея. Уважаемые хозяева —Журавлёвы. Род их давно окреп, разросся. Двоюродные братья, что в Литвинове, что в Задорье, зажиточное хозяйство имеют. Особенно те, которые в Задорье.

Как стали помещики «скидывать» землю, которую не могли обслужить, купили тамошние Журавлёвы солидный кус, стали настоящими, крепкими землевладельцами. В округе их стали даже помещиками называть. А что? По крепости, по широте не уступают братаны многим нынешним дворянам, и даже с прежними могли бы потягаться. Тамошние племяши на дворянок посматривают, им крестьянки уже неинтересны. А мой охламон только и может драться да хулиганить. Всех и интересов.

Предложил ему как-то поехать вместе в Кой на ярмарку, так сказал, что нет желания, что если нужда есть что-то продать, так ближе в Лаврово в базарные дни выбраться. Близко, и выручка ничуть не меньше. В Кою же – одна суета. Целый день потеряешь, лошадей загонишь, а на поверку привезешь домой пару бумажек да рупь с полтиной серебром. Ведь и не поспоришь с парнем! Какие ноне ярмарки, базары? Советы у власти!

Деревенские надеялись: перебесятся города Петроград с Москвой и угомонятся. А столицы вернутся к нормальной жизни – вся Россия успокоится. Хватит уже кровь мужикам пускать. С немцами, австрийцами сцепились, отвели душеньку! Раком страну поставили. Теперь вот друг друга лупцуем почём зря, конца-края не видно! Моему Ваньке пора скоро придёт, в строй поставят, а там кто знает, куда-зачем!

Словно сердце чуяло беду, посыльный привез распоряжение из уездного Кашина четверым парням из Малых Смёнок явиться в течение пяти дней для прохождения воинской службы. Вот как теперь быть, что делать? Переживает отец, мать места себе не находила и без этого, а теперь что? Ванька-то никак не реагирует, вида не подаёт, но заметно, что и у него душа не в покое. А тут ещё вести пришли, что смута в Ярославле и в Рыбинске. Значит, война вот уже совсем рядом. До Пищалкина рукой подать, а там по железной дороге полтора-два часа – и вот он, Рыбинск! В Бежецке, рассказывают, тоже смута, Красный Холм тревожится, а он вовсе под боком, пешком напрямую пара перекуров. В Сонкове у железнодорожного моста взорвали эшелон с боеприпасами, которые везли повстанцам в Рыбинск и Ярославль. Вот вам и Советская власть. Дождались, здравствуй! Царь им мешал, подавай революцию! Горло драли все, кому не лень. Доорались, мать их в дышло! Так и думал, что ничего хорошего не будет.

Под вечер объявился Ванька, сказал, что в Кашине, вроде, спокойно, надо ехать. С ним в кампании братья Егор да Митька Зубачёвы и ещё Пашка Яшин.

– Не маловато ли четверых? Грозились не экономить, собирались брать всех без разбора, – то ли сказал, то ли задал вопрос сыну Тимофей. – Вы там, робяты, держитесь друг друга. Может, и не печалью, а радостью дело обернётся? Не вы первые, не вы последние! Нашему поколение выпадал солдатский жребий, теперь ваш черёд.

– Ничего, прорвёмся! – ответил сын.

– Что-то очень лихо ты, сынок, настроен. Не к добру! Война – это не деревенская драка, куды как сурьёзнее дело!

Только тут Тимофей понял, откуда берётся сыновья бравада – от самогонки. Сначала не обратил внимание на сивушный дух, идущий от парня, а теперь, вроде, и не стоит, выяснять почему-зачем. Хлебнул, видимо, на гулянье. В другой раз обязательно отчитал бы, вправил мозги, но сейчас не время. «Сын – мужик уже, раз на службу определят не сегодня-завтра. Я и сам бы выпил на его месте…»

Ваньке не понравилось напутствие отца. Вспомнил, как летом, года два назад зашли к ним в деревню цыганки. Он, вместе с другими ребятишками, на бегу пристал к одной из цыганок: «Погадай!». Не стал бы он донимать женщину, но слышал, что та только что на его глазах посулила Катарушке, озорной его соседке, безбедную жизнь. счастье и удачное замужество. Захотелось, чтобы цыганка и ему так же щедро «насыпала» счастья и удачи, вот и привязался. Чуть за подол её не хватал. Цыганка наконец остановилась, взяла его руку, стала водить по ладони своим смуглым пальцем, украшенным большим золотым кольцом с огненно-красным камнем, что-то еле слышно шептала губами, шла дальше. В конце деревни он решил сделать последнюю попытку, снова вплотную подбежал и, подняв глаза, пролепетал неуверенно:

– Я не понял, не расслышал, что меня ждёт?

Думал, что женщина сейчас начнёт браниться, наговорит гадостей и разной цыганской ерунды, разбирайся потом, что она имела в виду.

«Зря я к ней пристал», – решил он и собрался было отстать, уйти в сторону дома, но цыганка вновь взяла его руку, развернула ладонью вверх, доверительно прижалась к нему бедром, так, что он заметно разволновался, сбился с шага, решив, что хватит гаданий, пришла пора, как советовала бабушка, обматерить цыганку и идти своей дорогой. Ничего такого он сделать не успел, цыганка торопливо бросила в его сторону слова:

– Недолго тебе, парень, по земле ходить осталось! Сам себе беды накличешь! Берегись Агафона, сына Болотея. Не ходи к нему ни днём, ни ночью, ни зимой, ни летом. Там, рядом с ним, твоя погибель!

*****

Сын недолго стоял подле отца. Побыл, и незаметно, словно растворился в воздухе, исчез. Тимофей налил в чашку горячего кипятка из самовара, щедро разбавил душистой, тёмной заваркой из маленького заварочного чайника, продолжил размышлять о жизни:

– Народа в наших Смёнках, конечно, заметно меньше, чем в Больших, но не стоит ровнять их народ и наш! Наш из всего Верхнеситья – особый! В наших Смёнках, например, чайная имеется, а что есть в Больших? Ничего! Разве только можно вспомнить Святочный пруд, из которого берут воду для кухни. И здесь Малые в выигрыше – до Сити полкилометра, хоть в сторону Литвинова, хоть в сторону Маркова или Молодей. Речная вода, по-любому, лучше, чище прудовой, хоть и говорят, что в том пруду, который в Больших Смёнках, ключ бьёт, и для очистки воды серебра набросано щедро. А также воду в нём батюшка освящает. В деревне гордятся, утверждают, что пьют круглый год «святую» воду. Возможно, в воде их кроется какая-то сила от её освящения, а вот проку от пары горстей серебряных монет нету. Только дурак станет кидать серебро в большую лужу. Если только Болотея тем задобрить захочет. Так Болотей на Горбашке обитал, если судить по разговорам стариков. А от Смёнок Больших Горбашек даже дальше будет, чем от Малых. Стоят же и те и другие Смёнки на одном Белозёрском тракте, как Литвиново и Задорье. Тракт способствует развитию деревень, помогает мужикам подняться. Спасибо ему за это.