© Сергей Баранов, 2025

ISBN 978-5-0067-0801-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

 
26 ноября
В концертном зале филармонии
Элизабет Грин
с программой
«Языки пламени»
 

Именно такой текст можно было прочитать на ярко-красной афише у входа в филармонию города К. Она привлекала к себе много внимания, была броской и выделялась на фоне всех остальных плакатов с афишами. Прохожие останавливались, чтобы поглазеть на это яркое пятно.

На плакате была фотография певицы. Она пыталась выглядеть молодой и привлекательной, но вышла вульгарной и несерьезной. Неприлично яркий макияж, выровненное лицо при помощи компьютерной графики было без единой морщинки и выглядело совсем не естественно. Все это поначалу привлекает внимание, но когда приближаешься к афише поближе, чтобы ее рассмотреть в подробностях, то неживое, словно восковое лицо, смотревшее с плаката, теряло всю притягательность.

И не удивительно. В маленький провинциальный город К. давно уже никто не приезжал из знаменитостей, купавшихся в лучах славы. В этот город приезжали те, чья карьера стремительно катилась к закату, или уже окончательно сошла на нет и лишь только отголоски былой славы могли собрать зал хотя бы в сотню человек. Можно было подумать, что город К. – это свалка для ненужных исполнителей, забытых актеров и певцов. Вероятно, так оно и есть.

На фоне серости и угрюмости городских улиц афиша была ярко красным, пламенеющим пятном, к которому подлетали разных слоев населения мотыльки и словно обжегшись улетали прочь.

Сегодня было 26 ноября. Люди собирались задолго до выступления «популярной» певицы. Народ толпился, пытаясь протиснуться внутрь. Некоторые бесконечно возмущались этой толкучкой, брюзжа своим недовольством, которое следовало бы оставить за пределами этого здания, ибо люди приходят на подобного рода выступления чтобы отвлечься от бытовых дел и хлопот, чтобы насладиться всей прелестью музыки, ласкающей слух и успокаивающей душу, приводя чувства человека к гармонии.

Но только не здесь, не в городе К.

Не в то время, когда в зале собирается полный аншлаг по здешним меркам.

Как и было уже сказано, недовольство начало нарастать еще задолго до выступления, и полностью перечеркивало атмосферу искусства, царящего в подобных зданиях. Казалось бы, все мирское должно оставаться за пределами филармонических апартаментов. Но только не в таких маленьких и провинциальных городках как город К.

Толпа – тупое, обезумевшее животное, способное совершать самые грязные и отвратительные поступки, не задумываясь о их последствиях и не чувствуя после содеянного ни малейших угрызений совести.

Люди толпились и протискивались в фойе филармонии. Они наступали друг другу на ноги, кричали, ругались, спорили, теснили друг друга к дверям и пытались опередить своих «конкурентов», чтобы занять места как можно быстрее. Несмотря на то, что все билеты уже были проданы, а места забронированы, народ торопился оказаться в здании. Со стороны все это походило на безумную давку, в которой должен был выжить сильнейший.

Это происходило всегда. Тут уж ничего не поделаешь. Суета и раздражение воцарились в воздухе в день 26 ноября у входа в филармонию города К.

Такие певицы как Элизабет Грин – это большое событие можно сказать даже историческое в таком небольшом городке.

На улице было промозгло, как и бывает в конце ноября. Термометры, кажется, показывали около минус пяти, но из-за резкого и внезапного ветра холод пробирал до костей, словно был на несколько градусов ниже. Асфальт уже был покрыт первыми зимними слоями грязного, давно не чистившегося снега, который местами перемешался с гравием, оставляя на дорогах черные полосы. Сугробы на обочинах неуклюже слежались под ногами прохожих, почерневшие от пыли, копоти и автомобильных выхлопов.

Люди, торопясь спрятаться от ледяных порывов, одевались плотнее, натягивая на себя пальто и куртки, словно те могли стать непробиваемой защитой от холода. Многие кутались в шарфы так, что на поверхности оставались лишь глаза, а пальцы, зябко сжимающиеся в перчатках, пытались хоть как-то согреться. Каждый шаг по скользкому тротуару был напряженным и осторожным, а прохожие, как заговорённые, шли, избегая лишних взглядов, стремясь поскорее скрыться в теплых магазинах или домах.

Ветер, будто сам по себе, гулял по улицам города, свистя в узких переулках и сворачивая с ног редкие снежные хлопья. Иногда его порывы были настолько сильными, что люди вынуждены были прикрывать лица руками, опасаясь, что сильный поток сорвёт шапки или заставит глаза слизиться. Звуки машин и шагов, эхом разносившиеся по серым бетонным улицам, тонули в этом вечном свисте.

Вот и Эрик Джонс тоже реши посетить данное мероприятие. На нем было черное пальто чуть ниже пояса темно синий костюм, белая рубашка и туфли. Эрик сегодня был без головного убора – отчаянный парень. Он надевал его в простые будничные дни, а сегодня день был особенным. Именно поэтому он сделал себе строгую прическу – уложил волосы назад. Но только он не учел, что ноябрьский ветер не позволит ему долго красоваться своей укладкой. Его волосы уже были разлохмачены. К тому же эта борьба с остальными ценителями искусства только лишь усугубила растрепанность его волос. Он не был человеком из робкого десятка поэтому с небольшим, но все же усилием ему удалось достойно проникнуть в фойе филармонии.

После того как люди, наконец, проникали внутрь здания, их ждала новая битва – гардероб. Это было не менее сложным испытанием, чем протолкнуться через входные двери. Стремясь избавиться от своих курток, пальто и шарфов, люди толпились у стойки, словно стадо быков. Здесь действовали совсем другие правила, законы толпы правили всем, а вежливость и манеры оставались где-то позади, на улице, а может и еще где-то. Те, кто по неопытности решил встать в очередь смиренно, почти сразу осознавали свою ошибку – в таких условиях выживает лишь самый хитрый и настойчивый. Либо ты, либо толпа.

В гардеробе, особенно во время таких мероприятий, почти всегда царила нервозная атмосфера, напряжение так и витало в воздухе. Плечи соприкасались, локти упирались в спины, люди толкались, возмущались, негодовали, фыркали, не разбирая слов и преград. Кто-то терпеливо пытался держать дистанцию, боясь замять куртку или порвать чужой шарф, а кто-то, напротив, умело маневрировал, протискиваясь вперед, сжимая одежду под мышкой, готовый в любой момент оттолкнуть конкурента. Это было похоже на давку, стоило только одному человеку замешкаться у стойки, и волна недовольства прокатывалась по всей очереди.

Работницы гардероба (их было ничтожно мало, чтобы обслужить такой поток людей) еле поспевали выдавать бирки и развешивать одежду. Они сновали между рядами плотно развешанных курток, пальто, пытаясь успеть к началу представления.

Благополучно оставив свое пальто в гардеробе Эрик Джонс подошел к одному из зеркал, расположенных на стене, сразу напротив гардероба и поправил свои угольно-черные волосы, зачесав их небольшой расческой назад. Поправив костюм и приведя себя в порядок Эрик отправился по коридору в большой зал, где у входа стояла пожилая женщина-контролер проверяющая билеты посетителей.

Маленькая низенькая женщина натянуто улыбнулась, когда Эрик протянул ей билет. Ее форма была пошарпанной, местами засаленной, выцветшей от многих лет использования. Это как-то немного удручало. От этого вида она казалась несчастной и чуть старше, чем была на самом деле. Она посмотрела на билет поднеся к острому носу очки, затем надорвала билет и мягко, но безэмоционально произнесла: «проходите, пожалуйста». Эту процедуру она повторяла множество раз, словно робот, доведя свои действия до автоматизма.

В зале царил мягкий полумрак, свет от ламп падал на тяжелые портьеры, придавая им золотистый оттенок. Это место было словно портал в другую эпоху, где тонкий вкус и роскошь соседствовали с атмосферой провинциальной утонченности. Деревянные кресла с бархатной обивкой, потертые от времени, все еще сохраняли в себе намек на былую элегантность. Их темно-зеленая ткань поглощала свет, создавая вокруг аристократическое ощущение уюта. Каждое кресло казалось приглашающим, словно готово обнять своего гостя в теплых бархатных объятиях.

Посетители еще только занимали свои места, шелест одежды и приглушенные разговоры мягко разливались по залу. Люди поглядывали друг на друга, обсуждая события дня, но с нетерпением ждали начала действия. Их лица, освещенные мягким светом изящной хрустальной люстры, поднимались к потолку, где мерцали тысячи грациозных капель стекла. Люстра, с её сверкающими подвесками, переливалась, отражая теплые оттенки, словно повторяя блеск королевских дворцов, где всё вокруг напоминало о власти и величии.

Входя в этот зал, каждый невольно погружался в атмосферу чего-то большего, чем просто представление. Это пространство, пропитанное ароматом старого дерева и легким запахом пыли, казалось живым – дышащим тайнами прошлого и творческим вдохновением. Здесь веяло магией искусства: каждое движение занавеса, каждый шорох за сценой подогревали ожидание того, что сейчас произойдет что-то удивительное.

И вот спустя некоторое время, когда все люди расселись, таинство началось.

Зазвучала музыка, и с первыми аккордами тончайшее звучание скрипок словно пронизало воздух, наполнив зал волшебной мелодией. Рояль подхватил эту нежную симфонию, создавая музыкальную волну, которая то мягко набегала, то отступала, как морской прибой. Свет в зале приглушился, и под этот завораживающий аккомпанемент на сцену медленно вышла виновница всего этого ажиотажа – Элизабет Грин. Её появление вызвало едва уловимый шорох в зале, будто каждый из зрителей затаил дыхание в предвкушении чего-то невероятного.

Она остановилась в центре сцены, словно сама музыка стала частью её сущности. Тонкий луч света мягко осветил её фигуру, выделив каждый изгиб её платья, каждый плавный жест её руки. В этот момент казалось, что время замерло. И вот, наконец, прозвучал её первый звук. Её голос, одновременно мягкий и уверенный, пленял и завораживал с первых секунд. Словно нити тончайшего шелка, её вокал окутывал каждого в зале, медленно унося их мысли куда-то далеко, вглубь эмоций и чувств.

Каждая её нота была идеально выверена, наполнена смыслом и трепетом. Слова, словно откровения, касались сердец, пробуждая забытые эмоции и оставляя в воздухе невидимый шлейф эха. Элизабет держала зал в плену своей магии, как опытная заклинательница, которая знала секреты каждой души, присутствующей здесь.

Зрители замерли в благоговейном ожидании каждой новой ноты, не смея даже пошевелиться, чтобы не нарушить это почти сакральное действие. Казалось, что весь мир исчез за стенами этого зала, оставив лишь Элизабет и её голос, парящий над головами публики, унося всех в состояние почти религиозного экстаза.

Эрик Джонс особо не был ценителем искусства, но он любил куда-нибудь выходить в свет и посещать подобного рода мероприятия. Эрик работал в местном банке. Частенько он хвастался среди своих знакомых, что неплохо зарабатывал и имел возможность посещать концерты, выставки; мог позволить себе даже бар или ресторан. Ему доставляла удовольствие сама мысль, что он может себе позволить подобную роскошь, в отличие от большинства его знакомых. Хотя это было не совсем так. Зарабатывал он, как и все.

Слушая музыку без особого внимания, он лишь краем сознания улавливал звуки оркестра, отрешённо плывущие в пространстве концертного зала филармонии. Его мысли блуждали далеко от партитур и дирижерских жестов, от тех тонких нюансов, которые ловит ухо настоящего ценителя. Он был скорее наблюдателем, чем участником этой культурной церемонии. Его взгляд, спокойный и безучастный, скользил по залу, погружаясь в детали, которые другие могли бы упустить. Роскошные бархатные кресла, тёмно-красные, с лёгким отблеском от света софитов, изящно выстроившиеся в ряды, словно волны тихого моря. Гладкие линии колонн, тянущиеся к потолку, придавали залу величие и старинную элегантность, которая, несмотря на всю свою торжественность, казалась ему чем-то привычным и незначительным.

Он привык к этому месту – филармония его родного города, куда он, как по расписанию, заглядывал не чаще пары раз в год. Но каждый раз всё повторялось: та же публика, тот же холодок от строгих стен и та же тяжесть молчаливой торжественности. Он мог бы закрыть глаза и почти дословно воспроизвести, как звучит скрипка или фортепиано на этих деревянных досках сцены, которые помнят шаги десятков исполнителей. Но вместо этого, он вновь и вновь уносился мыслями прочь, рассматривая даже самые незначительные детали: старинные люстры с тяжёлыми канделябрами, дрожащие от звуков музыки, тени, брошенные статуями, которые казались ему застывшими в вечности, а иногда и лица людей вокруг. Лёгкая скука и необременительное ощущение спокойствия наполняли его, как это бывает у того, кто приходит сюда по привычке, без глубокого рвения к музыке.

Он не стремился понять, в чём суть произведения, не пытался погрузиться в его глубину. Это был лишь очередной вечер среди привычных звуков и знакомого антуража. Слушая музыку, он скорее наблюдал за тем, как она движется вокруг него, оставаясь в стороне.