Sébastien Japrisot

COMPARTIMENT TUEURS

Перевод с французского Рубели Закарьян

© Editions DENOfiL, 1962

© Р. Закарьян, наследница, 2018

© ООО «Издательство К. Тублина», 2014

© ООО «Издательство К. Тублина», макет, 2014

© А. Веселов, оформление, 2014

Вот как все это началось

Поезд прибыл из Марселя.

Это был, как говорил железнодорожный служащий, в обязанности которого входил осмотр коридоров и опустевших купе, «Фокеец»^[1] 7.50, после которого можно и перекусить». До него прибыл «Аннеси» 7.35, где на этот раз он обнаружил два пальто, зонтик и протечку в отоплении. Наклонившись над расколотой гайкой рычага, он через оконное стекло увидел, что «Фокеец» остановился напротив, на той же платформе.

В это субботнее утро начала октября воздух был на редкость холодным и прозрачным. Пассажиры, возвращающиеся с Юга, где на пляжах было еще полно купающихся, удивлялись, что вместе со словами приветствия изо рта у них вырывается белое облачко пара.

Служащему, проверявшему вагоны, было сорок три года, звали его Пьер, товарищи же прозвали его Малыш, он придерживался крайне левых взглядов, мысли его были заняты забастовкой, которая должна была начаться на будущей неделе, но сейчас, поскольку все шло как и положено холодным субботним утром в 7 часов 53 минуты на Лионском вокзале, он почувствовал, что проголодался, ему захотелось выпить чашку хорошего кофе.

Вагоны должны были простоять здесь не меньше получаса, и потому, выйдя из «Аннеси», он решил выпить кофе, прежде чем примется за «Фокейца». В 7 часов 56 минут, держа в руках дымящуюся желтую чашку с красной каемкой и сдвинув на затылок синюю форменную фуражку, он уже горячо обсуждал с близоруким контролером и чернорабочим-североафриканцем вопрос о том, насколько эффективной может быть забастовка, начатая в среду, в тот самый день недели, когда никто, ну буквально никто, никуда не ездит поездом.

Он говорил неспешно, спокойно, утверждал, что такие вот кратковременные забастовки – это нечто вроде рекламы; главное – привлечь общественное внимание. Собеседники признавали его правоту. С ним вообще легко соглашались. Он был высоким, неторопливым, с медлительной речью и такими же медлительными жестами, с большими спокойными глазами, из-за которых лицо его казалось удивительно молодым. Он пользовался репутацией человека, которого не испугаешь, даже если нападешь на него из-за угла, в общем, крепкого парня.

В 8 часов 05 минут он уже обходил коридоры «Фокейца», открывал и закрывал застекленные двери.

В четвертом вагоне второго класса, в третьем купе, если считать с конца, он нашел позабытую там желто-черную косынку. Развернув ее, он увидел, что на ней изображена бухта Ниццы, вспомнил Ниццу, Английскую набережную, Казино, маленькое кафе в квартале Сен-Рош. В Ницце он побывал дважды: в двенадцать лет в летнем лагере и в двадцать, во время свадебного путешествия.

Ницца.

В следующем купе он обнаружил труп.

Хотя он регулярно засыпал в кино еще до начала детективного фильма, он сразу понял, что перед ним труп. Женщина лежала поперек нижней полки, справа от входа, ноги как-то странно свисали под полку, так что ступней не было видно, в открытых глазах отражался дневной свет. Одежда ее, темный строгий костюм и белая кофточка, были в беспорядке, но не более, как ему показалось, чем у любой пассажирки, которая, уже одетая, прилегла бы ненадолго отдохнуть в вагоне второго класса. Ее левая рука с резко выступающими суставами пальцев вцепилась в край полки, ладонь правой руки упиралась в тонкий матрас, все тело, казалось, застыло в ту самую минуту, когда она попыталась подняться. Юбка костюма слегка задралась, так что образовались три складки. Черная лодочка с очень тонким каблуком валялась на соскользнувшем на пол сером скомканном казенном одеяле.

Железнодорожный служащий выругался в сердцах и целых двенадцать секунд смотрел на покойницу. На тринадцатой секунде он перевел взгляд на опущенную на окне штору. На четырнадцатой секунде посмотрел на часы.

Было 8 часов 20 минут. Он снова выругался, подумал о том, кому следует сообщить об этом, и на всякий случай поискал в кармане ключ, чтобы запереть купе.

Через пятьдесят минут, когда штору подняли и луч солнца осветил колени лежавшей женщины, в купе затрещали вспышки фотографа из отдела криминалистики.

Женщина была молодой, черноволосой, довольно высокой, худощавой и миловидной. На шее, чуть выше выреза кофточки, были отчетливо видны следы: нижний след представлял собой цепочку примыкающих друг к другу маленьких круглых пятнышек, второй, повыше, был глубоким и плоским, по обеим его сторонам вспухли черноватые полоски. Указав на них пальцем, врач бесстрастным тоном заметил, обращаясь к присутствующим, что тут, на коже, не совсем обычные фиолетовые пятна, чернота эта, скорее всего, говорит о том, что убийца воспользовался грязным поясом.

Окружавшие его трое мужчин в пальто подошли поближе, чтобы убедиться в правоте его слов. Под ногами в купе захрустели раздавленные жемчужины. Они валялись повсюду, блестели подобно маленьким солнечным пятнышкам на простыне, поверх которой лежала женщина, на соседней полке, на полу и даже на краешке окна, на высоте целого метра от пола. Потом их обнаружили и в правом кармане темного костюма убитой. Это были бусинки дешевого ожерелья, купленного в универсальном магазине «Призюник».

Врач добавил, что даже при беглом осмотре можно сказать, что убийца вначале находился за спиной своей жертвы, он накинул ей на шею плоскую удавку, а когда душил, потянул также и за ожерелье, которое, не выдержав, разорвалось. На затылке нет кровоподтека. Шейные позвонки не повреждены. Зато пострадали адамово яблоко и боковые мышцы шеи.

Защищалась женщина недолго и неумело. На руках у нее был маникюр, и лак отскочил только с одного ногтя, на среднем пальце правой руки. Убийца то ли сознательно, то ли просто во время борьбы бросил ее на полку. И там прикончил, потянув за удавку с обоих концов. Насколько врач мог судить, потребовалось две-три минуты, чтобы задушить жертву. Смерть наступила менее двух часов назад – вероятно, вскоре после прибытия поезда.

Один из находившихся в купе мужчин, который сидел, держа руки в карманах и сдвинув набок шляпу, с краю на нижней левой полке, спросил о чем-то сквозь зубы. Для очистки совести врач, присев сбоку, осторожно приподнял голову жертвы и ответил, что пока еще, очевидно, рано что-либо говорить, но, по его мнению, убийца находился в таком положении, что не обязательно должен был быть намного выше и намного сильнее жертвы, сделать это могли и мужчина, и женщина. Просто женщины так не убивают.

Ну, ладно. Он закончит осмотр трупа к полудню. Взяв чемоданчик, он пожелал остальным удачи и удалился. Уходя, он закрыл дверь купе.

Мужчина в шляпе достал из кармана мятую сигарету, размял ее пальцами. Один из помощников протянул ему зажигалку, затем, засунув руки в карманы пальто, подошел к окну и прижался лбом к стеклу.

Прямо под окном сотрудники отдела криминалистики, ожидавшие, когда купе перейдет в их распоряжение, молча курили. Чуть дальше группа железнодорожных служащих и мойщиков окон горячо обсуждала случившееся. К вагону, у передней его двери, были приставлены носилки из парусины с потемневшими от времени деревянными ручками.

Мужчина, смотревший в окно, достал из кармана пальто платок, высморкался и сказал, что явно подхватил грипп.

Мужчина в шляпе, сидевший за его спиной, заметил, что он весьма сожалеет, но с гриппом ему придется немного повременить, должен же кто-нибудь этим заняться. Он назвал стоящего Грацци и в заключение добавил, что именно он, Грацци, этим сейчас и займется. Он поднялся, снял шляпу, достал лежавший в шляпе платок, громко высморкался, заявил, что и у него, черт побери, грипп, положил платок обратно в шляпу, надел шляпу на голову и сказал своим глуховатым голосом, который из-за насморка звучал еще глуше, что, раз уж так получилось, то ему, Грацци, лучше всего было бы начать не откладывая. Осмотреть сумочку, одежду, чемодан. Во-первых, выяснить, кто эта красотка. Во-вторых, откуда она приехала, где живет, с кем знакома и все остальное.

В-третьих, составить список пассажиров, купивших билеты в это купе. Он ждет его с докладом в семь вечера. Неплохо, если бы на этот раз глупостей было сделано меньше, чем обычно. Следователем будет эта скотина Фрегар. Имеющий уши да услышит. Суть в том, чтобы суметь правильно все подать. Ты понимаешь? Подать.

Он вынул руку из кармана, помахал ею и внимательно посмотрел на мужчину, стоящего у окна, но тот не обернулся. Тогда он сказал: ладно, ему еще надо встретиться с Трюкмюшем по поводу этой истории с игральными автоматами, а потому он убегает.

Третий присутствующий, подбиравший рассыпавшиеся по полу жемчужины, поднял на него глаза и спросил, а чем заняться ему.

В ответ раздался громкий смех, и голос, приглушенный насморком, ответил, что от него, недотепы, все равно толку мало, ему бы только в игрушки играть, что же еще он может делать?

Мужчина в шляпе еще раз взглянул на того, кто по-прежнему смотрел в окно: на очень высокого худого человека в темно-синем пальто с обтрепанными рукавами, с тусклыми темными волосами, которого ссутулили тридцать пять, а то и сорок лет постоянного послушания. Стекло перед ним запотело. И вряд ли он мог что-нибудь рассмотреть.

Мужчина в шляпе сказал еще, что ему, Грацци, следует осмотреть и другие купе, никогда не знаешь, что там может оказаться, и даже когда там ни черта нет, в рапорте это производит впечатление. Надо уметь все подать.

Он хотел еще что-то добавить, но только пожал плечами и сказал, что все-таки здорово простудился.

– А тебя, собиратель жемчуга, я жду к двенадцати на набережной Орфевр, – закончил он. – Чао.

И вышел, не закрыв двери.

Мужчина, стоявший у окна, обернулся – у него было бледное лицо, голубые глаза, спокойный взгляд – и сказал своему спутнику, наклонившемуся над нижней полкой, на которой лежала убитая, что кое-кто действительно заслуживает хорошей взбучки.