© С. Г. Малиновски

© ИДДК

* * *

Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя, сигарет, нетрадиционным отношениям, педофилии, смене пола и другим действиям, запрещенным законами РФ. Все персонажи вымышлены, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно.

Автор и издательство осуждают употребление наркотиков, алкоголя и сигарет, нетрадиционные отношения, педофилию, смену пола и другие действия, запрещенные законами РФ.

Часть 1
Отстаивайте ж Севастополь!

Глава 1

О чем говорят люди, когда говорить, в общем-то, не о чем? Конечно о политике. Батя как бы про себя рассуждал о судьбе некогда единой страны, об Украине и о России. Иногда его внимания удостаивались и другие страны бывшего СССР, и если о России он говорил как о Родине, то Украина не удостаивалась ни одного хорошего слова, хотя жили мы на территории оной – в Крыму. Батя до сих пор не понимал, как, собственно, Крым оказался на Украине… Нет, умом-то он понимал, не понимал душой…

Ворчание его закончилось многозначительной фразой:

– Попомните мои слова! Как только над Крымом нависнет угроза НАТО, он тут же снова станет российским! – Батя аж выдохнул и добавил: – А русским он был всегда…

Ермоленко, лежа на диване, безучастно смотрел в потолок – слов не требовалось, все и так было ясно. Мне, как самому младшему, приходилось изредка кивать головой, обозначая, что все сказанное принято к сведению.

Именно сейчас ни мне, ни майору не хотелось говорить о политике. Мы еще не пришли в себя после двух свадеб подряд.

…Невеста Ермоленко – Антуанетта – затребовала свадьбу по высшему разряду. Честно говоря, смысла в такой гулянке я не видел и подозревал, что дело было скорее в природной вредности, но влюбленный жених так торопился окрутить ее, что был готов на все что угодно, лишь бы нареченная не спохватилась и ничего не отменила.

Наше бракосочетание с Катериной после этого феерического шоу походило на свадьбу бедных родственников, но мы все равно были довольны, хотя все прошло не совсем так, как мы хотели.

Когда отгремела музыка ермоленковской свадьбы, мы решили обойтись малой кровью: купаться в шампанском не собирались, лепестки лотоса и изысканные ароматы востока нас не интересовали. Поэтому на следующий день после первой свадьбы заявились к Бате и потребовали просто нас зарегистрировать.

Невыспавшийся и злой как черт полковник весьма ласково обложил нас, но тем не менее сделал официальную запись в регистрационной книге и шлепнул печать на красивую бумажку, свидетельствующую, что с этого счастливого часа мы муж и жена. Спрятав свидетельство и поблагодарив его, мы попытались улизнуть.

– Куда это вы намылились? – поинтересовался вдруг Батя, пряча книгу.

Мы переглянулись, поняли, что смыться тишком не удастся, и, вернувшись к столу, объяснили, что собрались съездить в Ялту в честь такого события.

– Отмазаться хотите… – подытожил полковник, – не выйдет! С вас причитается!

– Да мы, собственно говоря, не против, – попытался открутиться я, – просто три дня подряд… Мы думали, всем надоело, вот из Ялты приедем… – Я покосился на Катьку, но она и не думала мне помогать, а с обреченным видом смотрела на дверь.

Дверь распахнулась, и в комнату ввалился майор.

Увидев нас, Ермоленко слегка запнулся и буркнул:

– О! И вы тут. А я как раз по вашу душу. Давайте решать, когда с вами плясать будем.

Батя ехидно ухмыльнулся, и майор понял, что опоздал. Он озадаченно хмыкнул, но по его лицу не было похоже, что сильно рассердился. За спиной Ермоленко дверь открылась второй раз, и в нее неслышно просочился дядя Юра. По его кислой физиономии было видно, что он уже все знает и, в отличие от майора, расстроен нашей прытью и скрытностью. Потом лицо его разгладилось, и он переглянулся с учителем.

Выражение лиц родителей нам очень не понравилось.

Когда дверь открылась в третий раз, мы уже прекрасно понимали, что просто так отделаться нам не удастся.

Третьим гостем оказался мой бывший шеф. Нам ничего не оставалось, как потихоньку ретироваться в дальний угол, за широкую Батину спину…

Эх! Если бы мы умели телепортироваться!

Кабинет Бати тем временем наполнялся людьми (пардон, вампирами). Я же, тихо сатанея, задумался о том, какая же зараза успела раззвонить на весь Симферополь.

«Так уж и зараза, – мысленно отозвался Батя, – можно сказать, внуки во взрослую жизнь вступают…»

Я слегка смутился, а в голове уже щелкала смета. Но две параллельные мысли разбили мою математику в пух и прах. Дуэт пропел:

– Не боись, я плачу.

Лица обоих папочек маслились от умиления и восторга. Мы с Катькой окончательно приуныли.

В общем, гулянка удалась на славу.

Белое платье – дядя Юра заявил, что всю жизнь мечтал увидеть Катьку в фате и платье (человеческая свадьба не в счет); шикарный костюм – здесь уже уперся майор; свадебный торт – Антуанетта постаралась; счастливые гости – и злые на весь мир жених и невеста, то есть молодожены…

Шампанское лилось рекой. В потолок летели пробки, обувь липла к полу. Благородное вино никто не пил, все оно ушло в фонтаны и осело на горизонтальных поверхностях…

И вот теперь мы уже сутки отлеживались после этого безобразия, устав настолько, что даже шевелиться не хотелось.

Несмотря на это, я тихонечко обдумывал, как бы нам с женой поделикатней смыться на Южный берег, но следующая фраза Бати добила меня окончательно:

– Ладно, бес с ней, с этой политикой… Иван, бери Катерину – и собирайтесь в Керчь.

– Зачем? – От изумления я чуть не упал с дивана.

– Жить – не тужить… – отозвался Батя. – Иди пакуй вещи. А ты, Петро́, их проводишь и проверишь, как они там устроились. Понял?

– Понял, – пробурчал майор и уточнил: – Это чтобы не сбежали?

– Соображаешь, – удовлетворенно согласился Батя.

Так что на ЮБК мы так и не попали, а отправились в другую сторону.

Керченская квартира была не блеск. Маленький «консолевский»^[1] дом в районе ЖРК^[2]. Квартира в двух уровнях – небольшой, квадратов на тридцать холл, столовая, кухня, три спальни на втором этаже и два санузла, хоть и большие, но совмещенные. В общем, условия оказались крайне непривычными. В такой квартире можно было потеряться.

Чтобы мы не грустили, Ермоленко подсунул нам свой архив.

– Это еще что такое? – удивился я, увидев, как грузчики вносят в квартиру десяток немаленьких ящиков.

– Это тебе работа на первое время, – любезно пояснил учитель, – чтобы глупые мысли в голову не лезли. Значит, так: все разобрать, разложить по хронологии, отсканировать и что возможно – набрать. Ясно?

– Так точно, – вздохнул я.

– Не слышу радости в голосе!.. Ладно, работайте, обживайтесь.

Я смолчал, но подумал, что и в переезде есть кое-что хорошее – нас уже начинают отпускать жить самостоятельно, хоть и недалеко.

– Да, через месяц ждите Катюшиного папочку, – добавил майор.

– В гости? – спросила Катька.

– Нет, он здесь поработает несколько лет, чтобы вы без присмотра не болтались. Ну и я через пару месяцев подскочу, когда из Европы вернусь, – уточнил майор.

– Что-то случилось? – Я встревоженно посмотрел на него.

– Медовый месяц у меня, дубина! – бросил учитель, ехидно усмехнулся, попрощался и ушел.

Я так оторопел, что ничего не смог сказать – значит, у него медовый месяц, а у нас?! От такой несправедливости меня аж перекосило. Кожа стала еще белее, а глаза еще краснее. Спасла положение Катя. Сразу после отъезда майора она скомандовала:

– Собирайся, поехали!

– Куда?

– Как «куда»? Нам тоже медовый месяц положен. Папа только через месяц приедет, так что мы совершенно свободны. Можем отправляться.

– Куда? – вторично поинтересовался я. – В Крыму нас сразу выловят. А в Европе шныряет отец.

– Не боись! Я знаю место, куда он точно не приедет – Сочи, дорогой мой!

– Пожалуй… – я воспрял духом, – а для отмазки возьмем с собой папочку из архива.

– Ноутбук прихвати, – напомнила Катька, – тогда им вообще придраться не к чему будет.

– Кстати, а вдруг дядя Юра решит нас раньше навестить?

– Я ему уже позвонила, сказала, что хотим поездить по окрестностям, чтобы изучить местность.

– Хороши окрестности, – хмыкнул я, – Россия… хоть и в пределах видимости.

– Вот и я говорю, совсем рядом…

Вот так мы и вырвались на свободу. А архив? Архив, кроме одной папки, остался лежать дома, ожидая нашего возвращения.

Тяжелее всего было добираться до места назначения. В связи с тем, что дорога в Симферополь нам пока была закрыта, самолет отпадал; машину мы здесь еще не купили; на мотоцикле вдвоем неудобно, пришлось ехать автобусом.

Автобус был хороший, а вот все остальное… Дорога, дебильные таможни (украинская и российская), паром^[3] и зима в придачу. В общем, начало отдыха получилось грустным.

В дороге от нечего делать мы заглянули в прихваченную папку. Каллиграфический почерк учителя невозможно было не узнать. Читать оказалось легко. Выяснилось, что перед нами не документы, а разрозненные записки из жизни привидений, то есть вампиров, а еще точнее – Ермоленко.

Мы с Катькой пришли в восторг и вцепились в рукописи, как книжные черви. Я же почувствовал несказанное облегчение – не я один, как выяснилось, страдал литературной болезнью в острой форме.

Записи начинались с ноября тысяча восемьсот пятьдесят третьего года…

* * *

…В Севастополь пришла зима. Вокруг все отчетливее пахло войной. Я, как и другие молодые офицеры, не мог найти себе места. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять – главный удар придется на наш город, и оставалось только гадать, когда это произойдет. А что произойдет и очень скоро, я не сомневался. Турки вели себя в Черном море как у себя дома и обнаглели полностью. Англия построила им несколько пароходов, и теперь турки считали, что могут делать все что хотят.

Но тут у них промашка вышла. Как сказал в офицерском собрании один из капитанов: «Пускай у нас мало пароходов, зато есть Нахимов!» А сегодня пришла радостная весть. Когда я услышал ее, то от счастья чуть не кинулся обнимать первых встречных прохожих.

В честь победы при Синопе сегодня давали бал и банкет. Я, как и все офицеры нашего полка, тоже был приглашен. Весь вечер мы смаковали подробности и восторгались гением Павла Степановича. Надо было очень верить в себя и свои экипажи, чтобы с шестью кораблями начать бой с турецкой флотилией, состоящей из шестнадцати посудин. За четыре часа боя у турок остался один корабль, который позорно уполз из Синопской бухты на паровом ходу. В общем, турки потеряли здесь все, в том числе и командующего флотом, который был взят в плен, а за тридцать семь человек, погибших с нашей стороны, турки отдали три тысячи жизней. Если как следует вдуматься – страшное соотношение.

Радуясь победе, я наслаждался обществом сослуживцев, которые сегодня были веселы и благожелательны как никогда.

Но тут в мою душу ворвалось странное беспокойство, все время мне казалось, будто на меня кто-то внимательно смотрит. Это ощущение нервировало, заставляя то и дело оглядываться. Неожиданно я встретился взглядом с высоким незнакомым мне мужчиной. Выглядел он как античный грек в современной военной форме – истинный эллин. Действительно, казалось, что ожила одна из статуй Мирона^[4]. Я так увлекся, рассматривая его, что забыл все приличия. Но еще более я удивился, когда незнакомец уверенно направился в мою сторону.

– Честь имею представиться – Александр Никифорович Прокофьев. – Он окинул меня насмешливым взглядом.

– Прошу прощения, господин полковник, – пробормотал я и еще больше сконфузился.

– Можете мне представиться, господин подпоручик, и считайте себя прощенным, – усмехнулся Александр Никифорович.

– Петр Львович Ермолов. – Я слегка склонил голову.

– Очень приятно, молодой человек, – полковник задумчиво посмотрел на меня, – вы давно служите?

– Никак нет…

– Помилуйте, Петр Львович, – он с укоризной качнул головой, – мы здесь на балу – не на службе. Извольте отложить официоз до встречи в полку. Здесь принято вести приятные разговоры и танцевать.

– Да нет, – торопливо заверил я его, – просто я еще…

– Вы не беседовали с полковником вот так, запросто. – Казалось, он прочел мои мысли. – Не пугайтесь, Петр Львович, мы такие же люди, как и вы. Просто не все отдают себе в этом отчет. Кстати, на службе я и сам не потерплю фамильярности, а на отдыхе можно и расслабиться.

– Слушаюсь! – Я не удержался от усмешки, показывая, что понял его намек.

– Вы не возражаете против беседы? Или предпочитаете общаться с товарищами и дамами?

– До танцев еще есть время, а насчет товарищей, – я слегка пожал плечами, – у меня не так много друзей, а здесь таковых просто нет.

– Почему?

– Да как вам сказать. Мне не очень нравится, как проводят время вне службы мои ровесники. Отец учил меня совсем другому, да мы и не столь состоятельны, чтобы я мог позволить себе проигрывать в карты по годовому жалованью каждый день или пить без просыпу – я этого не люблю и не понимаю. А по-другому здесь друзьями не обзаведешься.

– Похвально, – задумчиво крутя в пальцах бокал с шампанским, протянул полковник, – я рад, что вы в столь юном возрасте понимаете разницу между собутыльниками и друзьями. – И он неожиданно твердо посмотрел на меня.

Я же, поймав его взгляд, невольно подумал: «Не дай бог стать такому титану поперек дороги… В лепешку раздавит».

Наш разговор прервали первые музыкальные такты. Полковник поблагодарил меня за беседу, пообещал обязательно встретиться, и мы расстались, довольные друг другом. Пока я размышлял, кого пригласить на танец, чтобы не получить отказ, ибо проявлять интерес к некоторым девицам людям моего статуса и звания не полагалось, я заметил, как господин полковник вступил в круг с одной из самых блистательных дам нашего гарнизона. По тому как смотрела на него партнерша и как кокетливо строила ему глазки, сразу стало ясно – господин полковник относится к разряду весьма высоких особ. Я невольно задумался над тем, почему он, имея возможность общаться с самыми важными персонами, предпочел беседу со мной.

Кстати, как выяснилось, разговор с господином Прокофьевым неожиданно поднял и мой статус. Мне весьма недвусмысленно намекнули на возможность потанцевать несколько девиц, которые до этого даже не замечали меня. Я не стал долго раздумывать и поспешил воспользоваться удобным случаем. Надо сказать, исполнение моей мечты – пройтись в вальсе с мадмуазель Анной – оказалось не таким райским наслаждением, как мнилось ранее. Нет, Анна Федоровна была и вблизи так же изысканна и прелестна, но… оказалась весьма жеманной и восторженной натурой. Ее излияния по поводу прекрасной ночи, луны, серебристым шаром катящейся по небесам, и другие избитые банальности повергли меня в грусть и уныние. Я понял, что не всем желаниям надобно исполняться. Лучше бы Анна Федоровна оставалась по-прежнему далекой и недоступной. Когда тур вальса закончился, я отвел ее на место и, поблагодарив за неземное удовольствие, немедленно ретировался.