Составитель – Александр Мурашов.

© Рождественский Р.И., наследники, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

Начало

«Вернуться б к той черте…»

 
Вернуться б к той черте,
         где я был мной.
Где прилипает к пальцам
хлеб ржаной.
И снег идет.
И улица темна.
И слово «мама» —
         реже, чем «война».
Желания мои скупы.
Строги.
Вся биография —
         на две строки.
И в каждой строчке
         холод ледяной…
Вернуться б к той черте,
         где я был мной.
Вернуться бы,
вернуться б к той черте,
где плачу я в полночной духоте,
где очень близко
         губы и глаза,
где обмануть нельзя,
смолчать нельзя.
Измены —
         даже мысленно —
                   страшны.
А звездам в небе
тесно от луны.
Все небо переполнено луной…
Вернуться б к той черте,
         где я был мной.
Не возвращаться б
         к той черте,
                   когда
становится всесильной немота.
Ты бьешься об нее.
Кричишь,
         хрипя.
Но остается крик внутри тебя.
А ты в поту.
Ты память
         ворошишь.
Как безъязыкий колокол, дрожишь.
Никто не слышит крика твоего…
Я знаю страх.
Не будем
         про него.
Вернуться б к той черте,
         где я был мной.
Где все впервые:
светлый дождь грибной,
который по кустарнику бежит.
И жить легко.
И очень надо
         жить!
 

Начало

 
Я родился —
нескладным и длинным —
в одну из влажных ночей.
Грибные июньские ливни
звенели,
как связки ключей.
Приоткрыли огромный мир они,
зайчиками прошлись по стене.
 
 
«Ребенок
удивительно смирный…» —
врач сказал обо мне.
…А соседка достала карты,
и они сообщили,
что
буду я не слишком богатым,
но очень спокойным зато.
Не пойду ни в какие бури,
неудачи
смогу обойти
и что дальних дорог
не будет
на моем пути.
Что судьбою,
мне богом данной
(на ладони вся жизнь моя!),
познакомлюсь
с бубновой дамой,
такой же смирной,
как я…
Было дождливо и рано.
Жить сто лет
кукушка звала.
Но глупые карты
врали!
А за ними соседка
врала!
Наврала она про дорогу.
Наврала она про покой…
Карты врали!..
И слава богу,
слава людям,
что я не такой!
Что по жилам бунтует сила,
недовольство собой храня.
Слава жизни!
Большое спасибо
ей
за то, что мяла меня!
Наделила мечтой богатой,
опалила ветром сквозным,
не поверила
бабьим картам,
а поверила
ливням грибным.
 

Юноша на площади

 
Он стоит перед Кремлем.
А потом,
         вздохнув глубоко,
шепчет он Отцу и Богу:
«Прикажи…
И мы умрем!..»
Бдительный,
         полуголодный,
молодой,
знакомый мне, —
он живет в стране свободной,
самой радостной стране!
Любит детство вспоминать.
Каждый день ему —
         награда.
Знает то, что надо знать.
Ровно столько,
сколько надо.
С ходу он вступает в спор.
как-то сразу сатанея.
Даже
         собственным сомненьям
он готов давать отпор.
Жить он хочет не напрасно,
он поклялся
         жить в борьбе.
Все ему предельно ясно.
в этом мире
и в себе.
Проклял он
         врагов народа.
Верит, что вокруг друзья.
Счастлив!..
 
 
…А ведь это я —
пятьдесят второго года.
 

История

 
История!
Пусть я —
         наивный мальчик.
Я верил слишком долго,
слишком искренне,
что ты —
         точнее
                   всяких математик,
бесспорней
самой тривиальной
истины…
 
 
Но что поделать —
         мальчики стареют.
Твои ветра
по лицам их секут…
Секунды предъявляют счет столетьям!
Я говорю от имени
секунд…
 
 
История —
         прекрасная, как зарево!
История —
         проклятая, как нищенство!
Людей преображающая заново
и отступающая
перед низостью.
История —
         прямая и нелепая!
Как часто называлась ты —
         припомни! —
плохой,
когда была
         великолепною!
Хорошей —
хоть была
постыдно
подлой!
Как ты зависела
         от вкусов мелочных.
От суеты.
От тупости души.
Как ты боялась властелинов,
мерящих
тебя на свой
         придуманный аршин!
 
 
Тобой клянясь,
народы одурманивали.
Тобою прикрываясь,
земли
         грабили!
Тебя подпудривали.
         И подрумянивали.
И перекрашивали!
И перекраивали!
Ты наполнялась
         криками истошными
и в великаны
возводила
хилых…
 
 
История!
Веселая
         история!
Послушай!
Ты ж не просто
         пыль архивов!
История!..
Сожми сухие пальцы.
Живое сердце
         людям отвори.
Смотри,
как по-хозяйски
просыпаются
бессмертные создатели твои!
Они проглатывают
немудреный завтрак.
Торопятся.
Целуют жен своих.
Они
         уходят!
И зеленый запах
взволнованно окутывает их.
Им солнце бьет в глаза.
Гудки
         аукают.
Плывет из труб
         невозмутимый дым…
Ты станешь
самой точною
наукою!
Ты станешь.
Ты должна.
Мы
так
хотим.
 

Да, мальчики!

 
Мы – виноваты.
Виноваты очень:
Не мы
         с десантом
                   падали во мглу.
И в ту —
         войной затоптанную —
                   осень
мы были не на фронте,
         а в тылу.
На стук ночной
         не вздрагивали боязно.
Не видели
         ни плена,
                   ни тюрьмы!
Мы виноваты,
что родились поздно.
Прощенья просим:
виноваты мы.
Но вот уже
         и наши судьбы
                   начаты.
Шаг первый сделан —
         сказаны слова.
Мы начаты —
         то накрепко,
                   то начерно.
Как песни,
         как апрельская трава…
Мы входим в жизнь.
Мы презираем блеянье.
И вдруг я слышу разговор о том,
что вот, мол, подрастает поколение.
Некстати… Непонятное…
         Не то…
И некто —
         суетливо и запальчиво, —
непостижимо злобой
увлечен,
уже кричит,
         в лицо нам
                   тыча пальцем:
«Нет, мальчики!»
Позвольте,
         он – о чем?
О чем?
Нам снисхождения не надо!
О чем?
И я оглядываю их:
строителей,
поэтов,
космонавтов —
великолепных мальчиков моих.
Не нам брюзжать,
не нам копить обиды:
И все ж таки
         во имя
                   всей земли:
«Да, мальчики!»
Которые с орбиты
         космической
в герои
         снизошли!
Да, мальчики,
веселые искатели,
отбившиеся
от холодных рук:
Я говорю об этом
         не напрасно
и повторять готов
         на все лады:
Да, мальчики в сухих морозах Братска!
Да, мальчики в совхозах Кулунды!
Да,
         дерзновенно
                   умные
                            очкарики —
грядущее
         неслыханных наук!
Да, мальчики,
в учениях тяжелых,
         окованные
                   строгостью
                            брони.
Пижоны?
Ладно.
Дело
не в пижонах.
И наше поколенье —
         не они.
Пусть голосят
         о непослушных детях
в клубящемся
         искусственном дыму
лихие спекулянты
         на идеях,
                   не научившиеся
                            ничему.
А нам смешны
пророки
неуклюжие.
Ведь им ответить сможем мы сполна.
В любом из нас клокочет революция.
Единственная.
Верная.
Одна.
Да, мальчики!
Со мною рядом встаньте
         над немощью
                   придуманной
                            возни.
Да, мальчики!
Работайте, мечтайте.
И ошибайтесь,
дьявол вас возьми!
Да, мальчики,
         выходим в путь негладкий!
Боритесь
         с ложью!
Стойте на своем!
Ведь вы не ошибетесь
         в самом главном.
В том флаге, под которым мы живем!
 

Старые фотографии

 
Может,
         слишком старательно
я по прожитым дням бегу…
 
 
Старые фотографии,
зачем я вас берегу?
Тоненькие,
         блестящие,
гнущиеся, как жесть…
Вот чье-то лицо пустяшное,
вот чей-то застывший жест.
Вот детство вдали маячит,
кличет в свои края.
 
 
Этот насупленный мальчик —
неужто таким
был я?!
Фотограф по старой привычке
скажет:
«А ну, гляди:
отсюда
         вылетит птичка.
Ты только смирно сиди».
Он то говорит, что должен, —
профессиональный тон.
«Не вылетела?
Ну что же…
Ты приходи
         потом».
И мальчишка на улицу выйдет
и будет думать, сопя:
«Когда ж эта птичка вылетит?
Какая она из себя?
Синяя или оранжевая?»
И мальчишка не будет спать.
 
 
К дому,
         где фотография,
он утром придет опять.
Будет взгляд у фотографа
сумрачен и тяжел.
Он мальчика встретит недобрым:
«А-а,
         это ты пришел!
Шляется тут,
         бездельник,
а ты занимайся с ним…
Не вылетит птичка без денег.
Не вылетит!
Уяснил?»
 
 
Паренек уйдет осторожно.
Но, исполнить мечту решив,
он будет копить
на мороженом
сэкономленные
гроши.
Через неделю мальчишка
вернется к дому
         тому.
И опять
не вылетит птичка,
обещанная ему.
 
 
И фотограф тогда ответит —
будет голос жесток:
«Нет этой птицы на свете,
пойми ты это, браток.
Я говорю серьезно,
зря ты птицу искал».
 
 
И мальчишка размажет
         слезы
соленые
по щекам.
Покажется маме
на диво
смешною его беда,
что птичка из объектива
не вылетит
никогда…
Он будет плакать.
Не скоро
он забудет свою мечту.
 
 
А потом он окончит школу.
А после пойдет в институт.
Поймет он,
         как слово
                   дорого.
Повзрослеет.
Выйдет в отцы.
 
 
И все же
         не будет любить
фотографов
за то, что они…
лжецы.
 

«Мы…»

 
Мы
         в ревущих колоннах,
как в газетных
         колонках.
Однозначные
буквы
от Амура
до Буга.
По-крестьянски
         корявы,
по-боярски
         нарядны —
станем рядом,
и сразу
образуется
         фраза!
Та, что с громом
на равных.
Та, что мир
         осветила.
Это – мы!
От заглавных
до слепого
         петита.
Продолженье сказаний
на ветру
         ошалелом…
Кто нас пишет?
Мы сами!
Чем нас пишут?
Железом!
Сквозь разводы подпалин
мы, как пот,
         проступаем.
И Гераклы.
И Будды.
И бессмертье.
И злоба…
 
 
Мы в Истории —
         буквы.
Лишь немногие —
         слово.