Ощущение всецелой осознанности сложной мысли – это чистой воды иллюзия, искаженное чувственное восприятие, созданное непроизвольными ментальными ощущениями.
Любые когнитивные процессы состоят из двух компонентов: актуальная работа с информацией и чувственные переживания, и чувство понимания есть следствие этой работы с информацией.
Необходимы хорошее воображение, широта мысли и готовность избегать поспешных решений
Люди, которым не хватает мудрости или знаний для того, чтобы показать хороший результат, часто не осведомлены об этом факте. То есть та же самая некомпетентность, которая заставляет их делать неправильный выбор, лишает их здравомыслия, необходимого для распознавания уровня компетентности как своего собственного, так и кого-либо другого
Равнять интеллект с мудростью немудро. Это высокомерно. Это попытка изолировать и высветить один аспект разума – интеллектуальные способности – и превратить его в определяющее человека качество. Я должен сказать, рискуя показаться излишне циничным, что приравнивание интеллекта к мудрости – это демонстративный эгоцентричный способ превратить чью-то воспринимаемую интеллектуальную мощь в вид морального превосходства. Это та самая плохо замаскированная самодовольная поза, которая заставляет некоторых ученых считать, что у них есть привилегия определять моральные ценности, выводить «теории всего» или заявлять, что «философия мертва».
Отвлечемся на мгновение от вековых противоречий во мнениях относительно как определения интеллекта, так и проблем стандартизированного тестирования. Пусть эти тесты дают идеальный индикатор общего интеллекта (что бы это ни значило). Сведение такого сложного качества, как мудрость, к набору числовых показателей исключает возможность принять во внимание другие кажущиеся немаловажными ингредиенты: чувство юмора, иронию, сопереживание, стремление к честности и справедливости – это лишь некоторые из черт, стоящих в верхней части моего списка того, что делает человека мудрым.
Повторю: вместо того чтобы продолжать верить, что новая или улучшенная технология обеспечит получение информации, на основании который мы сможем выявлять намерения людей – как сознательные, так и бессознательные, – нам следует признать неотъемлемую ограниченность нейробиологии: намерение не является тем психическим состоянием, которое может быть поймано каким-либо из ныне известных научных тестов. Поэтому всякий раз, когда кто-то пытается убедить вас, что некий метод дает нам доступ к человеческим намерениям и мотивации, начинайте двигаться к выходу.
Суммируя сказанное, на уровне нейроанатомии границы разума удивительно неясны. Несмотря на сложнейшие методы, мы не уверены даже в том, сколько клеток в мозге, не говоря уже о том, как они взаимодействуют друг с другом. Возможность опосредованного биологическими закономерностями группового воздействия на мышление в разы повышает возможную степень сложности и без того непростого предмета исследования. Существуют огромные провалы в нашем понимании других имеющих отношение к групповому поведению аспектов фундаментальной науки: от эмерджентности/сложности до квантовой запутанности. Непроизвольные ментальные ощущения помогают запускать и контролировать наше самонаблюдение и наши изыскания в области разума. И все эти вопросы являются лишь несколькими из тех препятствий, с которыми сталкивается нейробиология.
Бросив вызов целой области психологии, Хайнрих и его коллеги пришли к ряду тревожащих выводов. Люди, родившиеся и выросшие в обществах западного образца, которые характеризуются высоким уровнем образования, индустриализации, богатства, демократичности (авторы придумали аббревиатуру WEIRD[39]: Western, Educated, Industrialized, Rich, Democratic), раз за разом дают отличающиеся от представителей других сообществ результаты как в экспериментах, связанных с измерением честности, антисоциальных наказаний и сотрудничества, так и в выраженности зрительных иллюзий, а также индивидуализма и конформизма. «Тот факт, что представители WEIRD оказываются обособленными в очень многих ключевых областях поведенческой науки, делает их одной из худших подгрупп, которые следует изучать с целью обобщения данных на всех Homo sapiens». Исследователи указывают, что, несмотря на то, что эти люди составляют всего 12 % населения Земли, 96 % поведенческих экспериментов проведены на испытуемых из западных промышленно развитых стран, и 68 % этих испытуемых – американцы. По мнению Джонатана Хэйдта, психолога из Университета Виргинии, рецензировавшего статью до публикации, исследование Хайнриха «подтверждает то, о чем многие исследователи знали всегда, но не хотели говорить и признавать, поскольку это могло привести к очень неприятным последствиям» [123]. Хайнрих чувствовал, что либо многие поведенческие психологические исследования должны быть проведены заново на больших выборках – пугающая перспектива, – либо они должны восприниматься как предлагающие понимание разума только богатых и образованных жителей Запада.
Критическое мышление – это навык, который приобретается так же, как умение играть на клавишных инструментах. Точно так же, как мы вырабатываем нейронные цепи для игры на фортепиано, мы развиваем и репрезентативные карты для определенного образа мышления. Если текущая цепь рассуждений совпадает с тем, как мы рассуждали в прошлом, то появление ощущения знакомости и правильности становится более вероятным. И наоборот, новая цепь рассуждений, скорее всего, будет казаться странной, незнакомой и неправильной. Чем больше мы полагаемся на такие непроизвольные ментальные ощущения как чувства знакомости и правильности, тем вероятнее, что мы будем настойчиво следовать собственному убеждению в непогрешимости своей логики, даже когда сталкиваемся с потенциально противоречащими ей свидетельствами
Мы являемся дирижерами нашей неосознаваемой мыслительной деятельности. Мы предоставляем намерение, определяем направление действия и набор инструкций, чтобы привести в движение когнитивное бессознательное, и затем обеспечиваем непрерывное руководство им. Мозг использует свои врожденные и приобретенные в опыте методы работы, но также получает подсказки от сознания. Без дирижера оркестр не будет знать, что играть. Без входящей информации от сознания мозг не будет знать, какой проблемой ему заняться. Без оркестра не будет музыки. Без неосознанной мыслительной деятельности не будет сложных мыслей. Ощущение всецелой осознанности сложной мысли – это чистой воды иллюзия, искаженное чувственное восприятие, созданное непроизвольными ментальными ощущениями.
последовательность ментальных ощущений и формирует весь опыт мышления. Мы не осведомлены о том, какие механизмы и шаги задействованы в ходе мышления на самом деле. Болты и гайки познания завинчиваются в полной тишине скрытыми от глаз синапсами и нейронными связями. Если бы акт мышления обладал встроенным в него чувственным сопровождением, мы были бы осведомлены о каждом подсознательном когнитивном действии – невероятно неэффективное решение с точки зрения эволюции. Представьте себя перебирающим все свои полузаконченные подготовленные в подсознании мысли в попытке увернуться от тяжелого грузовика или саблезубого тигра. Уменьшение помех необходимо, если мы хотим достичь достаточной скорости реакц
Эта неизбежная последовательность событий подрывает всякую надежду на то, что мы способны осознанно осуществлять сложные размышления. Мы просто не обладаем достаточным физиологическим оснащением. Любая мысль, длящаяся дольше пары минут и/или содержащая больше нескольких объектов, будет подвержена неосознаваемой обработке. Даже если б мы знали о действии каждого нейрона и синапса в любой момент времени, мы все равно не знали бы, какие мысли реально остаются в сознании, а какие пришли из подсознания, и чувствовали, будто все они находятся в сознании. До того гипотетического времени, когда наука откроет точный признак, отличающий сознательную деятельность мозга от неосознанной, любая корреляция между физическим состоянием мозга и соответствующим психическим состоянием полностью опирается на вербальные самоотчеты. Если испытуемый говорит вам, что весь процесс его размышлений происходил сознательно, то этому можно доверять не больше, чем утверждению, что жажда – результат сознательного решения.
Что еще хуже для тех, кто хочет сохранить свою веру в комплексное сознательное мышление, – это чрезвычайно подавляющий факт того, что информация не задерживается в кратковременной памяти надолго. В течение минуты-двух любая информация, зависшая в кратковременной памяти, либо улетучивается, либо конвертируется в долговременную память. Как только содержания памяти отправлены в подсознательное хранилище, они становятся объектом множества неосознаваемых воздействий. Любая сложная мысль, занимающая больше пары минут, на своем пути из сознания в подсознание и обратно может испытать воздействие со стороны внутренних искажений, и у вас нет никакой возможности узнать, произошло это или нет
По мнению Джонатана Хэйдта, психолога из Университета Виргинии, рецензировавшего статью до публикации, исследование Хайнриха «подтверждает то, о чем многие исследователи знали всегда, но не хотели говорить и признавать, поскольку это могло привести к очень неприятным последствиям» [123]. Хайнрих чувствовал, что либо многие поведенческие психологические исследования должны быть проведены заново на больших выборках – пугающая перспектива, – либо они должны восприниматься как предлагающие понимание разума только богатых и образованных жителей Запада.
И наоборот, новая цепь рассуждений, скорее всего, будет казаться странной, незнакомой и неправильной. Чем больше мы полагаемся на такие непроизвольные ментальные ощущения как чувства знакомости и правильности, тем вероятнее, что мы будем настойчиво следовать собственному убеждению в непогрешимости своей логики, даже когда сталкиваемся с потенциально противоречащими ей свидетельствами