Частная жизнь

Колледжа

св. Этельберта.

Дело о блуждающей душе

Глава 1. In Taberna. Студиозусы

– Ролло!!! Уши отрежу и псам шелудивым скормлю! – Рёв хозяина гостиницы перекрыл невероятный шум, наполнявший общую залу.

Человек тридцать сидели на скамьях, грохотали глиняными кружками по столешницам, хохотали над скабрезными шутками и невпопад подвывали в такт нестройным звукам, которые музыканты, отчаянно терзая свои видавшие виды инструменты, извлекали из биттернов и цимбал в надежде на бесплатный ужин. С потолка свешивались светильники в виде огромных колёс с торчащими по ободам вкривь и вкось свечами, дававшими, впрочем, очень мало света. В воздухе висели запахи дыма, браги, пива и жареного мяса. Девушки в передниках, раскрасневшиеся от духоты и постоянной беготни, обносили столы всё новыми порциями еды и выпивки – хихикая либо наоборот, гневно стреляя глазками, когда подвыпившие посетители стремились выказать им своё расположение.

– И непременно шелудивым, – буркнул под нос парнишка, – иначе воспитательного эффекта никакого. Ну, ну.

Ролло не очень хорошо представлял себе значение слова «эффект», но остался очень доволен произнесённой быстро и, кажется, к месту фразой.

Он сидел на корточках перед очагом, в котором над пылающими углями томилась насаженная на вертел половина бараньей туши; падающие капли жира с шипением разбивались о раскалённый лист железа с загнутыми краями, заменявший противень. Двое слуг по очереди медленно вращали вертел, морщась от нестерпимого жара. Ролло держал тот самый противень руками в толстых стёганых варежках. Минутой раньше юноша неловко дёрнулся, когда одна из деревяшек треснула, брызнув снопом искр, и пара ложек драгоценного жира выплеснулась в огонь. Пламя с гулом вырвалось наружу, обратив на себя внимание хозяина.

Хозяин был грозен, однако ж не зол, если судить по тому, что Ролло ограничился всего лишь одной безразлично-недовольной фразой. Он вытер под носом и вновь обратил своё внимание на ближайший к очагу стол, за которым устроилась компания из школяров. Стол стоял не напротив очага, а немного сбоку, в закутке – и тепло, и уютно.

Школяры вследствие близости таверны к университету были завсегдатаями «Льва и Единорога», а Ролло – их благодарным, хотя и незаметным слушателем. Во всяком случае, мудрёные словечки, которые он время от времени выхватывал из подслушанных разговоров, а потом, чтоб запомнить, тщательно повторял про себя, уже снискали ему в своём кругу репутацию человека рассудительного и основательного.

Тех, которые сидели за столом сейчас, Ролло не знал.

Весь круг земной делился на младших и старших, учеников, подмастерьев и мастеров, их слуг, их товарищей по цеху, жён и детей, и у каждого в этом мире было своё крохотное местечко. Местечко зависело от того, чья утроба произвела тебя на свет, и от какого отца, а ещё большое значение имело то, в каком месте: в замке (и при этом в каком замке), господском доме в городе, маленькой клетушке на втором этаже над мастерской, детской комнате при борделе, или крестьянской хижине – и принадлежность к сословию несмываемым клеймом отпечатывалась на лбу младенца.

У Ролло тоже было своё местечко: он родился непонятно где и непонятно как, и нашли его в подворотне замотанным в тряпки. Сменил за свою не особо долгую жизнь с дюжину мест жительства и дюжину хозяев. И, похоже, всё его дальнейшее существование должно было пройти возле этого самого очага, ну, ещё во дворе с метлой в руках, или конюшне с лопатой за плошку бобовой бурды в день. Незаконнорожденным и подкидышам иных мест не полагалось.

Он имел самое общее представление о том, что студенты тоже делятся на младших и тех, которые постарше, и те, кто помладше, вроде как должны были старших слушаться и даже им прислуживать. Там тоже имелась «субординация» – Ролло несколько раз мысленно покатал по языку мудрёное словечко, – но она срабатывала каждый раз по-разному и не всегда, и Ролло с превеликим интересом прислушивался к разговорам, пытаясь понять, на каких основах строятся взаимоотношения внутри огромного и такого таинственного Колледжа святого Этельберта – таинственного потому, что самого Ролло как-то раз внутрь не пустил противный старикан в капюшоне и с клюкой, целыми днями торчавший на ступеньках перед входом. Это был ни на что не похожий мир, устроенный по своим особым и очень странным правилам. Во всяком случае, не явно зависящим от места-знатности рождения, и благосостояния его обитателей. Любой, как начало казаться Ролло, мог стать там важной персоной, ну, может, и не особо важной, но уж во всяком случае не такой, о которую каждый имел право безнаказанно вытирать ноги. Школяры стояли друг за друга горой.

Ролло эту разницу чувствовал. Он уже вышел из мальчишеского возраста, и однажды всё детское раздражение и обида на тычки от пьяных посетителей таверны выплеснулись наружу. С позапрошлого места работы его выперли за то, что он дал крепкую зуботычину одному проходимцу, решившему, что можно смеха ради наградить парня подзатыльником только потому, что тот в бедняцких обносках. Но защитить слугу было некому, и хозяину еле-еле удалось уговорить того забияку не доводить дело до жалобы скийру, а удовлетвориться тем, что Ролло просто выпороли и вышвырнули на улицу без платы.

Студенты-посетители «Льва и Единорога» время от времени менялись: исчезали одни, приходили другие. Та компания, которую Ролло привык видеть, куда-то делась, и, наверное, причиной этому было его почти шестимесячное отсутствие, когда по велению хозяина он был отправлен на ферму к его далёкому кузену – помогать собирать и продавать урожай хмеля, потом чинить телегу, потом перестилать крышу, потом что-то ещё и ещё.

Ролло весьма жалел о потерянном времени, поскольку уже почти набрался храбрости спросить школяров о чём-нибудь. О чём – он пока не решил. «Добрый день, милостивые господа, а не подскажете ли, как попасть в ваш замечательный, удивительный, потрясающий колледж, и что-нибудь там делать?» – подобные варианты казались невероятно глупыми, и мысли Ролло каждый раз крутились с бешеной быстротой в поисках подходящего вопроса и удобного времени.

За столом сидели четверо довольно молодых людей, даже, пожалуй, совсем молодых. Самый младший из них казался немногим старше него, а может, и вовсе не старше, судя по виду, хотя сколько лет ему самому, Ролло не знал. И сидели они без грана еды. Посередине стола, окружив толстую оплывшую свечу, жались друг к другу только несколько глиняных кружек с пивными шапками. Наверное, подумал Ролло, сглотнув, ждут, когда пена осядет. На те медяки, что периодически перепадали ему от хозяина, Ролло мог позволить себе пиво раз в неделю, не чаще.

Все четверо были настолько разные, что постороннему человеку было бы совершенно непонятно, какие общие интересы их связывают. Но не Ролло. Он довольно ухмыльнулся, ибо практически сразу намётанным взглядом определил в них студентов.

Один был очень дороден. В серой мешковатой рубахе до колен, с поясным ремнём, на котором красовались медные бляхи, в тёмно-синих суконных штанах, подвязанных на лодыжках, и мягких туфлях оленьей кожи. С мрачновато-насупленным видом, с носом, зажатым пухлыми слегка обрюзгшими щеками, и узкими плотно сжатыми губами. Развеселившись, Ролло тут же окрестил его «Пирожком», до такой степени его физиономия походила на те скукоженные изделия, что всегда выходили из рук жены его прежнего хозяина. Ролло как-то, не подумав, сказал об этом вслух, и тут же оказался выброшен на улицу.

Второй был полной его противоположностью: сухощав, с бледным лицом, пронзительным тёмным взором, и светлыми вьющимися волосами, падающими на глаза, а к столу рядом с ним была прислонена самая настоящая шпага в ножнах. За то, что это именно «шпага», Ролло не поручился бы, он не был большим знатоком оружия, но этот клинок был длинным и тонким, формой походивший на сильно растянутый треугольник. Не иначе, дворянин, решил Ролло, и тут же нарёк его «сиром» – эта игра даже начала его забавлять. С другой стороны, только утончённая внешность вкупе с шпагой и могли выдать в нём принадлежность к сословию эорлинов – его одежда была хотя и относительно чистой, но очень простой: рубаха серого льна с небрежно расшнурованным воротом и свободные тёмные штаны, заправленные в сапоги. Пряжка на ремне, правда, была серебряной, во всяком случае, такого вида и блеска. И ремень, кстати, был новенький, с ещё не сошедшим лаком, – прищёлкнув зыком, Ролло оценил его не меньше, чем в дарн серебром.

Эти двое сидели ближе всех к Ролло, по обе стороны стола, освещённые огнём очага, а рассмотреть других, за ними, удалось хуже. Третий, самый молодой, был носатым черноволосым малым с очень смуглым лицом. Он постоянно вертелся из стороны в сторону, поглядывая то на своих товарищей, то в сторону двери. Наверное, ждёт кого-то, подумалось Ролло. Он немножко подосадовал на то, что не смог сразу вспомнить похожего на него человека, и остановился просто на «аркане». Ролло несколько раз видел этих обитателей южных морей, и у него сложилось впечатление, что они все как один черномазые и черноволосые. Правда, те, которых он видел, были в татуировках с головы до ног, а у этого кожа была чистая. «Это логично», решил для себя Ролло: вне зависимости от того, откуда родом этот смуглявый, невозможно было даже вообразить, чтоб в университет приняли какого-то раскрашенного дикаря, даже несмотря на более чем странную одёжку.

Он был похож на лудильщика, настолько кричаще-ярким был его наряд. Рубашка была жёлтая, правда, изрядно выцветшая; штаны – кислотно-зелёными, переливающимися, из ткани, похожей на шёлк, а сапоги явно когда-то имели ярко-алый цвет. Когда-то.

Четвёртый сидел сгорбившись, в плаще, с капюшоном на голове; присмотревшись, Ролло решил, что он изрядно пьян, поскольку при этом он ещё и обнимал ладонями кружку, почти уткнув в неё нос. Черт его лица у него увидеть не получилось. Хотя, в общем-то, не настолько уж пьян: он время от времени поворачивал голову, провожая взглядом проплывавшие мимо фигуры служанок, и даже пару раз попытался ущипнуть их за мягкие места, впрочем, безуспешно. Девушки были вёрткие, а пощупать их стоило денег, разве что за исключением тех случаев, когда они сами были не прочь.

Трое (пьянчуга подрёмывал), негромко общались (до Ролло доносился только невнятный говор) вплоть до того момента, как возле стола, как чёртик из табакерки, внезапно возник пятый. Отвлёкшись в очередной раз на баранью тушу, Ролло упустил момент, когда тот зашел в таверну.

Глава 2. Господин магистр

– Ну что, дети мои, – гнусавым голосом провозгласил новоприбывший, – не желаете ли нынче наполнить чаши опыта вином удовольствия? Благонравная наша дочь Фло сказывала, что у нее на днях две новые дочки народились, обе как на подбор: с грудями упругими да ягодицами круглыми, что мой набитый высшими компетенциями котелок. А чаши ихние – и в этом слово Фло порукой, – пусты-пустёшеньки от рождения, до знаний охочи, и не дай то боги, ссохнутся в ожидании упомянутого вина…

Сидящие за столом одновременно хрюкнули от смеха, явно обрадовавшись появлению товарища.

– Разве только их ягодицы схожи с твоим котелком лишь округлостью, – промычал «Пирожок».

– Но не волосатостью и яйцеобразностью, – рассудительно добавил «сир», тут же, впрочем, едва не закашлявшись от хохота.

– Волосатый asinus! О-о, – пробормотал пьяница, – чуднó…

«Аркан», вскочив из-за стола, со сладострастным стоном обхватил голову говорившего. Его штаны в отблесках камина и свечей полыхнули зелёным пламенем. Под вой и рёв собравшихся музыканты взвыли:

Я скромной девушкой была,

Нежна, приветлива, мила…

– Придурки! – беззлобно оскорбился новоприбывший едва перекрикнув шум, и, вывернувшись, уселся на скамью, вызвав новый приступ веселья. Голос его оказался совершенно нормальным, совсем не гнусавым. Очевидно, первой своей фразой он кого-то пародировал, и вызвал этим веселье. Голова его действительно слегка походила на куриное яйцо: с вполне обычным лицом, обращавшим на себя внимание разве что слишком широко расставленными глазами, и высоким острым черепом, покрытым нечёсаной шевелюрой. Он бесцеремонно выхватил одну из глиняных кружек и сделал длинный глоток.

– Эй, эй! – возмутился аркан. – Это моё! Закажи себе, да жди! Мы час тебя ждали, смотри, народу сколько…

Тот лишь отмахнулся.

– Не парься, Элькин. Уже. Сейчас принесут. И вообще: твоё, первача, собачье дело – сидеть и внимать мудрости старших товарищей. – Он с громким стуком поставил кружку на стол, отчего часть пенящегося напитка выплеснулась, добавив ещё одно пятно к сотням других, коими не одно поколение посетителей усердно заляпывало отполированные тысячами локтей доски. – Вас, други мои, – он театрально развёл руки в стороны, – ожидает невероятнейшейший, удивительнейшейший, потрясающейший сюрприз. Но ежели наш черномазый приятель намеревается и дальше ныть из-за одного глотка дрянного пива, которого ему жалко для его доброго господина, то даже уж и не знаю…

– Господина?! – возмутился Элькин.

– Разумеется. Но не о том речь. Кое-то из вас, как сейчас помню, фыркал, закатывал глаза и ставил керн против дарна, что не видать мне мантии, как своих ушей. Кто бы это мог быть… может, как раз ты, Элькин?

– Враньё! – откликнулся черноволосый. – Я-то как раз тот дарн на тебя и ставил!

– Хм… тогда ты, Дилейрио?

Подвыпивший знаток древнего языка хмыкнул, и уткнул нос в кружку.

– То-то и оно, – удовлетворённо протянул яйцеголовый. – Не спорь на то, чего у тебя отродясь не водилось. А водилось… дайте-ка подумать… неужто у Пеббы?

– Да потому что разгильдяй ты и врунишка, – добродушно буркнул толстяк. – Но за то тебя и люблю. Без клоуна было бы скучно.

– А без твоего кошелька – голодно, – согласился яйцеголовый. – Так и быть – я тебя прощаю.

– Погоди… о чём речь вообще? – промолвил Пебба. – О, постой. Неужель свершилось?!

– А то! – Яйцеголовый обвёл товарищей гордым взглядом. – Так что в настоящий момент ваши недостойные такого счастья зенки имеют честь лицезреть Касселя из Тор Брина, единственного сына почтенного Эмара, скорняка из упомянутого города, поставщика его милости графа Кловис, и супруги его Айрин, и уже целых два часа как магистра богословия колледжа святого Этельберта, да будет славно имя его… – От избытка чувств, помноженного на излишне щедрый глоток пива, новоиспечённый магистр закашлялся.

Глаза присутствующих обратились к обладателю рассудительного голоса.

– Эй, ваше высочество! Ты ж там был! Чего не сказал?

– Сир мать твою Лотар!

– Ты ж должен был знать!

– И молчал!

«Сир» кивнул. Школяры тоже назвали его «высочеством», а значит, удовлетворённо подумал Ролло, его догадка насчёт дворянского происхождения этого хлюста оказалась верной.

Школяры загалдели невпопад, перебивая друг друга. Ролло слушал во все уши. Этот самый Кассель из Тор Брина сегодня защитился на магистра… или бакалавра (Ролло весьма смутно представлял себе разницу, как и значение слова «защитился»), и знал об этом только Лотар; остальные, будучи не в курсе этой великой новости, пришли в таверну просто по приглашению, в ожидании некоей новости – это то, что Ролло быстро уразумел.

Тем временем проклятущий баран дошёл до необходимой степени прожарки. Вертел с готовым мясом подхватили те самые двое слуг, и понесли на кухню. Ролло, проводив взглядом отслаивающееся от костей ароматное мясо с умопомрачительным дымком, стащил с взмокших рук рукавицы, и пристроился у стены под лестницей, что располагалась совсем рядом и вела на второй этаж. Стол с школярами стоял всего футах в пяти.

Про черноволосого «аркана» он догадался, что «Элькин» – не настоящее его имя. Где-то далеко на юге (юг – это там, где всегда тепло) имелся остров с таким названием, принадлежавший Морскому народу, и школяр, кажется, был родом откуда-то из тех мест. Его имя, наверное, было слишком неудобоваримым, и потому товарищи, недолго думая, окрестили его просто Элькином. Он был невысок, даже мелок, сухощав, с длинным носом, чёрными глазами, и разговаривал с лёгким акцентом. Это тоже Ролло казалось очень интересным: внутри университета, как он мог заметить, ни происхождение, ни национальность не имели никакого значения, и это было удивительно. И ещё: в отличие от прочих школяров Элькин, скорее всего, был «первачом», то есть только-только прошедшим обряд посвящения. «Обряд посвящения» – это была ещё одна великая тайна Колледжа. Просто так студентом стать не получится. Туда пускают только избранных, решал Ролло каждый раз с замиранием сердца.

Толстый Пебба был, наверняка, младшим сыном какого-то купца, и потому у него всегда водилась звонкая монета. Конечно, последние медяки на это Ролло бы не поставил, но сукно на нём было плотное и крепкое, а туфли – явно не дешёвые, удобные, мягкие и плотные.

– Ну, да, был, – лениво отвечал «сир» Лотар, – и да, молчал. Кассель просил не говорить. Иначе какой сюрприз? Кроме того: должен же здесь быть хоть кто-то, кто подтвердил бы слова нашего балабола?

– И, знаючи это, ты позволил нам самим заплатить за своё пиво?!

Лотар фыркнул.

– Пебба… всё для тебя, душка. Чем быстрее ты опустошишь свой кошель, тем быстрее начнёшь худеть. А то твой зад уже мешает не только тебе самому, но и тем, кто хотят тоже уместиться на лавке.

Быкоподобный Пебба ничуть не обиделся.

– Ну, ну… что-то, кажись, похожее было уже у одного стихоплёта? На взгляд-то виноград хорош? Сидит тут принц этакий, хлещет выпивку за чужой счёт, но старательно делает вид, что оказывает этим одолжение. Голодранцы. – Пебба обратил взор на Касселя и хитро подмигнул. – Магистр богословия, значит? Ну-ка, скажи что-нибудь магистерское. А то папаша меня уж два года трясёт, ждёт-не-дождётся такого же счастья.

Ага, понял Ролло, папаша решил пустить Пеббу по церковной части, но толстяк, похоже, не особенно торопился примерить на себя монашескую рясу.

– Извольте. Я знал, что ты будешь умолять. – Кассель неторопливо взобрался на скамью ногами, манерно стряхнул невидимую пылинку с рукава видавшей виды куртки и прокашлялся. Говорить ему пришлось громко, ибо визг скрипок и вопли посетителей уже, кажется, достигли своего апогея.

– Я скромной девушкой была…

– в десятый раз надрывно тянули музыканты, -

– Нежна, приветлива, мила.

Пошла я как-то на лужок,

Да захотел меня дружок…

– Итак… совершенно невозможно, чтобы бог состоял из материи и формы, ибо, во-первых, потому что материя как таковая есть чистая потенциальность, в то время как бог – это чистая актуальность, безо всякой примеси потенциальности. Во-вторых, поскольку все, состоящее из материи и формы, всему благому и превосходному в себе обязано форме, поэтому благое в нем есть благое по участию в благе, ввиду того что материя участвует в форме. Первое же благо и превосходство, бог не участвует в каком-либо благе, ибо субстанциально благо предшествует тому, что участвует в благе. Поэтому невозможно, чтобы бог состоял из материи и формы. И в-третьих, всякий действователь действует посредством своей формы; следовательно, каким образом он имеет форму, таким он и суть действователь. Поэтому первый и субстанциальный действователь необходимо есть и первая субстанциальная форма. Но бог, являясь первой действующей причиной, и есть первый действователь. Значит, он и есть форма своей же субстанции, и вовсе не состоит из материи и формы…