Иллюстратор Рина Рисункова

© Рина Рисункова, 2019

© Рина Рисункова, иллюстрации, 2019

ISBN 978-5-4496-2519-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мароуо

этот текст кусок говна. Это будто написано другим человеком. не моим братом. я покажу, что написал он и сравни с этим.

– Девушка, поздравляю вас! Обменять фишку на билет, сможете вон в той кассе.

Ботелый мужчина, в высокой шляпе, указал, куда мне следует пройти. Его хомбург расписан как царская палата великоустюгским художником. С наигранной веселостью, неохватный, приободрял проигравших, на которых ему, по большому счету, плевать.

Я подошла к кассе. Пришлось отстоять очередь. Проигравшие истерили – одни просили вернуть деньги, другие молили. Их доводы доходили до абсурда. Некоторые даже угрожали, но таких резвых, ражая охрана справляла по реке. Каждый обиженный думал, что был обманут и оказывался в безвыходном положении. На деле же – унизительном. Через 20 минут подошел мой черед. Кассир был уже во всю взвинчен. Я протиснула ему фишку, сказала, что хочу получить выигранный билет. Он потеплел, засиял и попросил паспорт. Сзади меня стояло еще человек десять.

Невероятно, я выиграла билет в Мароуо. Это самый красивый город на земле! Место, не знающее ни войн, ни революций, ни терроризма, ни голода, ни климатических раздражений. Это закрытый город, куда практически невозможно попасть. Чтобы получить визу в Калунну, нужен либо банковский счет с тремя миллионами, либо политический безупречный паспорт. И вот, у меня на руках билет и штамп с визой в паспорте.

– Мароуо – город удовольствий. Говорят, там несколько сотен водопадов и целые кварталы, построенные в воздухе! Примите мое сердечное поздравление!

Кассир наконец отпустил меня.

Видимо, все труха. Я еще не вышла из здания, как на меня набросились скупщики. Директории в голову не пришло бы оплачивать тур в Мароуо. Думаю, поэтому билет в одну сторону. Никто бы не полетел, страшно. Вот не знаю, зачем они только раструбили обо мне? На всех экранах мое фото. Как бы домой не заявились обозреватели. Как только им выкручиваться, если я не вернусь? Думаю, им и это на руку. Придумают чего.

Я шла вдоль сплошного морского зеленого забора. На разрисованном граффити, металлическом лавровом листе, были нацеплены одно за другим объявления купли/продажи, с выкупами и розысками. Я остановилась у одного, измазанного фекалиями. На листке был изображен весьма симпатичный подросток с домашним псиноподобным шмелем на плече. Когда был сделан этот снимок, никто даже не мог вообразить себе, что жестокая неожиданность в один день поменяет счастье на скорбь. Под фотографией числились приметы мальчишки, в чем он был одет и приблизительное время когда он пропал. Желтым маркером поверх портрета и под испражнениями, подписано: «плевать». Двойное оскорбление. Тут тебе и грязная ненависть, и не ленивое использование маркера, и равнодушие. «Пропал четвертого апреля». Неделю назад. Я пошла дальше. Впереди меня, по дороге, разлетались камни, которые я пинала носком туфель. Подумать только, я, да в Мароуо! Потрясающе!

Я пытаюсь закрыть чемодан. Не выходит, слишком много вещей. У порога в комнату застыла мать.

– Ты же понимаешь, что билет только в одну сторону?

– Я понимаю, мама.

– И ты полетишь?

– Да.

Знаю ее, она хотела поговорить более энергично. Я нарочно не смотрела на нее. Только бы не встретиться с ее водянистыми глазами. Ну не могу я остаться с ней и бросить билет, наконец, мне нужно подумать и о себе.

– А как же ты там?

– Мам, прошу. Со мной все будет в порядке. Мы будем созваниваться каждый день.

– Но что ты будешь делать? Тебя же там не оставят. Тебе придётся вернуться, а как? Я не смогу заработать на обратный билет даже за всю жизнь.

– Мам, хватит. Я не знаю, собираюсь ли я возвращаться. Может найду там работу, или любовника. Кто знает, что будет дальше? Не хочу заглядывать так далеко. Мы обе не гадалки.

– Ты оставишь меня?

– А ты, хочешь оставить меня, здесь?

– Разве тебе здесь плохо? Продашь билет – и заживешь по другому.

– Не заживу, потому что не продам.

– Но как же Петре? Он такой хороший парень.

– Петре должен меня понять. К тому же, я и так постоянно в напряжении с его таблетками. Он экспериментирует не над собой – я его подопытный. Никогда не знаю, не потечет ли сегодня из его ушей удобрение и не зарастет ли завтра мхом. Мне надоело это постоянное, тревожное ощущение. Каждый день я возвращаюсь домой в лихорадке, жив ли он? Не превратился ли в собаку или в салфетницу? Он эгоист, он поймет.

Ну пожалуйста, мам, не нагнетай еще больше, молчанием.

– Ты не пообедаешь со мной, напоследок?

Я посмотрела на мать. Почему она просто жмется у двери, почему бы ей не отхлестать меня полотенцем, которое она искрутила в руках? Мне было бы легче, наори она на меня, что никуда не пустит. Но нет, она будет скулить, а как я уйду завоет.

– Пообедаю.

– Хорошо, я приготовлю.

– Заодно, смой волглое выражение с лица. Мам, – я улыбнулась, – ну правда.

Мы ели спагетти. Мама добавила в кофе коньяк. Чувствую, сегодня она выдует бутылку.

– Я могу тебя проводить?

– Нет-нет. Мне нужно зайти к Петре, да и по хорошему забежать бы к деду и девочкам.

– К деду-то, по хорошему?

– Я не правильно выразилась. Мне сейчас сложно подбирать слова, что ты придираешься?

– Прости.

Меня все больше раздражали ее уныние и кроткость. И без этого на кухне было мрачновато: выкрашенные в берлинскую лазурь стены, кафель – серая соль, который уже рассыпался; так еще и мать доводила меня до кислой скуки. Она молчала. Мне надоела тишина:

– Нет аппетита?

– Ты знаешь, я же ем медленно.

– Но не на столько, чтобы за полчаса не съесть и четверти.

– Я все думаю.

– Ну хватит. Пожалуйста, пожалей меня!

Я оставила свой кофе недопитым, он ей пригодится, и пошла одеваться. Мама за мной не пошла.

Какого черта! Куда делись все мои чулки? Я не могла найти ни одну целую пару. Пришлось надеть телесные, их я ни разу не носила.

Мы стояли в прихожей.

– Пока. Я позвоню. Если я хорошо устроюсь, вышлю тебе приглашение.

– Это безумство.

– Безумству храбрых поем…

– Что за вульгарщина! Если ты такая у меня дура, скажи где я промахнулась? Я думала, что была хорошей матерью. Ты будто обижена на меня. За что я не нужна тебе?

Ого. Вот и излияние.

– Боже мой, мам, о чем ты? Я клянусь, что у меня нет обид и ты, действительно, чудесная мать.

– Отчего ты такая безжалостная?

Я задумалась. Не знаю. Почему она так считает?

– Мам, ты как Петре. Вы оба только и хотите меня иметь.

– Уходи.

– Целоваться, видимо, не будем? Ну нет, не плачь, ну куда…

Я все же была уверенна, что она сдержится.

Я вышла на улицу. Как за час все деревья спустили листья? Уже осень? Я все еще не могу привыкнуть к такой быстрой смене сезона. Сейчас начнется полный колпак у коммунальщиков. Невозможно ходить, на дорогах листвы по колено. Голос из рупора просит оставить личный транспорт в пользу метро и самолетов. Ну да, эти дурики оставят, как же. Половина машин не сдается и продолжают плыть в куче листвы. Пробки, как же не вовремя! До аэростанции далеко, метро – ненавижу, по любому толкучка. Получается пешком. По своему району я кое как прошла, а в центре более менее выдохнула. Его быстро убирают. Комплекс Петре, к моему счастью, находится у греческого посольства, там совсем чисто.

У него уже сутра прием. Он махнул рукой, чтобы я подождала за столиком у ресепшена. У него был какой-то знакомый мне профессор, но чем он занимался я так и не могла вспомнить. Петре положил ему таблетку на язык. Тот свернул его в трубочку и принялся рассасывать ее. Я попросила у Карме кофе. Мне кажется, она меня недолюбливает. Шатенка, бесспорно, красивая. Она давно имеет планы на Петре и считает, что я слишком вульгарно с ним обхожусь. Обычно каждая секретарша думает, что их надежда не заслуживает своей Дульцинеи. Обычно, секретарши одиноки. Обычно, не обладают смущением. Но я и в правду, была слишком груба для Петре. Я более приземленная и развязная. Он хотел избавить людей от болезней и времени. Я же хотела, чтобы он избавил от проблем меня. Он думал, он хотел. Мне не было плевать. Он был одержим, а я лишь наблюдаю и закрываю глаза. Я говорю о жизни, хотя мне нечего сказать. Он пытается жить, хотя ничего о ней не знает. Карме принесла кофе. Совсем молоденькая, она была в блузке без рукавов, и я заметила обвисшую кожу на предплечье. Она наклонилась надо мной, поставила чашку. Вблизи ее лицо не такое и совершенное: пудра кое-где осыпается, тон забился в маленьких складках на веках. Какая я была дура, когда в свои двадцать, боялась стареть. Трусила от морщин и дряблой кожи. Вот, передо мной, молодость, которой не уступает мое тело в тридцать. Глупое и сморщенное. Толку от этой весны жизни, если она дуб дубом?

– Благодарю, Карме.

– Да не за что. Смотрю вы с чемоданом, уезжаете?

– Мне казалось, все в курсе, что я выиграла поездку. По всем экранам моя фамилия.

Карме усмехнулась.

– Возможно, но, к сожалению, ваша новость затерялась среди листопада. Уж слишком внезапно началась осень.

Кармен отвратительно пошло вздохнула, как обычно практикуют театральные дилетантки.

– Я ожидала через.. – девушка прикидывала в уме, – еще не скоро. Но я все же слышала, что вы летите в Калунну. Поздравляю, вы невероятная счастливица! Вам, несомненно, все завидуют.

Завидуют? О чем ты, девочка? Меня все ненавидят.

– Не думаю, Карме, что это уж так важно. Всего лишь путешествие.

Выходит, СМК умолчал об односторонней дороге.

– Зато какое! Когда вы прилетаете?

– Часов в шесть буду там.

– Да нет же, обратно.

– Обратно? Не помню. Я в таком волнении стала совсем рассеянна.

– Что ж. Приятного странствования.

Карме закрыла за собой дверь палатного отделения. Там она приведет себя в порядок от пунцовой злости. Плевать ровным счетом. Петре все еще был занят профессором. Из отделения кардиологии вышел молодой парень. Довольно симпатичный. В спортивном костюме, видимо лежит в одной из палат. Мы переглянулись. Он улыбнулся, прошел мимо меня дальше по коридору. Я обернулась, его брюки испачканы сзади. Три светлых пятна. Я фыркнула. Наконец-то подошел Петре.

– У меня есть пять минут перед следующим клиентом. Поздравляю, ты скорее всего полетишь?

– Как видишь. – я указала ему на чемодан.

– Ты в новых чулках? Неплохо. Весьма.

– У меня один билет.

– В каком смысле, я знаю, два было бы жирно.

– Ты не понял. У меня только один билет – туда. Обратного нет.

– Почему? Не выдали? Потеряла?

– Его и не было. Как ты и сказал – два жирно. Я выиграла билет в одну сторону.

– Какая бессмыслица. Зачем они разыгрывают такие шутки? Но это и неплохо, Ифе, мы его продадим. Да-да, продадим! Это же несколько сотен… это несколько тысяч!

– Полтора миллиона – последнее предложение.

– Боже мой! Мы… мы богаты!

Петре подхватил меня.

– Ты невероятно богата, Иф! Ты сможешь выкупить клинику, я смогу создать все свои задумки! Мы обеспеченны на всю жизнь! Мы можем помочь сотням людей.

– Нет. Нет, Петре. Я лечу. Я не продаю билет. И ты действительно думаешь, что если бы я продала его, то занялась бы медициной? Ты думаешь о людях, но на человека тебе плевать. Один не считается, да, Петре?

– Не понимаю… Ты упрекаешь меня?

– Я хочу попрощаться.

– Я не верю. Это же шутка?

Пауза.

– Ты бросаешь меня?

– Выходит так.

Лицо Петре опустилось.

– А как же твоя мать? Как же семья, работа?

– В каком смысле?

– Ты все понимаешь.

– Я никогда и ничего не понимала, Петре. Я лечу. Что будет там, не знаю. Как-нибудь выкручусь, посмотрим.

– Ты никуда не полетишь.

– Отпусти мою руку. Я лечу. Ты понял?

Ненавижу мужскую истерию. Ничего интересного и неожиданного.

Я вышла из клиники и выкинула телефон в мусорку, куда сразу полез грязный мальчишка. Надеюсь, ему доставит блаженное удовольствие мой альбом. Теперь я задалась вопросом, зайти ли к девочкам? Думаю припадков на сегодня хватит. А дед? С ним все же лучше проститься.

Дед жил в одноэтажном собственном доме за рекой. С центра пешком минут двадцать. Но при таком листопаде весь час. Я спустилась на причал. Через речку пять минут. На аквабус стояла страшная очередь. Меня ухватил под локоть неприятнейший кряжистый тип:

– На лодке без очереди.

Отлично. Я пошла за ним и села в скрипучее судно еще с двумя женщинами. За скорость я заплатила в три раза больше, как собственно и за нервы. Лодка опасно качалась, да и сопрановый капитан был не особо трезв. Зато как я была счастлива, когда ступила на землю.

Я закрыла за собой калитку, дед сидел под кустом сирени на скамейке, ел чернику. Он отложил журнал про путешествия. Его глаза были обвязаны красной лентой.

– Привет, дед. Изучаешь дикие пляжи?

– Приветствую, молодежь! Да вот, старый нашел за шестнадцатый год, перечитываю. Я все звоню тебе, а телефон говорят недоступен.

– Странно, вроде работает. Я ненадолго, у меня самолет.

– Ааа, слышал, улетаешь… Чаю со мной не выпьешь?

– Нет. Тебе мама не звонила?

– Не слышал.

Я села рядом. Черника кислющая.

– Ты когда обратно? Звони и рассказывай как там. Буду глотать слюнки.

– Дед, может снимешь повязку? Сколько ж уже не видел меня?

– Это невозможно.

– Конечно.

Бессмысленный разговор.

– Ладно, мне пора.

Я хлопнула ладонями по коленкам.

– Дай обниму тебя. Совсем похудела, ничего не ешь поди?

– Еще как ем.

Мы молчали. Я смотрела на красный бандаж.

– Позавчера ты ходил с зеленой повязкой.

– С желтой, Иф.

– С желтой, да…

Я может быть никогда не вернусь. Я вероятнее всего никогда тебя не увижу… и ты еще встаешь в позу. Попытаюсь еще раз.

– Я хочу, увидеть тебя.

Дед вздрогнул.

– Знаю, что будешь брыкаться, но я уезжаю надолго. Ты же понимаешь, может случиться что угодно, ты не молодой человек.

Но дед играл в молчанку.

– Ты можешь посмотреть на меня?