К марту «пришел в себя». Все ново во мне, все ново. Это чужое тело, не мое, я не знаю его возможностей, оно иначе живет, чем прежде… И эмоциональная жизнь — другая. Голод затормаживал психику у всех… Это не я прежний. Остался нетронутым только интеллект, но память ослабела, что-то не то. Я вглядывался в себя, изучал и новое тело, и новую душу... [5]
Поскольку бóльшая часть текста посвящена профессиональным открытиям Гаршина, этот фрагмент изумляет, застает врасплох. Гаршин смотрит на себя, выжившего, с той же несентиментальной остротой абсолютного внимания, с которой он смотрит на тела блокадных жертв, пытаясь узнать, что именно делает с человеком страдание дистрофии; каким образом, поняв, изучив болезнь, можно ей сопротивляться, можно от нее уйти.