Peter Cheyney

DON’T GET ME WRONG

© И. Б. Иванов, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Издательство Азбука®"

⁂

Глава 1
А вот и Педро

Поймите меня правильно!

Можете заграбастать себе всю Мексику. Можете забрать ее со всеми потрохами и моими наилучшими пожеланиями. Но что вы будете с нею делать, когда она окажется вашей, меня уже не касается. Мне не надо ни клочка мексиканской земли; даже кусочка песчаника, заскочившего в мой сапог, не говоря уже о солончаковой пыли, донимающей сейчас мои миндалины.

Была ли красотка из Матеуалы^[1] права? Скажу вам так: эта малышка не обделена умением говорить здравые вещи. А говорила она, что американцам было ровным счетом наплевать на Мексику, пока не началась заварушка вокруг нефти. Однако дамочка оказалась права лишь наполовину.

Никому ничего не выгорало в этой дыре за исключением мексиканцев, а мексиканец отдаст вам что-то только в одном случае: когда он лежит на смертном одре и ему уже ничего не нужно. По-моему, кое-кто из этих парней настолько скуп, что работает без выходных, дабы не тратиться на развлечения.

Скажете, я сужу пристрастно? Хотя бы и так. Я скорее предпочту пообщаться с разъяренным тигром, чем сцепиться с местными придурками, имеющими обыкновение кидаться друг в друга ножами. Уж лучше я рискну лишить обеда стаю голодных крокодилов, чем скажу какой-нибудь знойной мексиканской цыпочке, что подустал от ее прелестей и не хочу играть дальше.

На другом конце estancia^[2] какой-то хмырь в облегающих брюках и смешной шляпе заливает дамочке про свою удалую молодость тореадора. Судя по лицу, дамочка слышала это не раз, и, даже если он не врет, ее это не впечатляет.

Очень может быть, она его жена. Если я угадал, что ж, она сделала дрянной выбор. Я бы на ее месте вышел замуж за быка.

Заказываю себе новую порцию текилы и, когда официант приносит выпивку, завожу с ним вежливую беседу. Слышу от него, что прекрасно говорю на их, с позволения сказать, языке. Я сообщаю, что моя бабушка по отцовской линии была мексиканкой, и добавляю кучу прочей чепухи в том же духе. Мы с ним любезничаем довольно продолжительное время. Под конец парня тянет на откровенность. Он признаётся, что устал разносить пойло в этом дерьмовом зале. Он хочет жениться, но посвататься не может по причине бедности. Я отвечаю, что не все рождаются с серебряной ложкой во рту, но если он пошевелит мозгами и кое-что мне расскажет, глядишь, я и увеличу его благосостояние на десять долларов. Разумеется, американских.

Говорю, что сам я американец, а здесь оказался в поисках ранчо, которое подошло бы для моих нью-йоркских друзей. По мнению официанта, любые американцы, желающие купить ранчо в Мексике, да еще в здешних местах, – просто свихнувшиеся. Он тут же добавляет, что считает всех американцев свихнувшимися.

Говорит он все это и смотрит на меня как-то равнодушно. Тогда я лезу в карман за бумажником и начинаю пересчитывать купюры. Официант сразу оживляется.

Спрашиваю, знаком ли ему человек по имени Педро Домингес. Он отвечает, что толком не знает, но пороется в памяти и потом мне скажет. Даю ему десять долларов. У него проясняется в мозгах. Оказывается, он знает Педро Домингеса, и тот вполне может сегодня здесь появиться.

Пока все идет так, как я и рассчитывал.

В зале жарко, как в аду. За окном, на грунтовой дороге, что ведет к холму с плоской вершиной, какой-то парень наигрывает одну из душещипательных и глупых мексиканских песенок, от которых у меня портится настроение. Вокруг такая скукотень и мрачнотень, что помереть и то легче.

В углу какой-то пожилой однорукий хмырь пытается выжать лимон в стакан с текилой, куда до этого уже бросил щепотку соли. Он пару раз выразительно смотрит на меня, отчего шея под моим воротником становится потной и я начинаю думать, не вычислил ли меня кто-то из здешних.

Дамочки, присутствующие в зале, все какие-то бесцветные и костлявые. Это особенность мексиканских женщин: уж если мексиканка красива, от нее глаз не оторвешь, а если нет – я лучше в седьмой раз посмотрю какой-нибудь фильм. Их отношение к мужчинам в любом случае враждебное. Если ты отказываешься играть по их правилам, тебя в открытую ненавидят, а если соглашаешься – они все равно повернут игру так, чтобы ты сполна получил изрядную порцию презрения.

Официант продолжает торчать поблизости, поглядывая на открытую дверь. По глинобитной стене в противоположном конце зала ползет ящерица.

Снова гляжу на официанта, который сам похож на ящерицу. У него блеклые равнодушные глаза, и их выражение не изменится, даже если он будет смотреть, как тебя поджаривают на костре. Пожалуй, еще и засмеется.

Закуриваю сигарету.

Говорю официанту, что мне он кажется парнем смышленым, и раз уж он вспомнил Педро Домингеса, может, ему знакома и дама, которую звать Фернандой Мартинас и которая живет в их городишке.

Он улыбается и дает забавный ответ. Оказывается, сеньора Мартинас поет в их заведении и приходит обычно часов в одиннадцать. А когда она приходит, где-то поблизости толкается и Домингес. От официанта узнаю еще одну подробность: когда Домингесу надо, он бывает очень крут. Ему не по нраву, когда другие парни приближаются к этой дамочке Мартинас. Я отвечаю, что нахожу странными парней, рассуждающих подобным образом. Официант признаётся, что и он того же мнения.

Он уходит. Думаю, не за тем ли он удалился в боковую дверь, чтобы доложить о моих расспросах своему толстому хозяину, которого я видел, заходя сюда? Мне говорили, что хозяин – человек неплохой. Но в этом провинциальном городишке все завзятые вруны. Они самим себе правды не скажут, даже если им за это заплатишь.

Сижу, смотрю через открытую дверь на прилегающий крытый дворик и думаю, почему мне вечно поручают паршивую работу. Почему бы не отправить меня расследовать что-нибудь в Нью-Йорке?

Быть может, вам знакомы мексиканки. Они либо прекрасны, либо отвратительны. Но чаще отвратительны. Даже если у них все в порядке с округлостями, характер у них – словно уксус. Может, они едят слишком много острого тамале. Мне вспоминаются слова одного дорожного копа: «Ставить машину на изгибе дороги опасно».

Появляются новые посетители. В основном мужчины. Женщин мало. Садятся, заказывают выпивку. Кто-то мельком смотрит на меня, но особого внимания не обращают. Взгляды не сказать чтобы дружелюбные, но дружелюбие мексиканцам не свойственно.

Минут через десять ко мне подходит хозяин заведения. Я уже говорил, что он толстый, но это не мешает ему быть щеголем. Его рубашка украшена серебряным шнурком. На голове большое черное сомбреро. Пояс брюк почти перерезает его надвое, и живот свешивается над ремнем. Симпатии у меня этот человек не вызывает.

– Сеньор, вы спрашивали насчет Домингеса? – говорит он. – Возможно, я смогу вам помочь.

– Возможно, – отвечаю ему. – А может, и нет.

Меня начинает тошнить от местных парней. Я усвоил еще с тех пор, когда впервые оказался в Мексике, что здесь лучше быть вежливым. Но иногда быть вежливым становится невыносимо. Сейчас как раз один из таких моментов.

– Сеньор…

Он разводит руками. Вижу, что ладони у него потные, а ногти грязные. Пальцы похожи на когти.

– Сеньор, я не вмешиваюсь в дела, которые меня не касаются, – говорит он, – но я заметил: когда люди приходят сюда и спрашивают про Домингеса, потом всегда случаются мелкие неприятности.

Он снова разводит руками.

– Сеньор, мне здесь неприятности не нужны, – говорит хозяин.

Смотрю на него.

– Сеньор Пухляш, отчего бы вам не присесть и не дать отдых ногам, а то им тяжело держать такой вес, – не слишком-то вежливо предлагаю я. – Насколько понимаю, вы пытаетесь мне сообщить, что кто-то хочет переправить Домингеса через государственную границу. Сдается мне, он один из поганых бандитов, которых у вас полным-полно. Возможно, – продолжаю, выпуская большое кольцо дыма, – это он три недели назад на границе с Нью-Мексико перерезал горло американскому почтовому курьеру. И еще, сдается мне, нынче дела у мексиканцев совсем плохи. Когда ваше правительство не отбирает у иностранцев нефтяные скважины, граждане начинают промышлять индивидуальным грабежом.

Подзываю официанта и прошу принести ржаной виски, если у них таковой водится.

– Спешу вас успокоить, – говорю владельцу заведения, – я пришел сюда не затем, чтобы устраивать потасовку с Домингесом. Просто хочу с ним поговорить. Кажется, законом это не запрещено? Полагаю, даже в Тампапе один человек может поговорить с другим.

Хозяин изображает вежливую улыбку.

– Конечно, сеньор, – говорит он. – Люди могут говорить что пожелают. Я лишь предупреждаю вас, что правительственные служащие не жалуют Домингеса. Он постоянно что-нибудь да затевает. Ему нравится устраивать маленькие революции. Иногда он достигает скромного успеха. Только и всего.

Пухляш опускается на соседний стул. Вернувшись, официант приносит порцию виски и ему. Похоже, хозяин настроен со мной поговорить. Но пока что мы просто сидим и смотрим друг на друга.

– Послушайте, – теряю сдержанность. – Я из числа любопытных парней. Допустим, меня интересуют те, кто пытается поговорить с Домингесом. Если вы немного расскажете о них, глядишь, вам перепадет кое-что зеленое и хрустящее.

– Очень любезное предложение, сеньор, – отвечает он, – но мне ничего не известно. Я всего лишь не хочу никаких неприятностей для своего заведения.

Он награждает меня еще одним пристальным взглядом, затем берет свой стакан с виски и сваливает. Я смотрю, как он топает по полу, и испытываю желание заехать ему сапогом по заднице, обтянутой брюками, чтобы ему показалось, будто сегодня у него день рождения.

Потом я поворачиваюсь к двери, и в этот момент в зале появляется та самая дамочка Мартинас. Я с нею не встречался, но много чего слышал о ней. Чувствую, это она. Ошибки быть не может.

Она… как говорят в таких случаях, то, что доктор прописал. Если бы я не устал от глотания мексиканской пыли, фрихолес и дрянной текилы, я бы даже испытал волнение.

Ее походка подсказывает: она родом из добропорядочной испанской семьи с легкой примесью индейской крови – так, для порядка. Природа наградила ее всем. Гладкая кожа светло-кофейного цвета, волосы – что черный бархат. Она умеет со вкусом одеваться и не опускается до пошлых причесок местных дам. Фигура у нее такая, что поневоле спрашиваешь себя, не слишком ли разыгралось воображение. Ножки у дамочки миниатюрные и изящные, а шаги решительные. Что до изысканных манер, ими она наделена на все сто процентов.

На ней шелковое платье с глубоким вырезом, туго повязанная красная мексиканская шаль и белое сомбреро. Голову она держит высоко и осматривает зал так, словно это муравейник.

Черт побери. Может, в моей нынешней работенке все-таки есть приятные моменты, компенсирующие прочую тягомотину…

Она идет через зал и усаживается за столик невдалеке от эстрады, где расставлены стулья для оркестра. Усевшись, эта дамочка дает миру понять, что она не прочь показать свои лодыжки. Думаю, она считает, что они хороши. Увидев такие лодыжки, мужчины, собравшиеся в зале, наверняка захотят пропустить еще порцию текилы. Согласен: лодыжки красивые.

Через несколько минут появляются музыканты. Смотрю на этих трех красавчиков и пытаюсь подыскать слова, чтобы их живописать. Помню, я слышал, как один парень сказал о другом, что тот похож на покосившееся пугало. По-моему, эти слова отлично характеризуют местный оркестр. Даже не оркестр – трио гитаристов. Они рассаживаются, берут гитары и бесстрастно оглядывают зал. Такой взгляд появляется на лице каждого мексиканского паренька, когда он берется за работу. Затем они начинают играть. Мелодия пронзительная, но жизни в ней ни капли. У меня она вызывает тошноту. Вспоминаю оркестр Бена Берни^[3]. Боже, как бы я хотел сейчас оказаться в Нью-Йорке!

Ладно, хватит ныть. В зале происходит некоторое оживление. Двое или трое парней встают и начинают танцевать. Это в таком-то пекле! Они тупо петляют, вцепившись в партнерш, словно боятся потерять своих дамочек. Замечаю, что цыпочку Мартинас никто не приглашает.

Закуриваю новую сигарету. Подняв голову, замечаю, что официант смотрит в сторону двери. Затем он переводит взгляд на меня и улыбается. Понимаю его немую подсказку: сюда пожаловал Домингес. Чувствуется, как всем становится неуютно. Домингес останавливается на пороге и обводит глазами зал. Увидев Мартинас, он улыбается.

Этот Домингес – парень высокий, худощавый и шикарно одетый. Брюки с серебристой кружевной отделкой по бокам, рубашка тореадора, такой же галстук и сомбреро с серебряным шнурком. У него узкое худощавое лицо и нос с горбинкой. Губы тонкие, а зубы крупные и белые. Револьверов за поясом нет, но левый нагрудный карман его куртки оттопырен. Понятное дело: там у этого красавчика короткоствольный револьвер тридцать второго калибра с рукояткой, отделанной перламутром. У всех здешних ребятишек такие.

Оркестр решает прекратить свое бренчание. Подзываю официанта и заказываю очередную порцию, мысленно напоминая себе, что пью слишком много, особенно для парня, которому нужны исправно работающие мозги. Вскоре он приносит выпивку, и почти одновременно оркестр возобновляет игру. Дамочка Мартинас встает и начинает петь. У нее удивительно высокий голос, но совсем не писклявый. Она затягивает одну из столь любимых здесь жалостливых баллад про возлюбленного с гор. Музыка настолько унылая и отвратительная, что может нравиться только мексиканцам. Под конец песни зал взрывается аплодисментами. Здешняя публика в восторге.

Я просто сижу и ничего не предпринимаю. Домингес оглядывает зал и улыбается. Похоже, ему нравятся аплодисменты в адрес дамочки. Наверное, думает, будто часть аплодисментов принадлежит ему. Потом он встает и пересаживается за ее столик. Мартинас смотрит на него и улыбается, после чего заговаривает с ним, указывая в сторону эстрады. Домингес улыбается еще шире и снова оглядывается по сторонам. Он подходит к эстраде, забирает гитару у одного из музыкантов, поворачивается к залу и начинает петь.

Возможно, вы слышали эту песню. Она называется «Сомбреро». Если вы попадете в Мексику, бьюсь об заклад, что вы ее обязательно услышите. В какой бы здешней дыре вы ни оказались, можете поспорить на прошлогодние шнурки, что в любую минуту парень или дамочка встанет и запоет «Сомбреро». Когда Домингес заканчивает петь, его тоже награждают аплодисментами.

Пожалуй, мне пора действовать. Встаю и иду к его столику.

– Отлично пели, сеньор, – говорю ему. – Хорошая песня, но немного старомодная. Позвольте, я вам спою другую.