Заштампованный девиз олимпийского спортивного движения уже давно превратился в фарс. Ну, помните, там еще говорится, что главное не победа, а участие. Ага, звучит красиво конечно, но современный спорт превратили в шоу, а где шоу - там большие деньги. А если есть большие деньги, то о словосочетании "честная игра" можно забыть. Ведь правда, на что только не пойдут противоборствующие стороны, чтобы выиграть ближайшую встречу. Помнится в 90-е одну из французских команд поселили в гостинице рядом с прудом. А там лягушки - квакушки, спать невозможно, и на игру команда вышла разобранной. Такая вот "честная игра".
А если бы жили французские спортсмены в "золотые" времена правления Людовика XVI, да еще уродились бы аристократами, то проблемы решились сами собой.
Не верите?
Давайте откроем книгу Кропоткина.
"Что касается обязательных барщинных работ, то они были разнообразны до бесконечности: работа на помещичьих полях, в парке, в садах, разные работы ради удовлетворения помещичьих капризов и т. д. В некоторых деревнях существовало даже обязательство хлопать ночью палками по воде в пруде, чтобы лягушки не мешали спать барину."
Читатель возмущен.
Да как так можно?!
Зачем рассказывая о такой замечательной исторической работе, вспоминать о каких-то там лягушках, пруде и спортсменах?
Фу, как не красиво.
Возможно вы правы, но как мне кажется сюжет пруда с лягушками и крестьянина, бьющего палкой по воде - это ключевой сюжет, если хотите ключ-шифр для понимания всей истории Великой Французской революции, так здорово описанной в книге Кропоткина.
Да, признаться я чутка дал аллегории, слегка упростил образ, но по сути я прав.
Пруд с лягушками, принадлежавший помещику или аристократу - это часть земли, которой с годами становится все меньше у крестьян и образуется все больше у сильных мира сего. А земля - это хлеб, а хлеб - это жизнь. Твоя жизнь и жизнь твоих детей.
А что касается биения палками по воде, так это одна из многих узаконенных феодальных повинностей, должных непременно исполняться французским крестьянином.
"Большинство французских крестьян давно уже перестали быть крепостными. Но они все еще продолжали платить деньгами и своим трудом (отчасти барщиной) за свое личное освобождение. Эти повинности были крайне тягостны и разнообразны, но они не были произвольными: они считались выкупом за право владения землею, общинного, или частного, или же арендного; на каждой земле лежали свои многочисленные и разнообразные повинности, тщательно занесенные в земельные записи, или «уставные грамоты».
Кроме того, за помещиком оставалось право суда, и на многих землях он или сам был судьей, или назначал судей; это издревле удержавшееся право давало ему возможность взимать со своих бывших крепостных всевозможные поборы..."
Пользуешься мельницей - плати.
Пользуешься речкой - плати.
Печешь хлеб - плати.
Хочешь развести огонь - плати.
Пользуешься прессом для выдавливания винограда - плати.
Хочешь завести собаку - плати.
Крестьянин платил.
А в голодные годы крестьянин бунтовал. Бунт подавлялся. Но в том далеком для нас 1789 году к многочисленным народным волнениям присоединилась буржуазия. А по мнению Кропоткина в соединении крестьян и буржуа против деспотии короля и таится главная формула успеха революции.
"Характер этих бунтов был почти везде один и тот же. Вооруженные вилами, косами, дубинами крестьяне сбегались в город и там заставляли землевладельцев и фермеров, привезших на рынок хлеб, продавать его по известной «честной» цене (например, 3 ливра за четверик, boisseau) или же брали хлеб у хлебных торговцев и «делили его между собою по уменьшенным ценам» с обещанием заплатить после следующего урожая..."
"Начиная с января в этих бунтах слышится уже крик: «Да здравствует свобода!» — и с января же, а еще более решительно с марта крестьяне начинают там и сям отказываться от уплаты десятины и феодальных повинностей и даже налогов. Кроме тех трех провинций — Бретани, Эльзаса и Дофине, на которые указывает Тэн, следы этих движений можно найти почти по всей восточной части Франции."
"С этого времени, т. е. с апреля, крестьяне начали также грабить замки и помещичьи усадьбы и принуждали помещиков отказываться от своих прав. В Пенье помещика заставили «подписать акт, в котором он отказывался от взимания всяких помещичьих платежей» (письмо в архиве); в Риезе требовали, чтобы епископ сжег архивы. В Иере (Hyeres) и других местах сжигали старые бумаги, в которых были записаны феодальные повинности и налоги."
И именно описание борьбы французского народа за две фундаментальные вещи - Землю ("пруд с лягушками") и отмену ВСЕХ феодальных повинностей ("биение палкой по воде") является главным сюжетом книги Кропоткина. Король, парламент, конвент, правые и левые буржуа, кого бы я не перечисляли и не важно какой на носу год, 1789 или 1792 - абсолютно все не хотели никогда решать эти две проблемы. А если и были какие-то популистские слова из уст членов конвента, то они были с многочисленными оговорками. В принципе, позиция буржуазии и аристократии ясна, а кто тогда за нас будет горбатиться на земле и как я тогда буду отдыхать в казино, если крестьянин не будет платить мне оброк? А лягушек кто будет гонять?
Повторюсь, но вот эта "борьба за землю одних и нехотение отдавать других" очень хорошо показана в книге Кропоткина.
Кстати, почему Кропоткин?
Даже на момент первого издания книги (1909 г.) из печати уже вышли тонны литературы посвященной Французской революции. И про конвент, и про короля, и про Марата с Робеспьером, и даже про масонов. Да, да, во Франции нашлись таки свои стариковы, накатавшие книги о руководящей английской руке (или пальце?) в событиях революции. Посыл один и тот же, все цвело и пахло, но вот пришли английские деньги на революцию. Как наяву вижу Марата и Бабефа завернутыми с ног до головы в масонские фартуки и идущими в пломбированной барже из Плимута или Ливерпуля прямо в Париж с пересадкой в Ля-Рошеле.
Так что же нового открыл Кропоткин и в чем главная ценность его исторического труда?
На мой сугубо дилетантский взгляд, первая заслуга Кропоткина в том, что он сдвинул внимание читателя с сильных мира сего на обычный народ. На таких, как мы с вами. На крестьян и на рабочих.
Автор книги достал из пыльного угла французский народ, поставил его на верхнюю ступеньку обозрения и провозгласил - вот он, основной двигатель Великой Французской революции.
Кстати, с народом французским лучше было не шутить. Тем более голодным.
Помните ту историю с Марией-Антуанеттой и пирожными?
Все было гораздо прозаичнее.
Интендант Фуллон шутил, что накормит Париж сеном.
Крестьяне поймали его, водрузили на его плечи охапки сена и погнали в столицу, попутно заставляя это сено жрать. Потом повесили шутника на парижском фонаре.
Комендант Де Лоне смеялся над штурмующими Бастилию, дескать не достанете со своими косами и пиками. Суток не прошло, как голова Де Лоне была пришпилена на одну из таки пик.
Владелец завода Ревельсон говорил, что чернь может довольствоваться черным хлебом, а чернь взяла и смела его дом с лица земли.
А вы говорите пирожные.
А еще я долго - долго пребывал в шоке от поступков Людовика XVI и аристократической "элиты".
Французский король ждет наступления немцев. Королева Мария- Антуанетта переписывается с высокопоставленными представителями соседних государств и призывает - Ну пожалуйста, ну нападите на нас и свергните эту чернь. Аристократия ждет немцев. Чего только стоит описание поимки бегущего из страны короля. Бестселлер со шкафами в главной роли.
"План короля, когда он решился бежать, состоял в том, чтобы стать во главе войска, находившегося под начальством Буйе, и при поддержке немецкой армии идти на Париж."
"Австрия открыто готовилась к войне, чтобы вернуть Людовику XVI все права, какими он пользовался до 1789 г. Король и Мария–Антуанета побуждали к войне австрийского императора, а после неудачной попытки к бегству стали торопить его все настойчивее."
"Эмигранты все время ждали, что Людовик XVI приедет к ним и станет во главе войск. Его ждали в июне 1791 г., в момент его бегства в Варенн, затем позднее, в ноябре 1791 и в январе 1792 г. Наконец, июль 1792 г. был избран моментом решительного действия: роялистские войска западной и южной Франции должны были при поддержке войск английских, немецких, сардинских и испанских пойти на Париж, поднимая по дороге Лион и другие большие города; а в самом Париже роялисты в это время должны были предпринять решительные действия: разогнать Собрание и покарать всех «бешеных», всех якобинцев."
"Тем временем аристократия начинала оживать. Дворяне и богатые люди поднимали голову и хвалились, что скоро образумят санкюлотов, т. е. бедноту. Они каждый день ждали известия о вступлении во Францию немецких войск и их победоносном шествии на Париж, чтобы восстановить, наконец, старый строй во всем его великолепии."
Где-то я уже слышал этих "ждунов" немцев.
Ах да, вспомнил, откроем книгу американского журналиста Рида - Десять дней, которые потрясли мир о Русской революции, где он описывает свое общение с российской аристократией.
"Значительная часть имущих классов предпочитала немцев революции - даже Временному правительству - и не колебалась говорить об этом. В русской семье, где я жил, почти постоянной темой разговоров за столом был грядущий приход немцев, несущих «законность и порядок…». Однажды мне пришлось провести вечер в доме одного московского купца: во время чаепития мы спросили у одиннадцати человек, сидевших за столом, кого они предпочитают - «Вильгельма или большевиков». Десять против одного высказались за Вильгельма."
- А куда же делся патриотизм? - спросит читатель.
Да я сам пребываю в легком шоке и недоумении.
Это что же получается, когда ты король, аристократ, хозяин в конце концов, то можешь без конца трындеть о патриотизме. Как надо любить Францию и короля, ля-ля-ля, тра-ля-ля, как надо сложить голову за нашего символа могущества Франции Луи, но как только короля сдвигают с трона, он и его присные напрочь забывают о патриотизме и бегут скорее лизать прусский сапог, придите и командуйте. Посадите меня обратно на трон за долю малую.
Забыл прокинуть пару слов о шкафах и Людовике XVI.
Смешно, конечно, может быть и байка, но как пишет Кропоткин, французские патриоты, не давшие проехать королю через границу, поставили на мосту массивный шкаф.
А в другом шкафу, потайном, нашли секретную переписку Людовика с представителями соседних государств. Сдал тайну слесарь, изготавливавший данный шкаф. Вот такая история.
Важно отметить, что при всей интересности книги, из-за своего низкого умственного уровня и недостатка образования я не смог подойти к труду Кропоткина критически. Для критики нужна база, которую с помощью чтения и нарабатываешь. Поэтому книга оставила после себя множество вопросов, на которые ответят только другие книги.
Вот скажем, Кропоткин уделяет много внимания парижским секциям, постепенно превратившимся в коммуны, как превратились в коммуны на местах по всей Франции множество муниципалитетов. Автор упирает на то, что эти ячейки были достаточно самоорганизованы и обладали хоть и с ограничениями управленческой властью на местах. Не сказать чтоб это было народовластием, но эти коммуны были зачатками этого движения. Так ли это? Или это лишь "хотелки" Кропоткина из-за его идеологических взглядов? Нужно разбираться.
Или вот он частенько укалывает Робеспьера, делая неподкупного этаким соглашателем с интересами буржуазии. Опять нужно разбираться. И так я себе пометил еще несколько тем для дальнейшего изучения истории Французской революции.
Да, и еще понравилось, как Кропоткин, включая элементарную логику, буквально на пальцах рассказывает чего же на самом деле добилась Французская Революция и почему она задала тренд на некоторую ну хоть чуть-чуть социализацию европейских государств в 19 веке.
свернутьРезультаты Французской революции не ограничиваются, однако, одним тем, что она дала Франции: они состоят также в основных началах политической жизни, завещанных ею всему XIX в. — в ее заветах будущему, для всех стран образованного мира.
Всякая реформа неизбежно является компромиссом с прошлым; тогда как всякий прогресс, совершенный революционным путем, непременно содержит в себе задатки для будущего. В силу этого Великая французская революция не только подводит итог предыдущему столетию эволюции; она также дает программу развития, имеющего совершиться в будущем, в течение XIX в. Это тоже, по моему мнению, исторический закон, что период в 100, вернее 130, приблизительно лет, протекающий между двумя революциями, получает свой характер от той революции, которой начался этот период.
Наследие, завещанное революцией, народы стараются воплотить в своих учреждениях. Все то, что ей не удалось провести вполне в практическую жизнь, все великие идеи, которые были провозглашены во время переворота, но которых революция не смогла или не сумела осуществить так, чтобы они удержались в жизни, все попытки социологической перестройки, намеченные ею, — все это становится содержанием периода медленного развития, эволюции, следующего за революцией; причем к этому прибавятся еще те новые идеи, которые будут вызваны эволюцией, когда она будет проводить в жизнь программу, унаследованную ею от предыдущего общественного переворота. Затем через 100— 130 лет новый переворот совершится уже среди другого народа, и этот народ, в свою очередь, даст программу деятельности для следующего столетия."