Благодарности

Спасибо всем, кто помогал создавать «Четыре месяца темноты»:

Ксении Волчик, Татьяне Никольской, Олесе Волчик, Ольге Маховой, Александре Тимофеевой, Анне Ивановой, Ларисе Захаровой, Ларисе Бурдиной

Эту историю написал ученик, который каждый день выходит к доске, чтобы поиграть в учителя.

Выбирая тему для новой книги, я руководствовался безотказным правилом: писать о том, в чем разбираюсь. Сначала я собирал небольшие истории, записки, детали, которые замечал в школе, а потом они вылились в роман «Четыре месяца темноты».

Все события и персонажи книги одновременно подлинные и вымышленные. Объяснить этот парадокс я не могу.

Пролог

Прозвенел звонок. Он взял из учительской журнал и побежал вверх по безлюдной лестнице.

Тишина выплыла ему навстречу и обняла ещё у входа в класс.

Плохо. Очень плохо, что они не шумят. Лучше свист, топот, улюлюканье, визг, чем такое вот безмолвие.

Он быстро вошёл в класс, и всеобщее молчание врезалось в него, как десятитонная фура.

Дети сидели на своих местах – не носились, не колотили друг друга учебниками, не перекидывались записочками.

Он выпрямился перед классом, многие ученики даже не подняли опущенных голов, другие рассеянно окинули взглядом молодого учителя. С задних рядов послышались всхлипы.

За окном царила темнота. Его взгляд на мгновение уловил красно-синий отблеск сигнальных огней на мокрых стволах деревьев. Сирена больше не звучала.

Неожиданно причина безмолвия стала ясна. Притихшие дети, здесь, в классе – прямое следствие странного происшествия, случившегося на другой стороне улицы.

Он вглядывался в лица, пытаясь понять, кого из них не хватает. Пробовал сосчитать их, но скачущие мысли мешали сосредоточиться.

Наконец, зашелестели страницы журнала, и он начал перекличку. Обычное дело давалось с трудом. Собственный голос казался чужим и далёким. Небольшой кабинет превратился в длинный тоннель с гулким эхом.

Он громко называл фамилии – и каждая поднятая рука теперь означала жизнь.

I. Последний солнечный день

«Семья – это необходимая платформа, это поддержка, это воспитание, луч света во тьме. Если этот луч погаснет или так и не вспыхнет, человек просто потеряется в темноте, и он будет полон страха, неуверенности, сомнений и разочарований. Некуда ступить, не за что заступиться…»

Валентина Кузнецова, 13 лет, отрывок из школьного сочинения

Братия мои, немногие делайтесь учителями, зная, что мы подвергнемся большему осуждению.

Иак. 3:1

Илья Кротов

В школьной рекреации стояло старое пианино. Цвет – шоколадный, педали – две.

Жизнь пианино медленно приближалась к концу.

Ни один из его родственников, будь то изящный «Чиппендейл» или сверкающий «Пегас», не пережил того разнообразия применений, какие выпали «Красному Октябрю». В раю музыкальных инструментов ему будет что рассказать домре и контрабасу.

Например, по утрам на инструменте играли «Собачий вальс», по вечерам – Баха и Моцарта. Ничто, однако, не исполняли так часто, как импровизации: бессмысленные и беспощадные.

Сидя на пианино, ели мороженое и сосиски в тесте. На лакированную, когда-то гладкую поверхность проливали сок и лимонад. По ней царапали гвоздем и монеткой, в нее тыкали ручкой, на заднюю стенку прилепляли жвачку. С высоты пианино на спор делали сальто, в него тысячи раз врезались комки детских тел, состоящие из визга, восторга и безумства.

Пятнадцатого сентября 2002 года в него врезался Сережа Зойтберг, весящий в свои четырнадцать девяносто два килограмма. Изображая ласточку, он не заметил, как отказали рулевые перья, проломил боковую стенку и оставил в дыре детскую непосредственность, деньги родителей, последние остатки ума и юношеские мечты о полете.

Шестнадцатого января 2010-го Сашенька Чуксина из начальных классов со старанием выковыряла белую клавишу, найдя звучавшую ноту лучшей на свете. До сих пор девочка хранит похищенный артефакт в бабушкиной шкатулке.

Пианино погибало, но это длилось уже так долго, что вся его жизнь стала одной великой трагедией. Поэтому, чтобы рассказами о прожитом до слез растрогать контрабас и чтобы у домры от удивления полопались струны, пианино пыталось выстоять, всеми силами собирая на своей поверхности шрамы как доказательства принесения себя в жертву испорченным людям.

Сегодня инструмент еще надеялся выжить, когда, разложив учебники по английскому и сосредоточенно водя по графам карандашом, на его крышке доделывал домашнюю работу большеглазый мальчик.

Его прическа выглядела так, будто он лег спать с мокрой головой и, подняв ее с подушки, сразу отправился в школу. На пиджаке, выглаженном с утра, красовался меловой узор, частично размазанный чьими-то пальцами. В левой руке мальчик держал карандаш, в правой – зеленое яблоко, которое периодически надкусывал и откладывал в сторону, на полированную крышку «Красного октября».

Пианино ничего не имело против того, чтобы быть столом, но оно отчаянно взвизгнуло, когда другой мальчик, коренастый, с большой головой, поднял резко крышку и хлопнул ею…

Как обожженные мотыльки, шелестя красочной бумагой, учебники полетели на пол. Зеленое яблоко перевернулось в воздухе, открыв выгрызенный рот, и покатилось по грязному полу.

Илья не знал, что ударит первым. Поток возмущения целый день пробивался сквозь шаткую плотину воспитанной сдержанности.

Сначала они перед самым звонком спрятали его рюкзак, затем на уроке незаметно достали спортивные штаны и повесили в классе на кактус.

Перешептывание за спиной, тычки в бок на уроке истории, штрихи мелом на пиджаке – весь оставшийся день мальчик нервно оглядывался, ему казалось, что кто-то ползает у него между лопаток.

Они говорят, что все это в шутку. Но шутили-то они явно не над самими собой.

Их было трое, они действовали в разные промежутки времени, и для Ильи эти насмешки слились в долгий мучительный день. А еще из-за конкурса по математике он не успел сделать английский язык…

Иногда ему снился такой кошмар: большое серое мешковатое чудище поднималось на него, улыбаясь щербатым ртом. Илья бил его по кабаньей морде, не причиняя никакого вреда.

У коренастого мальчика с большой головой тоже в лице было что-то кабанье – так казалось из-за его кривоватого носа и сощуренных глаз.

Да, Илья ударил первым, но как-то неуверенно. Все-таки перед ним был живой человек, чувствующий боль. Пускай с кабаньей мордой, но все же…

Пальцы не успели сложиться в кулак и, словно грабли, зацепились за рукав обидчика. Тусклые глаза его противника на мгновение округлились, он, будто имея вагон времени, презрительно посмотрел на побелевшие костяшки пальцев, сжимающих его пиджак, и выкрикнул:

– А ну, отпустил, скотина! Крот!

– Я тебе не Крот. Я Кротов. Илья Кротов.

Он все-таки разжал пальцы, и за мгновение до того, как освободившаяся вражеская рука ударила его в нос, понял, что не победит. В глазах потемнело, от носа к затылку пробежала горячая волна. Дальше он ни о чем не думал и почти не чувствовал боли. Все, что он делал, – это машинально сдерживал удары противника. Иногда до него доносились возбужденные крики парней и отчаянные вопли девочек. Он слышал, как сопит соперник, видел, как в рекреацию вбежала бледная учительница, но их уже было не остановить.

Как боксерский гонг, прозвенел звонок. Кто-то сильный потащил его за шиворот прочь от соперника. Он вывернулся и прямо перед собой увидел лунообразное морщинистое лицо, бронзовую кожу, похожую на слоновью, косые толстые веки, из-под которых глядели два хитрых глаза.

«Монгол!» – узнал мальчик и даже как будто почувствовал в воздухе пряный запах степных трав. Крупная голова на короткой шее словно росла из плеч. Коротко подстриженные седые волосы у старика смотрелись как щетка. У старика? Мальчик вдруг понял, что Монгол легко держит его одной рукой над полом.

– Не надо, парень. Покалечите друг дружке глаз, не увидите красивое дерево. Ухо покалечите – не услышите музыку птицы.

Старик мягко поставил его на землю.

Нос у Ильи горел огнем, верхняя губа треснула. Будто в тумане, мальчик видел, как его обидчика держат старшеклассники и бледная учительница, та, что вбегала в рекреацию, присев на корточки, что-то внушает ему.

Казалось, что на этом все кончится, но в тот же миг Илья повернул голову и увидел свой рюкзак в урне, а рядом сияющего от удовольствия Красавчика. «Почему бы им не отстать? – устало подумал Илья. – Я думал, хотя бы ему наплевать на меня…»

Красавчик был приятелем его врага, он нагло смотрел на Илью и улыбался белозубым ртом. Он уже распустил перед всеми хвост, как павлин. Тот, с кабаньей мордой, хотя бы известный задира. А этому что нужно? Ему и так уже все купили родители…

Ответ он получил очень скоро. Стоило сделать два шага навстречу и протянуть руку к своему рюкзаку, как что-то жесткое, словно древесный корень, ударило его под колено.

Паркетный пол оказался перед самым лицом, и мальчик больно ударился бровью и локтем.

Кто-то поставил ему подножку. Неужели кто-то третий?

Илья обернулся и сразу все понял. Весь этот спектакль задумал его старый знакомый – парень с лошадиной ухмылкой. В предыдущей школе они учились примерно одинаково, а когда их одновременно перевели в новую, Илья существенно повысил свою успеваемость, особенно по математике. Старый знакомый Кротова с явным удовольствием глядел, как мальчик пытается подняться…

«Меня окружили звери, – думал Илья, затравленно озираясь по сторонам, – кабаны, павлины, лошади».

Он слишком хорошо играл в шахматы – одна фигура ничего не может сделать против трех, но обида была так сильна…

Как в бреду Илья, изловчившись, оперся на руки и неистово размахнулся ногой. Краем глаза он успел увидеть словно высеченное из камня лицо Монгола. Кротов промахнулся, и его ступня угодила третьему врагу не в голову, а в живот. Удар получился не таким сильным, как хотелось бы, а поскольку спорт, если не считать шахмат, всегда давался мальчику плохо, – вообще не мог причинить боли. Но лошадиная ухмылка тут же исчезла с лица его старого знакомого: видимо, он не ожидал от Кротова такой прыти. Схватившись за живот, он пошатнулся и молча отошел в сторону.

Илью совсем покинули силы. Он застыл на полу, мучаясь оттого, что замешан в таком низком деле. Ему было обидно и горько. Коренастая фигура старика высилась над ним, лицо его не выражало ни злобы, ни осуждения, лишь глубокую печаль. И это было хуже всего.

Не говоря больше ни слова, Монгол протянул руку. Она была теплой, сухой и морщинистой. Илья поднялся, стараясь не глядеть на лицо старика.

Вокруг все еще кричали и шумели. Начались уроки, и многие, забыв уже о драке, входили в классы. Кротов готов был расплакаться от стыда, но держался, чтобы не дать врагам повода для радости.

Как Илья подошел к дверям класса и как в руке его снова оказался испачканный рюкзак, он не помнил. Заходя вместе с толпой в кабинет, мальчик находился словно в забытьи. Одноклассники, как пингвины, раскачивались перед ним из стороны в сторону.

Скоро все двери закрылись. Некоторое время из классов слышался приглушенный гул, и наконец в рекреации наступила полная тишина.

Молчало и пианино.

Еще одна перемена прошла, а жизнь продолжалась.