Солнце яркое, и смотреть на него не получается: глаза поднимешь, а оно слепит, и щуришься, и уже яркое-яркое пятнышко через закрытые веки жжет.

– Линда! – оборачиваюсь, смотрю и не вижу – черные пятнышки, как маленькие солнышки слепят. И смотрю, и щурюсь на маму, словно на яркий свет.

– Что, ма?

– Ну-ка, иди сюда, – делаю шажок, и едва не падаю, спотыкаюсь, но совсем не больно и даже не обидно. Смотрю под ноги, и начинаю по чуть-чуть видеть: гольфики, коленки исцарапанные, мятое платьице, и щебенка дорожки под сандалиями. Смотрю на маму, и ее тоже вижу: серьезная, строгая, но ругать не будет. Улыбаюсь, подбегаю, обнимаю, и кричу громко-громко, чтобы в ушах звенело:

– Мама! А я на солнышко глядела!

– А где же ты так вся испачкалась? – мама легкими хлопками отряхивает платье, а я молчу, не говорить же, что мы бегали с Анькой и Толиком за дорогу, через широченный, как река, язык асфальта, где со злым гулом разъяренных пчел проносятся машины, – Так где испачкалась? Эх, горе ты мое чумазое! А ну-ка, ну-ка? В глаза мне посмотри? Почему красные? Где костер жгли?

– Не было костра, я на солнышко смотрела! – возмутилась я. Было обидно, – я не мальчишка, и костры я не люблю, ну разве что издали на них посмотреть, ну или пук травы туда сунуть – она так трещит когда горит!

Мама ткнулась носом в макушку, понюхала волосы, кивнула:

– И правда, не у костра. А на солнышко смотреть нельзя, только через стеклышко закопченное, поняла? А то глазки испортишь. Ясно?

– Ясно! – я кивнула так, что косички через плечи перескочили.

– Ладно, – мама посмотрела на часы, присела на корточки, – Ты еще часик погуляй, а потом домой. Хорошо?

– Ага, – я снова быстро кивнула.

– Ну тогда беги, – мама звучно чмокнула меня в лоб, развернула, и слегка хлопнула ладошкой по попе.

Я с визгом понеслась во двор, к девчонкам на качелях.

– Ирка!!! Мне еще погулять разрешили! Ирка!

Вечером, когда во дворе все стало таинственным, волшебным, когда в домах загорелись уютным теплом окна, когда фонари вспыхнули светляками, залив двор желтыми кругами света, когда тени вокруг стали загадочными, необыкновенными, Ирка придумала новую забаву – прятки. Прятаться надо было там, где страшнее всего, где темно, где не разглядеть ничего, куда зайдешь, и словно в темноту провалишься – шаг, и нет тебя. И тут уже не понятно, что страшнее: то ли прятаться, то ли искать, потому что когда прячешься, только вначале страшно, а потом привыкаешь и глаза привыкают и видят, что вокруг все не так уж и плохо, и не так темно, и можно уже усесться поудобнее и смотреть, как Ирка тебя ищет, носится по двору по желтым кругам света, останавливается перед темнотой и, будто перед нырком набирая воздух, делает шаг во мрак. А когда ищешь сама… Страшно – это же надо в каждый закоулок залезть, везде все облазить, а там тени как живые, там ветки скрипят, горят чьи-то глаза в темноте – то ли кошки, то ли золотинка блестит, то ли… Страшно…

Я лежала в темноте, хорошо спряталась, тут меня и не найти наверное: под плитой, ее строители бросили еще прошлым летом, она уже и потрескалась даже, и кусок у нее на углу откололи, и теперь оттуда ржавая железка торчит. А плита эта, прямо у забора, в дальнем конце двора, у гаражей, – нет, тут Ирка точно не найдет! Если конечно мама сейчас не откроет окно и домой не позовет – отпущенный час прошел уже давным-давно.

Во дворе уже почти никого не было, так, малость детворы, взрослые ребята на лавочке у одного подъезда, слышится позвякивание струн, веселые басовитые голоса парней, смех девчонок. Нет, когда вырасту, не буду я так с мальчишками гулять – в чем интерес то? Сидишь как пришибленная, слушаешь глупости всякие, смеешься, как дура последняя… Нет, не буду. Хотя с Витькой из пятого «А»…

Я улыбнулась, вспомнив какой он рыжий, волосы у него такие, в стороны все – воробьем, и нос вздернутый – смешной.

Где-то далеко, за домами шумели редкие машины, в вышине, над двором, мерцал быстро-быстро белый огонек – самолет летит, высоко, большой, крылатый. Мы с мамой на таком только один раз летали, к тете Варе, куда-то далеко, а потом еще и на автобусе ехали – в деревню. Там скучно было, делать нечего, из развлечений только наблюдать, как коров туда-сюда гоняют, ну или в лес за грибами сходить…

Звук проносящейся вдалеке машины вдруг изменился, взвыл визгливо тормозами, а после ухнуло, и под собой, по земле, я почувствовала, как грохнуло, будто дрожь прошла. Я взвизгнула, и потом, мгновение позже дрожи, донесся долгий ухающий звук взрыва.

Компания во дворе встрепенулась, один парень соскочил, побежал за дом, девчонки прижались к гитаристу, а Ирка замерла посреди двора рядом с залитой желтым светом песочницей.

Стало очень страшно, захотелось спрятаться поглубже, и чтобы мама рядом… Я лежала, притихнув, почти не дыша, и ждала. Дома осветились, везде включали свет, из подъездов выходили люди, открывались окна, послышались голоса:

– Что случилось?

– Рвануло чего-то?

– Наверное на заводе.

– Нет, авария, говорят.

– Кто говорит?

– Авария? На заводе? А эвакуация когда?

– Какая авария?

И так повсюду, и от этого гомона, от этих вопросов, стало спокойнее. Сейчас все эти взрослые разберутся в том, что случилось, всем помогут, всех спасут – они знают, они умеют. Я уже стала выползать из своего укрытия, потянулась к свету, когда на том, на дальнем конце двора, что-то случилось. Сначала прекратился гомон, послышались возбужденные восклицания, а потом, разом, весь двор взорвался криком, воем, люди побежали кто куда. Кто-то бросился туда, где кричали люди, кто-то ринулся в подъезды, а все больше мельтешил, не зная куда податься…

А потом я увидела их… Их было много, они были такие же как и простые люди, только… Только они были дикими. Метались по двору, хватали, подминали под себя людей, накидывались и все безмолвно, без криков, молча. Я лежала и смотрела. Вон Ира, визжит, несется через весь двор не оглядываясь, а за ней плотный здоровый дядька в разорванной футболке, бежит молча, напряженно, пузо мотается. Мимо пробежали, уже не видно их, только слышно как визжит Ирка, отчаянно, громко. И все кругом так же, и везде орут, везде кричат, и эти безмолвные, и их уже будто бы и больше стало, мечутся, пропадают в подъездах, исчезают в темноте…

Я забилась подальше, отползла в самый угол под плитой, туда, где она притулилась к железной стене гаража, скрутилась там в калачик, и лежала, тихо-тихо, и плакала беззвучно…

А потом настала тишина, как то разом, вдруг пропал шум, крики, грохот ломаемых дверей – тишина. Я развернулась, посмотрела в просвет меж плитой и землей. Там, в просвете, были видны ноги, обутые в лаковые туфельки с блестящими застежками пуговками и с посеребренными носиками – мамины туфельки, я их даже у зеркала один раз примеряла, а они оказались очень большими и встать в них у меня не получилось – сложно на высоком каблуке.

– Мама? – тихо шепнула я. Мама нагнулась, заглянула под плиту, темное лицо, не разглядеть – свет в спину бьет, но видно – это мама это, и если бы она сейчас сказала ласково: «Линда, косичка, ты чего туда залезла?» или строго «А ну вылазь!»… Но мама молчала, молчала и смотрела, и глаза ее, черные, без белков, смотрели неотрывно, не моргая, страшно.

– Мама… – мне было страшно, – мама…

Рука, как молния – скорая, мгновенная, с силой, до боли, схватила за плечо, рывком на себя, я выгнулась, уперлась как могла, руками в землю, спиной в плиту, колени под себя и изо рта только: «Мама! Мама! Мама! Мамочка…». Трещало платье, ногти остро вонзились в кожу, больно, я отворачивалась, не смотрела, страшно, страшно, хотелось выть от ужаса, но сил не было. Близко… Совсем… Подняла голову, посмотрела – мамино лицо, прямо передо мной, чернота в глазах, губы жестко поджаты – мама, но на маму не похожа. Из последних сил, лицо в лицо шепотом:

– Мама, отпусти…

*                  *                  *

Рывок! Болью, огненными клещами охватило голову, на мгновение в глазах потемнело, я качнулся, едва не упав, едва не выронив девочку из рук. А еще через мгновение, зрение прояснилось, и я увидел склонившегося надо мной Егора, крепкого, широкого в кости мужика одетого в грязный камуфляж. Я его не видел девять лет и одно мгновение: девять лет жизни девочки, и одно мгновение настоящего, живого времени.

– Как она? – Егор осторожно принял из моих рук худенькое, изможденное тельце в изодранном сарафанчике.

– Нормально, – я обессилено бухнулся задницей в пожелтевшую осеннюю траву, – жить будет.

Растянулся, прикрыл глаза рукой – минуту, мне нужна хотя бы минута – отдохнуть, отдышаться, успокоиться. Вот и еще одна жизнь, маленькая, коротенькая, всего лишь девять с копейками лет – но жизнь, и она во мне, там же где и другие, где жизнь Егора этого, крепыша Андрюхи, неслышного поджарого Тима, и других – всех тех, что остались позади, в поселениях. Все эти жизни во мне, в Адаме.

– Ты как? – Тим, конечно же Тим. Ни с кем он не общается, на привалах всегда в стороне сидит, в даль смотрит, острое, словно вырезанное из камня, лицо недвижно, глаза застывшие – смотрит. Я знаю, он был снайпером: был снайпером и там, где велись маленькие войны, и здесь, где он вычищал неугодных государству, неподходящих по политическим взглядам, идеям, делам…

– Нормально, – я убрал руку от лица, голова уже не болела, – сейчас уже…

Сел, головокружение едва чувствовалось.

– Сколько меня не было? – спросил, заранее зная ответ и заранее в него не веря.

– Секунду, – Тим пожал костлявыми плечами, – от силы – две.

– Как всегда, – я покивал, – как всегда.

Для них момент перерождения девочки из дикого боевого зомбера в человека составлял именно столько – секунду, две, а для меня – это была вся жизнь девочки. И еще хорошо, что девочки – тяжело помогать зрелым людям, невероятно сложно помогать старикам. Прожить жизнь спасенного, пройти через все, через каждую секунду его жизни до самого конца, до превращения в зомбера, а потом вывалиться сюда, в эту настоящую жизнь и убеждать себя в том, что это и есть настоящий мир, и настоящая жизнь…

Я поднялся, огляделся по сторонам. Мои собственные воспоминания возвращались медленно, неспешно, и вот уже девять лет жизни девочки становятся воспоминаниями, полузабытыми, подтертыми, будто когда-то читал я книгу про эту девочку Линду. Вспомнил куда мы шли, вспомнил зачем, вспомнил где мы сейчас.

Мы шли в город, мы шли, чтобы хоть что-то узнать, докопаться до причин происходящего.

– Девочка из ближних.

– Из ближних, – повторил Андрей, усевшийся в траве, и умолк. Он многословием никогда не отличался.

– Значит не далеко осталось! – обрадовался Егор, широко улыбнувшись, обернулся ко мне.

– Не далеко… – я приложил руку ко лбу, всмотрелся в далекий темный силуэт города. Это спорный вопрос, далеко или не очень. Ни в одной из жизней, что была во мне, я пока не увидел хоть какого-то намека на абсолютную близость к эпицентру появления боевых зомберов. Некоторых, я помнил из их жизней, успевали предупредить по телефону, некоторых предупреждали те, кому удалось убежать от зомберов, было несколько человек, что узнали о опасности из новостей, но тех кто лично видел первых зомберов или, того лучше, их появление, не было.

– Она из какого района? – спросил Тим не оборачиваясь.

– С Ленинского шоссе, там где мебельная фабрика.

– Помню, – Тим кивнул, – левее надо брать.

– Нет, Тим, ты подожди, – вступил Егор, – мебелка, она нам ни к черту! Адам, ну ты скажи, зачем нам мебелка? Надо напрямую, к институту, к институту вернее будет, скажи, Адам.

Я посмотрел на простоватое, широкое лицо Егора, оглянулся на Тима.

– Левее возьмем, между надо идти. Но это пока. Там, у Линды, не сразу началось. Сначала авария была, а потом уже понеслось. И люди орать почти сразу начали – зомберы не местные были, не знакомые. Хотя… – махнул рукой, – кто знает…

– Девчонку куда? – Тим едва заметно мотнул головой в стороны Линды, – Бросим?

– Тим! – Егор соскочил, – Ты…

– С нами пойдет. Еще людей поднаберем, во второе поселение отправим.

– Девчонка, – Тим недовольно сплюнул, – хлопотно.

– А что делать? – я пожал плечами, оглянулся на Егора, а тот, дурень, улыбался блаженно. Что с него взять: хоть и ВДВешник, а душой – дите малое, помню, как он в армии свой кругляк масла не доедал, котенку носил. – Время сколько?

– Два доходит, – ответил Андрей.

– Тим, что скажешь?

Номинально в группе старшим был я, но фактически руководил Тим. Город и пригород он знал как свои пять пальцев и никто лучше него не смог бы найти безопасное место для ночлега.

Тим все таки отвернулся от далекого города, оценивающе посмотрел на бревенчатую хибару в которой пряталась Линда еще будучи боевым зомбером, похлопал по цевью винтореза.

– Дальше идем, там заправка будет кирпичная, с решетками, с железной дверью.

– Идем, – я кивнул, бросил, не оглядываясь, Егору, – девчонку ты несешь.

Егор вздохнул, но спорить не стал. Мы пошли вперед по растрескавшейся асфальтовой дороге. Впереди, над черным серпантином, дрожало жаркое марево – припекало.

Когда все это началось – не знаю и даже не подозреваю. Видел, да, много раз уже видел в чужих воспоминаниях, но сам ничего не помню. Просто однажды, шестого, а может и пятого мая, в первые теплые дни лета, выплеснулись на улицы толпы боевых зомберов, только тогда их не так называли. Проще было: мертвяки, зомби, упыри, жмуры. А боевые зомберы – это придумал один сухонький старикашка – профессор, Игорь Викторович, я его возродил еще в самом начале, когда первое поселение только-только формировалось.

Зомберы, хотя действовали дико, но планомерно: в первую очередь хватали людей: хватали и смотрели в глаза, в упор, с расстояния в несколько сантиметров и тогда человек обращался в такого же зомбера. Когда все люди в округи были инициированы зомберы переходили ко второй части программы: обрывали провода, крушили технику, ломали машины, квартиры взламывали, в которых еще прятались люди. Такое поведение случайным не назовешь – явно боевая программа, военная разработка. А еще они поддерживали свою жизнеспособность: питались, вскрывали магазины, ловили и жрали мелкую живность – не жировали, но и с голодухи не дохли.

Из воспоминаний Тима, который явно не собирался сдаваться, когда на его загородную дачу вломилась толпа зомберов, я узнал, что они имеют достаточно хороший инстинкт самосохранения. Когда Тим, забаррикадированный в доме, вытащил из нычки под полом АПС и стал вести прицельный огонь, зомберы рассыпались в стороны, и напролом, как в фильмах про зомби, не ломились. Тим долго тогда отсиживался, у него, если честно, есть паранойя, не скажу, что она беспочвенна, но факт остается фактом. Запасов у него в доме было не мало, и все больше консервы да крупы, к тому же еще и решетки на окнах у него были, да еще и двери упрочненные, да еще и вход с дополнительным тамбуром – хорошо он окопался. Если бы не слабоватый пол чердака, то может и сейчас бы дома отсиживался, отстреливался. А так, залезли зомберы на крышу, разбирать стали, а потом толпой ходили по верху, пока одна доска с треском не проломилась и посыпались к Тиму нежданные гости как из рога изобилия. И тогда он отбивался уже вручную, хорошо отбивался, знатно, но задавили, мясом, толпой…

А еще у одного возрожденного в воспоминаниях я видел, как зомбер, бывший мент, после того, как по нападающим зомберам был открыт огонь, выхватил из кобуры свой табельный ПМ и стал палить по защищающимся людям. А еще зомберы могли общаться, было такое чувство, что они сообща, именно сообща, выбирают направление движения. В воспоминаниях одного парня, паркурщика, я видел, как он легко, по балконам, взобрался на крышу пятиэтажки, вчесал со всех ног на другую сторону, с разбегу сиганул на высоченный тополь, соскочил на землю и попал в окружение зомберов, будто они его ждали. Короче – зомберы были еще те твари. Единственное, в чем я был уверен абсолютно, – это в том, что зомберы не умеют управлять транспортом. Ни в одном воспоминании возрожденцев, я не видел того, чтобы зомбер выскакивал из машины, я не видел зомбера за рулем – это давало надежды на то, что распространение зомберов все же не такое быстрое и, возможно, где-нибудь им смогут дать отпор… Надеюсь.

К вечеру стало чуть попрохладнее, да и дорога пошла вниз – идти стало легче. Егор, хотя Линда уже пришла в себя и могла худо-бедно идти сама, все еще частенько брал ее на руки, сажал на плечи, и рассказывал ей какие-то глупости, сюсюкался. Был он, вроде бы, даже счастлив. Из его воспоминаний я прекрасно знал, что он всегда хотел стать отцом, вот только с бабами ему не везло: то стерва попадется, то шалава, а другие ему, почему-то, не встречались – прям злой рок какой-то.

Тим шел впереди, винтарь все так же болтался на груди. Он, казалось, не уставал, шаг был все такой же размеренный, легкий.

Андрей шел сзади, частенько вздыхал, перебрасывал тяжелый РПК на другое плечо, его ботинки громко бухали об асфальт. Здоровый мужик, серьезный, замкнутый. Я помнил, что таким он стал после того, как по пьяному делу чуть не угробил одного зарвавшегося, блатного, солдатика. Долго он тогда «висел на волоске», полоскали его и так и этак, пока не отправили в горячую точку. Наверное думали, что сгинет, но Андрей выжил, правда после того, как вернулся, перестал пить, стал бежать от драк. Его и взяли по глупому, налетели на него зомберы посреди ночи, когда он из гаража домой возвращался, а Андрей подумал, что гопота его в оборот берет. Попытался убежать, так его навстречу прижали, тут бы самое время кулаки в ход пустить, он бы отбился – я видел, как он до того метелился, но… Андрей руками закрылся, повалился ничком на землю, и ждал, что сейчас его будут пинать. Не пинали: подмяли, руки от лица оторвали и инициировали.

– Вон она, – подал голос Тим и указал рукой вперед, – почти пришли.

Я честно вгляделся вдаль, но ничего не разглядел: вечерний сумрак – все сливалось в сплошную темную массу.

– Вот, Лидусь, – Егор почему-то назвал Линду не иначе как Лида, или Лидусь, – сейчас придем, консервы откроем! Есть хочешь?

– Ага, – Линда кивнула, – и пить.

– Пить, – звякнула фляжка, – держи.

– Спасибо.

– Тише! – громко шикнул Тим, вскинул руку.

Все разом притихли, только было слышно, как Андрей сбросил пулемет с плеча, взял наизготовку. Тим смотрел вперед, не двигался, стали слышны звуки вокруг: стрекот сверчков, шум сухой травы, где то далеко, над дальним болотом, громко кричала чайки.

– А что там? – тихо спросила Линда, Тим обернулся, обжег девочку злым взглядом, и снова уставился вперед, в темноту. Линда притихла.

Тим перехватил винторез поудобнее, вскинул, будто целиться собирался, я потянулся к ПММ.

– Не знаю, что там, – Тим говорил не громко, взгляда от дороги он не отрывал, – может собака, не разглядел. Движение было. Идем медленно. Андрей, наперед.

Андрей, громыхая берцами, скоро прошел вперед, встал рядом с Тимом, поводя стволом РПК и стороны в сторону. Медленно двинулись вперед.

Тим держал винторез наизготовку, уперев приклад в плечо.

– Вон! – вскрикнул он и одновременно с этим раздался едва слышный выстрел, далеко впереди пуля высекла сноп искр из придорожного камня, и тут же мелькнула тень. Небольшая. Андрей вскинул пулемет и дал короткую очередь.

– Попал? – спросил Андрей у Тима. Сам он ничего не видел в такой темноте, стрелял на движение.

– Нет. – Тим прищурился, – Собака, наверное. Пошли помалу.

– А они в собаку не попали? – спросил Линда тихо у Егора.

– Нет, ты что, дядя Тим животных любит. Тим, скажи.

– Люблю, – буркнул Тим через плечо.