© П. Пепперштейн, текст, рисунки, 2018,

© ООО «Новое литературное обозрение», 2018

* * *

Холодный центр солнца

В середине двадцать первого века человечеству пришлось решительно изменить свои представления об устройстве и истории Вселенной. Процесс этого пересмотра был запущен еще в конце двадцатого века, и в это дело внесло свою лепту немалое количество пытливых умов: кое-какие из них работали в глубокой тайне, и до сих пор о них ничего неизвестно, настолько филигранно они зашифровали себя (или же их спрятали другие). Но издавна случались ученые, делавшиеся знаками своих времен; и хотя широкая публика не находила в себе достаточно прилежания, чтобы вникнуть в суть их научных открытий, но все же эта неприлежная публика почти сразу ощущала на себе последствия изменений в картине мира, и некоторые яркие свойства ученых, сделавших сенсационные открытия, свойства их тел или душ, становились аллегориями тех превращений всеобщего знания, которые эти ученые совершали, словно публичные или, наоборот, сокровенные маги.

Так, подлость и мстительность Ньютона ассоциируется с законом земного тяготения, дзенское миролюбие Эйнштейна стало эмблемой теории относительности, а болезнь Стивена Хокинга, превратившая его в инвалида, тотально зависимого от технических устройств, связывается в сознании масс с невыносимой тяжестью знания о физике темного вещества, о черных дырах и о космосе, бесконечном и бесконечно однообразном.

Математик Григорий Перельман, чьи открытия так или иначе глубоко повлияли на представления о материальных свойствах Вселенной, привлек к себе острейшее внимание со стороны средств массовой информации благодаря другому личному качеству – бескорыстию.

Его отказ от двух миллионов долларов, присужденных ему в качестве премии за совершенные им научные открытия, стал лицом самих этих открытий – если человека из публики (человека, обо всем информированного, но ничего толком не знающего) спросить, в чем заключена суть открытий Перельмана, он (если пожелает быть искренним) ответит, что суть этого научного прорыва заключается в отказе от двух миллионов долларов. Странно, но невежа, высказавшись в этом духе, окажется прав – отказ от крупной суммы денег, совершенный математиком, специалистом в области чисел, сделал Перельмана героем эпохи, свихнувшейся на деньгах.

«В центре циклона тихо и спокойно», – написал американский исследователь ЛСД Джон Лилли, и ему вторит американский же фантаст Роджер Желязны: «В центре Дворов Хаоса царит тишина и абсолютный порядок». Следуя этой логике, можно воскликнуть, что милосердный Христос распят в центре мира зверств, а спокойный Будда восседает в центре мира тревог. Лотос Забвения цветет в эпицентре Памяти, питая ее своим соком (лотосовым молоком). Улыбающийся одними лишь уголками губ Леонардо создал икону эпохи воплей, а бессонный Сталин является центром оцепенелого сна, в который массы погружаются под влиянием массового террора. Подобным образом в эпицентре мира глобального капитализма начала двадцать первого века располагалась нищая квартира в Купчино, в многоквартирном доме на одной из героиновых окраин Санкт-Петербурга – квартира Перельмана, дверь которой осталась закрыта для тех, кто принес ему деньги, точно так же как для многочисленных журналистов. То время свихнулось не только на теме денег, но и на теме публичного внимания, а бескорыстие Перельмана является лишь одним из проявлений его социопатии – впрочем, от слова «социопатия» откажемся, лучше назовем это «любовью к одиночеству» или «мизантропией».

Впрочем, Перельман не одинок – по свидетельству его соседей по многоквартирному дому, он окружен множеством тараканов, которым оказывает покровительство, особенно в трудные для тараканов дни, когда в доме проводится замор насекомых: в эти ядовитые дни все тараканы в здании спасаются на территории Перельмана, куда хозяин не пускает тех, кто вершит тараканий геноцид. Это поведение ученого, вкупе с его бескорыстием, может навести на вполне обоснованную мысль, что в обществе будущего не будет не только денег, но и людей. Кроме ученого мужа и тараканов в этой центральной квартире мира еще проживает матрас, на котором Перельман спит (кстати, других вещей там нет), – этот матрас (как сообщают соседи, главный источник информации о Перельмане) остался от предшествующего владельца квартиры – опустившегося алкоголика.

Итак, отказ Григория Перельмана от двух миллионов долларов, совершенный в 2009 году, имел общественный резонанс. Этот поступок гениального фрика из Купчино повлиял и на меня, тогда молодого и преуспевающего американского бизнесмена. Я был неплох в математике, крайне талантлив в экономике и финансах, имел весьма смутное представление о физике Вселенной, любил спорт, кокаин, белую одежду, белые дома, белые автомобили и белых лошадей. Что же касается женщин, то я жить не мог без высоких стройных негритянок, наделенных абсолютно светлыми глазами и ломкой, слегка заплетающейся походкой. Скажу сразу, что и сам я чернокожий, хотя и остерегусь употреблять в отношении себя слово «афроамериканец», поскольку черты моего лица свидетельствуют о том, что предки мои явились не только из Африки, но также из Индии. К тому же судьба одарила меня нелепым, на мой взгляд, именем – Оливер Кент.

Услышав о Перельмане и его эксцентричных выходках, я поначалу лишь хихикал, начинив кокаином свой длинный, черный афро-индийский нос. Мои деловые дела в тот момент шли так хорошо, я был так везуч и успешен, так богат, что почти не вылезал из депрессий. Я глупо хихикал и даже повизгивал от радости (что пестрыми цветочками произрастает на полянах моего отчаяния), но потом все же заинтересовался, за какие, собственно, подвиги обитателю тараканьей квартиры хотели вручить два миллиона, которые, как выяснилось, ему не нужны. Заинтересовался не из-за отвергнутых денег (сумма эта, по тогдашним моим доходам, не казалась мне гигантской), а потому что в глубине души я всегда любил математику. Эта вспышка математического интереса повлекла неожиданные последствия: я продал бизнес, получил второе высшее образование (физико-математическое) и стал ученым не менее великолепным, чем перечисленные выше подлец, дзен-мастер, мученик и святой. Но что я смог бы без них?

И прежде прочих Перельман и его открытия дали мне в руки ключи к безумным гипотезам, которые впоследствии подтвердились. Я, Ол Кент, совершил в 2022 году переворот в астрофизике, доказав, что планета Земля гораздо древнее Солнца и что история ее прошлого и возможного будущего – это «Большой Дрейф» по различным галактикам. В 2031 году я получил Нобелевскую премию за утверждение так называемой «новой, геоцентрической модели Вселенной». Я доказал, что Земля находится в центре целой системы солнц, и, хотя этот центр постоянно смещается, все же колоссальная конфигурация галактик снова и снова формирует себя так, чтобы удерживать в своем пустом центре бегущий или шныряющий «принцип жизни», воплощенный во влажном лице земного шара.

И хотя для того, чтобы доказать релевантность новой, геоцентрической модели, мне пришлось неимоверно усложнить само понятие «центра» (впрочем, неизменно сохраняя в «центре центра» математический ноль, средоточие старого координационного креста), все же человечество услышало фразу «Подвинься, Коля!», произнесенную мной на русском языке с приятным акцентом в одном из радиоинтервью (я имел в виду Коперника, конечно). «Move your ass, Nick!» – торжествующе и повсеместно звучал американский аналог этого пароля, и даже подростки 30-х годов двадцать первого века танцевали под эхо этой фразы, бесчисленно отраженной в потоках той музыки, под которую тогда танцевало все более или менее харизматическое малолетство.

Так, в вихре веселых отпетых звучаний, Вселенная Коперника умерла, и ее отпели. На смену ей пришла Вселенная Кента – и я оказался живущим в мире, прозванном в мою честь. Меня называли отцом этой Вселенной, но это не превращало меня в ее хозяина, и в этом обнаруженном мною мироздании я оставался столь же пылким и несчастным, каким родился. Впрочем, я счастья не искал. Не счастья жаждало мое сердце, но знания. Новое открытие предстояло мне совершить. Я ощущал это всем своим небольшим черным телом, оно говорило мне, что следует еще кое-что существенное уяснить себе относительно Солнца.

Я всегда любил Землю и горжусь тем, что утверждение мною новой геоцентрической модели Вселенной дало повод к новому обожествлению нашей таинственной планеты – такому всеохватному обожествлению, которого она не ведала даже в докоперниковские времена. Совершенный мною переворот в астрофизике способствовал тому, что планетарная власть наконец-то перешла в руки экологов. Это, к сожалению, произошло с опозданием, ибо планета к этому моменту оказалась настолько истерзана людьми, их безумием, алчностью и тошнотворной жаждой, что шарообразное тело Земли стало источать флюиды пусть и не окончательно смертельной, но все же очень опасной болезни. Но лучше поздно, чем никогда – капитализм рухнул, на смену ему пришел экосоциализм, принявший форму затейливой теократии, и божественная жизнь Земли продлилась. Двуногие твари роптали, ибо новая экотеократия к людям нежных чувств не питала и держала их в черном теле (таком, как мое). Человеческие гады трепетно хранили в своих норах пестрые ошметки рухнувшей цивилизации потребления и прогресса, хранили даже технические устройства (хотя за это власти сурово карали), хранили даже уцелевшие осколки того стеклянного купола, что назывался некогда рекламой: да, хранили и дрочили украдкой на эти запретные кусочки ядовитой яркости. Поступал так и я.

Итак, я выслужился перед лицом Земли, но униженная звезда смотрела на меня с неба – звезда, которой Коперник подарил корону, а я отобрал. Впрочем, звезда не таила на меня обид, она просто хотела, чтобы я разгадал ее тайну. И я разгадал. И за это получил еще одну Нобелевскую премию. От денег я не отказывался, в экосоциалистическом обществе они все равно не имели особого значения: на все великолепные деньги, врученные мне шведским королем, я смог бы один раз выпить дайкири, правда, из очень специального бокала. Тайна нашего времени, равно как и тайна любого другого времени, находится в ведении физики, а физика (как бы ее саму это знание ни тревожило) произрастает на почве метафизики и в эту же почву затем и уходит, дабы ее насытить. И хотя получеловечество стоит на пороге открытий куда более страшных, чем те, что я совершил, все же эльфы порхают над бездной, и в переплетениях сетчатых зеркал на их стрекозиных крыльях вспыхивает свет далекого будущего.

Я разгадал тайну Солнца. В центре этого газового сгустка находится точка абсолютного холода. Так называемая точка О (в данном случае перед вами не ноль, а буква, скрывающая в себе звук). Я вычислил температуру этой центральной точки Солнца – ее минус равняется вывернутой наизнанку сумме температур всех остальных точек Солнца, кратной физической секунде регулярного излучения. Здесь сейчас не появятся формулы. Зачем? Эти математические формулы и так высечены на стали, мраморе, серебре, золоте и на человеческих черепах. Я так люблю черепах! Они ковыляют или дремлют повсюду в траве моего сада.

Среди этой травы, где темные панцири бродят словно шляпки крепких ходячих грибов, сидит моя дочь – жирная востроглазая трехлетка с шарообразной копной мелкокурчавых волос. Она сидит среди яркости дня, как смоляное чучелко из сказки про хитрого кролика. А я, хитрый изможденный кролик, по-прежнему облаченный в белую модную одежду, стою у края бассейна со стаканом золотого дайкири в руках. Вот они, нежные осколки капитализма! Вот они – светоносные осколки рекламы! Я гляжу на кубики льда, плавающие в алкоголе. Что я рекламирую? Я рекламирую холод. Лед в стакане – только он уцелел в строю погибших американских богов. Я стою, слегка раскачиваясь на неимоверно высоких каблуках, крайне низкорослый, все еще немного молодой элегантный красавчик. Лицо у меня как у Кафки, если бы он родился черным. Такой же, как у дочурки, шар жестких мелкокурчавых волос вокруг головы – словно второй, внешний мозг.