Глава 1

Я долго не могла поверить, что оно действительно было – моё детство. Оно пряталось, как больной зуб, который научилась не трогать языком. Жила дальше. Работала. Улыбалась. Даже любила, наверное. Но стоило кому-то сказать «мама», как внутри поднималась волна, не боль, нет, – что-то вроде холода, обволакивающего изнутри. Ни слёз, ни обид, ни нужных слов. Только внутреннее знание: туда возвращаться нельзя.

Я не была брошенной. У меня был дом, тетрадки в клетку, зимняя куртка и чай с вареньем. Но я росла в пространстве, где любовь была чем-то… вне меня. Не поливом, а прогнозом погоды: может быть, случится. Может быть, нет. Никто не бил. И это самое страшное. Потому что не к чему прицепиться. Не за что упрекнуть. Всё вроде было. А тепла не было.

Мама была уставшей. Такой уставшей, что любое моё движение – крик, радость, вопрос – вызывало в ней раздражение, как будто я вторгалась в её право на тишину. Папа был добрым, но отстранённым. Вечный участник второго плана. Всё, что я запомнила – его спина у телевизора и запах табака на подушке. Он не был плохим. Он просто был… другим. Где-то далеко, в своём мире.

Я научилась быть удобной. Тихой. Угадать, что нужно сказать, чтобы не вызвать недовольства. Не быть «слишком». Не просить лишнего. Не плакать слишком громко. Не смеяться, если это мешает. Я училась выживать в мире, где никто не хотел быть злым – просто никому не было до меня дела.

Самое больное – не ругань. А безразличие. Когда тебя не замечают. Когда смотришь в мамины глаза – и не находишь в них себя. Только усталость. Только досаду. Только желание, чтобы ты быстрее ушла.

И я ушла. В книги. В мечты. В вымышленные дома, где мамы гладят по голове, где можно не бояться обнять, где можно что-то сказать не по сценарию – и тебя всё равно любят. Я пряталась в вымышленных мирах, потому что реальный был слишком колючим.

Но детство – это не то, что заканчивается в 12. Оно как вода, впитывается в кожу, и потом, даже через тридцать лет, ты чувствуешь: я по-прежнему жду, чтобы меня заметили. По-прежнему думаю, что любовь нужно заслужить. Что если я замолчу, подожду, угожу – тогда, может быть, кто-то останется. Не уйдёт.

И самое трудное – это признать, что в тебе живёт девочка, которую не любили. Не потому что была плохая. А потому что вокруг были взрослые, не способные любить. Со своими травмами. Со своей усталостью. Своей глухотой. И эта девочка – не исчезла. Она тихо сидит внутри, не мешает, но каждую ночь ложится с тобой в постель и просыпается вместе с тобой утром. Она – твоя.

Я долго не могла её увидеть. Стыдилась. Думала: «Ну и что? У всех так. Это не повод ныть». Превращала её в силу. Училась быть сильной. Независимой. Самой себе всё: и мама, и стена, и броня. Но в глубине всегда оставался тонкий голос: «А можно – просто чтобы любили?» Без заслуг. Без борьбы. Без этой вечной гонки за вниманием.

Когда я впервые заглянула туда – честно, не убегая, не придумывая оправданий, – мне стало страшно. Там было пусто. Не было ярких травм, не было острых сцен. Только тишина. Холодная, плотная тишина. И эта тишина оказалась страшнее крика.

Ты растёшь в доме, где нет слов «я горжусь тобой», «я тебя люблю», «я рядом». Зато есть: «Что опять?», «Отстань», «Ну ты и дурочка». И эти фразы потом живут в твоей голове, как внутренний редактор. Когда делаешь что-то новое – он шепчет: «Ты опять позоришься». Когда хочешь попросить о поддержке – он напоминает: «Ты никому не нужна». Когда любишь – он боится: «Скоро уйдут».

Я много лет училась говорить с этой девочкой. Не громко. Не сверху. Не как взрослая с инфантильной. А как равная. Та, что наконец увидела: всё, чего тебе не дали, ты можешь дать себе сама. Не сразу. Не идеально. Но можешь.

Иногда я покупаю ей мороженое. Настоящее. Шоколадное, как в детстве. Иногда лежу под пледом и просто глажу себя по руке – не от невроза, а от нежности. Иногда пишу письма. Короткие. Без пафоса. «Я вижу тебя. Прости, что не замечала раньше. Теперь я рядом». И это работает. Не как магия. А как практика любви. Тихой, настойчивой, неживописной.

Потому что раны детства не требуют грандиозного исцеления. Им нужно – быть увиденными. Услышанными. Им нужно, чтобы ты осталась, когда снова темно.

Иногда мне снится дом. Он похож на мой, но в нём тепло. В этом сне мама не улыбается – но она садится рядом. Просто сидит. Не гонит. Не стонет. Просто остаётся. И я просыпаюсь с комом в горле, но уже без страха. Потому что понимаю: даже если в реальности этого не было, внутри меня теперь есть то, что может это дать.

Любовь – не то, что мы получаем. Это то, что учимся выращивать.

И если ты читаешь это, и внутри тебя живёт такая же девочка – знай: ты не одна.

И то, что с тобой произошло, не делает тебя недостойной. Оно просто объясняет, почему тебе до сих пор бывает так больно.

Но ты уже выросла.

И теперь можешь быть той, кто останется.

Кто погладит. Кто скажет: «Ты – есть. И я рада, что ты – есть».

Этим всё и начинается.

Глава 2. Когда тебя не выбирали

Есть боль, у которой нет события. Нет даты, когда всё надломилось. Нет фотографий, по которым можно сказать: вот она, травма. Есть просто жизнь – такая, как была. Рядом были взрослые, но не было ощущения, что тебя выбрали. Что именно ты – желанная, любимая, важная. Не из-за оценок, достижений, поведения. Просто – потому что ты есть.

Когда тебя не выбирают, ты всю жизнь стараешься заслужить то, что другим достаётся просто так. Ты сравниваешь себя с теми, кого любили громко, явно, без стыда. И думаешь: наверное, со мной что-то не так. Наверное, я изначально не та. И начинаешь жить, как будто надо быть лучше, удобней, тише, мудрее, красивей, чище, скромней – лишь бы, может быть, наконец тебя выбрали.

Меня не выбирали. Меня сажали рядом, потому что так было положено. Меня кормили, потому что я голодала. Меня одевали, потому что зима. Но я всегда чувствовала: на самом деле, никому неинтересно, кто я. Что я люблю. Чего боюсь. Чего жду. Всё, что от меня требовалось – не мешать. Не задавать лишних вопросов. Не занимать лишнего места. Быть. Но не слишком.

Это ощущение – оно не уходит. Оно врастает в спину, в походку, в голос. Ты входишь в комнату и уже заранее просчитываешь: насколько громко ты говоришь, не слишком ли ты близко стоишь, не мешаешь ли чьим-то ожиданиям. Ты уже не ребёнок. Но в тебе живёт девочка, которая боится быть лишней.

Иногда я вспоминаю один эпизод. Мне было лет семь. Я принесла из школы рисунок. Там был дом – корявый, с заваленной крышей и кривыми окнами. Но я рисовала его долго, старалась. И когда протянула маме, она даже не посмотрела. Просто сказала: «Опять фигнёй страдаешь». И всё. Я помню, как окаменело внутри. Я не расплакалась. Просто больше не рисовала.

Вот так и учишься жить: не быть помехой. Не лезть с собой. Не ждать. Особенно – не ждать. Потому что ждать – это боль. А если ничего не ждёшь, то, может быть, и не так больно.

Но это ложь. Потому что ждать не перестаёшь. Просто глубже прячешь это ожидание. И когда кто-то появляется рядом – вдруг начинается голод. Как будто вся ты – это жажда быть замеченной. Услышанной. Принятой. И снова начинаешь делать всё, чтобы тебя выбрали. И снова не выбирают. Потому что ты сама себя не выбираешь. Ты всё ещё живёшь по чужому сценарию. Всё ещё надеешься, что в чьих-то глазах появится то, чего не было в детстве: тепло, направленное именно на тебя.

Я долго винила себя. Думала, что это слабость. Что я инфантильна, недоработана, недолюблена – и в этом моя вина. А потом стала смотреть иначе. Не глазами взрослой, которая требует от себя совершенства. А глазами той девочки. Маленькой, испуганной, но такой живой. Она хотела одного – быть нужной. Не за что-то. Не потому что. А просто.

И когда я стала учиться быть рядом с ней – не с позиции воспитателя, а с позиции равной – многое изменилось. Я перестала гнаться за вниманием. Перестала становиться лучше, чем я есть. Перестала пытаться доказать, что достойна. Просто осталась. С собой. Со своей реальностью. Со своей историей.

Выбирать себя – это не про эгоизм. Это про то, чтобы не предавать себя снова. Не становиться той, кто снова говорит: «Ты лишняя. Ты мешаешь. Ты не та». Мы не обязаны быть сильными всё время. Мы не обязаны быть мудрыми, просветлёнными, удобными. Мы имеем право быть.

Я не говорю, что теперь мне легко. Иногда я всё ещё хочу быть услышанной. Иногда голос из прошлого шепчет: «Ты перебарщиваешь». Иногда я сжимаюсь, когда кто-то отвергает. Но теперь я знаю: это не провал. Это старая память. Это тело, которое помнит, каково это – когда тебя не выбирали. И я просто дышу. Не бегу. Не стараюсь заслужить. Просто дышу – рядом с этой памятью. Как с тенью. Не гоню её. Не отрицаю. Просто остаюсь.

Иногда мне хочется сесть напротив себя той – маленькой – и сказать ей то, чего не сказали тогда:

«Я выбрала тебя. Ты – не ошибка. Ты – не обуза. Ты – не помеха. Я вижу тебя. Я слышу. Я не уйду».

Эти слова не решают всё. Но они – как вода. Постепенно оттаивают то, что было заморожено. И с каждым разом мне становится проще говорить: я есть. Я могу быть. Не для кого-то. Не ради. А просто – быть.

И в этом – начало настоящей любви. К себе. Не как концепции. А как возвращённому теплу.

Когда не надо больше просить. Потому что ты уже рядом.

Глава 3. Мама, которая не могла

Я долго не могла назвать её по имени – внутри себя. Для всех она была «мама». А для меня – кем-то сложным. Человеком, от которого зависела вся моя маленькая жизнь и одновременно – тем, кто меня не выбрал. Это не значит, что она была плохая. Скорее – уставшая, растерянная, когда-то поломанная и так и не собравшая себя обратно.

Я долго хотела её понять. Слишком долго. Искала в её прошлом объяснение своего настоящего. Знала, что её саму не любили. Что бабушка была жёсткой, тревожной, что ласку у них не хранили, а прятали, как слабость. Я слышала эти рассказы: про сиротство, про войну, про тяжёлую жизнь. И я сочувствовала. Правда. Но внутри всё равно оставался голод. Потому что сколько бы я ни понимала – мне от этого не теплее. Я не грелась объяснениями.

У нас не было разговоров. Были команды. Замечания. Обязанности. А потом – молчание. Она не спрашивала, что я чувствую. Не интересовалась, что мне нравится. Она не знала, кто я. И не хотела знать. Всё, что нужно было – чтобы я соответствовала. Чтобы не позорила. Чтобы была, как надо.

Иногда, глядя на других матерей, я ловила себя на чувстве: зависть. Не злой. А детской, пронзительной. Как будто мир устроен несправедливо: кому-то досталось тепло просто так, а кому-то – пожизненное объяснение, что ты «слишком». Слишком чувствительная. Слишком шумная. Слишком самостоятельная. Слишком какая-то.

Но теперь я понимаю: мама просто не могла. Не знала как. Не умела. У неё не было слов любви, потому что ей их никто не говорил. У неё не было практики ласки. Её саму не гладили по волосам, не говорили: «Ты – моя». Она выживала. И я стала частью её выживания. Обязанностью. Ролью. Функцией. И чем меньше я требовала – тем легче ей было. Поэтому я быстро поняла: лучше быть тихой. Лучше не хотеть.

Иногда я думаю: может быть, она и любила. По-своему. Как умела. В том, что не выбросила. В том, что гладила мои вещи. В том, что не позволяла мне идти на улицу без шапки. Может быть. Но это не то, что грело. Это было как суп без соли. Можно есть, можно жить – но вкус не запомнится.

Я помню один момент. Уже во взрослом возрасте. Мы с ней сидели на кухне. Чай. Тишина. Она вдруг сказала: «Ты всегда была сложная. Мне с тобой тяжело». Не со злом. Просто констатация. И я кивнула. Как будто снова стала той девочкой, которая молчит, чтобы не осложнять. Только внутри всё оборвалось. Потому что я не была сложной. Я просто была живой. Хотела чувств, слов, прикосновений. А в её системе координат это было слишком.

Я ушла от неё не в один день. Не физически. А внутренне. Сначала – в подростковом бунте. Потом – в раннем взрослении. А потом – в бесконечной попытке доказать, что я чего-то стою. Каждое достижение – как крик: «Посмотри на меня. Гордись. Заметь». Но она не видела. Или делала вид, что видит, но без души. Как будто между нами – стекло.

Сейчас, когда мне столько же лет, сколько было ей тогда, я начинаю понимать. Не оправдывать, нет. Но видеть шире. Я вижу женщину, которая не успела пожить своей жизнью. У которой были свои раны, свои неудачи, своя нереализованная мечта. И я – её напоминание об этом. Не потому что я виновата. А потому что ей было больно смотреть.

Иногда я думаю: а могла бы она быть другой, если бы жила в другом времени, с другим мужем, с другими опорами? Может быть. Но я не жду этого больше. Я не хочу переписывать сценарий. Я хочу отпустить.

Когда я стала мамой себе – я не делала это в противовес. Я не строила дом «не как у неё». Я просто стала давать себе то, чего не было. Иногда неловко. Иногда поздно. Но искренне.

И теперь, когда в теле поднимается то старое: обида, голод, ожидание – я не бегу к маме. Я иду к себе. Сажусь. Дышу. Спрашиваю: «Чего ты хочешь?» Иногда – просто быть обнятой. Иногда – разрешения ничего не делать. Иногда – услышать: «Ты хорошая». И я даю себе это. Медленно. Без лозунгов. Без насилия.

Я не жду, что она когда-нибудь изменится. Не жду звонка, в котором прозвучит: «Прости. Я была неправа». Это было бы красиво, но это – не про нас. Она не изменится. Но я могу. Я уже. Я – есть.

И с каждым разом мне всё проще видеть в ней не только свою мать, но и женщину. Тоже уставшую. Тоже не спасённую. Тоже ту, кого не выбрали. И, может быть, это и есть самое честное примирение: не идеализация, не прощение, не обнуление, а просто – признание. Она не могла. Я смогла.

А значит, эта история заканчивается не там, где началась.

А там, где я выбираю себя. Снова. И снова. И снова.

Глава 4. Я больше не зову