«Жду "Инсталляцию №3". Посмотрим, научился ли ты чему-то. Ваш критик, Марк Ильин».

С этой провокационной статьи все и началось. Бывший арт-критик Марк Ильин, решив вернуть себе славу, публично бросает вызов маньяку, известному как «Непризнанный Зритель». Убийца, превращающий свои преступления в шокирующие перформансы, принимает вызов.

Отныне каждый труп – это новая «работа», адресованная лично Ильину. Каждое письмо маньяка – рецензия на его критику. Чтобы выжить, Ильину придется спуститься в ад собственного тщеславия и сыграть по правилам того, кто довел его философию до логического абсолюта.

ПРОЛОГ

«Это будет не убийство. Это будет творение.

Монолог в багровом».

До того как город содрогнётся от имени «Непризнанный Зритель», оставалось три дня. А в этот миг он сидел в кафе напротив галереи «Каприз» и пил холодный капучино. Вкус был отвратителен, как и всё в этом мире-бутафории. Его внимание было приковано к человеку по ту сторону улицы – Дмитрию Соколову. Галерист вышел покурить, его сытое лицо исказила гримаса раздражения, пока он говорил по телефону. «…Нет, я тебе говорю, это не искусство, а позёрство! Без моей галереи он никто… Пусть попробует выставиться у Беликова, посмотрим, сколько продержится…» Он слушал и чувствовал, как холодная уверенность наполняет его. Да, он был прав в выборе. Соколов – идеальный первый холст. Олицетворение системы, торгующей воздухом и предавшей всё, что должно быть священным. Идея оформилась, кристаллизовалась.

Это будет не убийство. Это будет творение. Монолог в багровом.

Вечером перед действием он провёл свой ритуал. В студии, пахнущей скипидаром и озоном, он достал из старой шкатулки новые перчатки – тончайшая вишневая кожа. Надел их, медленно растягивая на каждом пальце, наслаждаясь идеальной посадкой, этим вторым кожей. Затем принялся за инструменты. Длинный скальпель с перламутровой инкрустацией на рукояти – подарок отца-хирурга. Спирт, стерильная вата. Методичное, почти любовное протирание лезвия до зеркального блеска. Это был не просто способ уничтожить улики. Это была медитация. Та самая тишина и чистота перед началом, что рождает гений.

Потом он сел в кресло, выключил свет и погрузился в пустоту. Внутри него рождалась композиция. Поза, свет, каждый предмет в комнате Соколова. Он видел это с фотографической четкостью. Это был его холст. Его краски – сама жизнь, медленно истекающая в идеально выверенную форму.

В ночь премьеры он стоял на коленях в центре тихой гостиной, поправляя складку на занавеске. Всё было безупречно. Каждый луч света, каждый оттенок кожи его «натурщика» – всё это были элементы сложного предложения, которое завтра утром прочтут следователи. Они ничего не поймут. Они будут тыкаться в следы перчаток, в возможные входы и выходы. Они увидят лишь труп. Они слепы. Но он верил – по-настоящему верил, – что должен найтись хоть один человек, который увидит за этим искусство. Не кровь, не ужас, а красоту абсолютного контроля. Гармонию последнего вздоха, застывшего в идеальной форме.

Он отступил на шаг, окидывая работу взглядом. Да. Это было лучшее на данный момент. Прелюдия к чему-то гораздо более грандиозному.

Сложив свои инструменты в изящный кожаный футляр, он бросил последний взгляд на творение. В его голове уже рождались слова. Не оправдания, нет. Анализ. Интерпретация. Критический разбор. Кто-то должен был это написать. И этим кем-то придётся стать ему самому.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

– Марк Ильин«Опа, Дмитрий… Даже свой уход в небытие обставил, как высокохудожественный жест».

День начался с трёх таблеток анальгина и вчерашнего кофе, постоявшего на подоконнике. Горечь во рту была лишь слабым эхом той, что разъедала его изнутри. Марк Ильин, бывший арт-критик, чьё имя ещё пять лет назад заставляло галеристов нервно потирать руки, сидел перед мигающим курсором

в пустом окне текстового редактора.

Тема будущей статьи – «Смерть метафоры в уличном искусстве» – казалась ему сейчас таким же лицемерным надгробием, как и всё его профессиональное существование. «Смерть метафоры, – проворчал он, отпивая гущу со дна немытой чашки. – А что ей еще делать, когда ее похоронили такие гробовщики, как я?»

Его просторная «однушка» была не просто «завалена книгами» – это был музей его собственного падения. Груда грязной посуды на столе мирно соседствовала с дорогими каталогами парижских выставок десятилетней давности. На стене висел прошлогодний календарь с перекошенным листом, застывшем на забытом августе. Пыль покрывала всё ровным, немым ковром.

Эту ночь он провёл за карточным столом в лофте какого-то богатого наследника, с холодным отчаянием проиграв последние деньги, которые собирался отдать за долги. Вернувшись под утро, он рухнул в одежде на кровать. А теперь, проснувшись спустя несколько часов, сидел перед этим мигающим упрёком, оттягивая неизбежное – написание заказной статьи, гонорара от которой едва хватило бы, чтобы отсрочить очередной неприятный визит, звонок или стук в дверь. В застоявшемся воздухе висела тяжёлая, почти осязаемая тишина, которую не решался нарушить даже свет из окна.

В поисках хоть какого-то повода не садиться за статью, он машинально потянулся к телефону и зашел в соцсети. Лента была предсказуема: фальшивые улыбки, злые посты и куча бездарных картинок. Он с отвращением листал ее, пока не наткнулся на пост художницы. Под фото холста, заляпанного асимметричными пятнами лилового и охры, была подпись: «Это моя новая работа "Эманация Вечного". Я пыталась показать квантовую природу души».

Марк усмехнулся. «Квантовую природу»? Для него это была просто мазня, которую прикрыли умными словами. Очередная поза. Руки сами написали злой комментарий, который он всегда оставлял таким выскочкам: «Уважаемая, ваша "Эманация" эманирует прямо в глаза. Это не искусство, а банальная мазня, прикрытая псевдоумными словами.

Он отправил сообщение, тут же отключил уведомления и швырнул телефон на диван. На его лице на мгновение мелькнула гримаса мстительного удовлетворения, тут же сменённая острой волной отвращения к самому себе. Уничтожить чужой энтузиазм парой фраз – его постыдный и единственный оставшийся дар.

Чтобы заглушить это чувство, он резко развернулся к компьютеру и нажал пробел, выводя монитор из спящего режима. Тот же пустой документ, тот же мигающий курсор. «Смерть метафоры…» – мысль о статье вызывала тошноту.

Машинально, он ткнул в закладку браузера – городской новостной портал. И тут же его взгляд, натренированный выискивать яд и скандал, наткнулся на шапку главной страницы:

«ТЕЛО ИЗВЕСТНОГО ГАЛЕРИСТА ДМИТРИЯ СОКОЛОВА ОБНАРУЖЕНО В ЕГО ЖИЛОМ КОМПЛЕКСЕ. ВЕДЕТСЯ РАССЛЕДОВАНИЕ».

Он уже потянулся к мышке, чтобы пролистать дальше, но его внимание, выхватывающее мельчайшие детали, зацепилось не за саму новость, а за короткий комментарий прямо под ней. От пользователя Аноним 0023487.

Там не было текста. Только две строчки, впившиеся в экран, адресованные ему лично:

shadow-net.org/нз/1Марк Ильин. Ваш вердикт?

Больше ничего. Только его имя и вопрос, от которого похолодели подушечки пальцев Комментарий висел под постом об убийстве Соколова, но был адресован ему лично. Кто-то не просто знал его имя – кто-то говорил с ним на его языке, требуя профессиональной оценки. Цинизм и давно забытое любопытство слились в одном порыве. Игнорировать – значило признать, что у него больше нет вердиктов. А это было единственное, что у него оставалось.

Он кликнул по ссылке. Браузер на секунду завис, а затем перебросил его на странную, аскетичную страницу. Блог с вызывающим названием «Непризнанный Зритель». Первый и пока единственный пост был озаглавлен: «Критика кровавого палимпсеста: обзор "Инсталляции №1"».

А под текстом – фотографии. Не смазанные кадры с телефона из-за оцепления, а идеальные, профессиональные, снятые словно для каталога выставки. Чёткие, композиционно выверенные, они демонстрировали тело Соколова не как жертву, а как центральный элемент инсталляции. Поза, свет, каждый предмет в кадре – всё было продумано.

Это не убийство, господа. Это манифест».Марк читал, и у него холодели пальцы. Незнакомец разбирал убийство Соколова так, как Марк разбирал бы выставку какого-нибудь радикального художника: «…композиция построена на контрасте теплого, почти буржуазного уюта гостиной и леденящей пустоты смерти. Обратите внимание на вазу с георгинами – их увядание есть не что иное, как автопортрет самого "художника", его презрение к мишуре арт-рынка, которую олицетворял Соколов. Алый цвет на ковре – не просто кровь, это финальный, самый смелый мазок, разрушающий монотонность серо-бежевой гаммы интерьера.

Комментарии под постом кипели. Кто-то в ужасе называл автора психопатом, кто-то требовал немедленно найти его. Но были и другие голоса: «Жутко, но за душу берет…», «Как тонко подмечено!», «Я тоже сразу подумал, что там что-то неслучайное!». Пост стал вирусным. Марк усмехнулся.

«Опа, Дмитрий… Даже свой уход в небытие обставил, как высокохудожественный жест».

Но это была уже не шутка. В глазах Марка вспыхнул забытый огонёк охотника. Он схватил графический планшет, покрытый пылью. Он строил диагонали, накладывал сетку золотого сечения… Тело лежало ровно на пересечении осей. Идеальная композиция. Безупречная работа.

Марк очнулся от боли в затекшей шее. На часах – половина четвертого. Целых три часа его не существовало. Сознание возвращалось из мысленного лабиринта, где был только пости его призрачный создатель. Только что был проведён разбор арт-критики с автором, который сначала убил, а потом написал рецензию. Или это были два разных человека. Эта головоломка на мгновение поглотила Марка с азартом критика но ощущение оказалось хрупким и недолговечным.

Всё разорвал оглушительный стук. Нет, не стук – короткая, дробная серия ударов кулаком, от которой задребезжали стены. Марк вздрогнул, оторвавшись от экрана. Сердце на секунду ёкнуло и сжалось в ледяной комок: «Он? Уже здесь?» Но нет, всё оказалось приземлённее, проще – и оттого не менее страшно.

Через глазок в линзе-рыбке он увидел искаженные, расплывчатые фигуры. Три силуэта, заполнившие собой всё пространство за дверью. В середине – Костя. Не Константин, не господин Семёнов. Просто Костя. В своём вечном, чуть потёртом на локтях кожаном пиджаке, с лицом, на котором застыло выражение вежливой, деловой усталости.

Марк, мысленно ругаясь, с ощущением полной обречённости отпер дверь. Он даже не пытался сделать вид, что его нет – бессмысленно и опасно.

«Марк, здорово», – Костя шагнул внутрь без приглашения, и казалось, будто сама серая тоска из коридора влилась в квартиру вместе с ним. Его помощники остались на пороге, надёжно блокируя выход. «Костя, – голос Марка прозвучал хрипло, и ему пришлось сглотнуть. – Не самый подходящий момент».

«У долгов, Марк, нет подходящих моментов. Они есть всегда. Как погода. Или старость», – Костя прошелся в гостиную, брезгливо, кончиками пальцев отодвинув с пути стопку журналов. Он не садился, стоял посреди этого бардака, как инопланетянин на месте крушения. «Слышал, тебя снова вспомнили. В сетях пишут. Поздравляю, звезда». В его голосе не было ни капли поздравления. Была холодная констатация факта, имеющего конкретный денежный эквивалент.

«Это не то, о чем ты думаешь», – мрачно буркнул Марк, чувствуя, как по спине расползается знакомое, унизительное тепло беспомощности.

«Я думаю о цифрах, Марк. О просрочке. О твоих… творческих муках, которые почему-то всегда упираются в мои деньги». Костя достал из внутреннего кармана пиджака свой тонкий смартфон, пролистал и показал экран. Красные цифры. Сумма основного долга, набежавшие проценты, штрафы за просрочку. «Видишь? Растет. Как живое, прожорливое существо. Требует ухода. И корма».

«Я знаю. Скоро всё верну. Появились… перспективы», – Марк сам услышал фальшь в своем голосе.

«Перспективы?» – Костя усмехнулся, коротко и сухо, как щелчок затвора. «Перспективы – это когда ты подписал контракт с галереей. Или получил аванс за книгу. А то, что у тебя творится… – он мотнул головой в сторону компьютера, где все еще была открыта фотография «Инсталляции №1», – это не перспективы. Это истерика. А на истерике не заработать. На ней только потратить. В твоем случае – чужие деньги».

Он сделал шаг к книжным полкам, заваленным каталогами и альбомами. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по корешкам, выискивая не интеллектуальную ценность, а рыночную. Он не был ценителем искусства, но был первоклассным оценщиком чужого отчаяния. Его пальцы с аккуратно начищенными ногтями провели по стопке дорогих изданий, будто ощупывая кожу, и остановились на одном – массивном фолианте в шелковистом переплете с тиснением. «Русский авангард из частной коллекции Шустера». Подарочное издание, ограниченный тираж. Когда-то гордость коллекции Марка, купленная в дни его величия за бешеные деньги.

«Вот это – перспектива», – тихо, почти ласково сказал Костя и без лишних слов, одним уверенным движением, вытащил тяжеленный том с полки. Пыль заклубилась в луче света, заставив Марка чихнуть. «В качестве аванса. За твои будущие… творческие успехи». Марк почувствовал, как по его лицу разливается жар. Это был не просто каталог. Это был кусок его самого, его былой значимости, оправдание его существования. «Послушай, это не для продажи… Это… издание музейного уровня…»

«Ты что, Марк?» – Костя повернулся к нему, и в его глазах не было угрозы. Была лишь ледяная, неопровержимая логика бухгалтера, ведущего дебет с кредитом. «Ты собираешься читать лекции о высоком искусстве, когда в твоих дверях стоят мои ребята? Подумай, Ильин. С такими долгами тебе не до высокого искусства. Тебе надо думать о выживании. А я, как твой партнер, помогаю тебе сфокусироваться. Освобождаю от лишнего. От прошлого».

Он протянул каталог одному из «помощников». Тот взял его, держа почтительно, как церковную утварь, но в его глазах читалась все та же пустота. «Следующий визит будет менее… предметным, – Костя поправил манжет пиджака. – Обсудим твои перспективы в цифрах. Без метафор. Понял?» Марк молча кивнул. Слова застряли в горле комом стыда и бессильной ярости. Он мог дискутировать с призраком из интернета о природе искусства, но был абсолютно бессилен перед грубой материальностью этого визита.

Костя посмотрел на него еще секунду, словно проверяя, дошло ли, затем кивнул своим людям и направился к выходу. На пороге он обернулся, его взгляд скользнул по грязному полу, заваленным бумагам и зацепился за старую семейную фотографию на тумбочке. Марк, жена, маленькая дочь. Он взял ее в руки, насвистывая. «Красивая семья. Жаль, разбежалась. Марк замер. «Береги их, Марк. Мир жестокий. Не хочу, чтобы из-за наших с тобой… финансовых разногласий, с ними что-то случилось». Прогремел засов. Дверь закрылась.

Марк стоял посреди комнаты, слушая, как затихают шаги в подъезде. Пустое место на полке, где только что стоял каталог, притягивало взгляд. Пыль медленно оседала на освободившееся пространство, и эта пустота казалась громче любого звука. Чтобы не смотреть на нее, он потянулся к телефону – не для того, чтобы звонить, а просто чтобы уткнуться в цифровой шум, который заглушит гул в ушах.

Он машинально зашел в соцсети, прокручивая ленту, не видя лиц и постов, пока взгляд не зацепился за знакомое имя. Имя дочери. Школа искусств, где училась Софи, вела свою страницу. Яркий баннер анонсировал конкурс «Юные таланты».

И там, среди десятка других работ, была ее акварель. Нежный, немного неуверенный пейзаж: скамейка в парке, освещенная закатным солнцем. В ней была та самая «искра подлинного чувства», которую он когда-то тщетно искал в работах маститых художников.

Его горло сжалось. Он потянулся к экрану, словно желая коснуться этого кусочка ее мира, этого тихого, чистого места, – такого близкого и такого недосягаемого. И тогда он увидел комментарий. Не злой, не грубый – язвительный. Тот яд, в котором он сам был виртуозом. «Яблочко от яблоньки? Интересно, ее работа тоже чей-то некролог?» Слова повисли в цифровом пространстве, набирая лайки и одобрительные смайлики. Кто-то из «коллег». Кто-то, кого он когда-то задел. Теперь его дочь была мишенью.

Пальцы сами потянулись к клавиатуре, набирая привычный ядовитый ответ. Но он заставил себя остановиться. Любое его слово в этой интернет-свалке лишь подольёт масла в огонь и больнее всего ударит по Софи.

Он убрал руки от клавиатуры, чувствуя, как подкашиваются ноги. Всё – визит Кости, потеря каталога – померкло, сгорело дотла в огне нового, леденящего осознания. Он сам стал угрозой для своего ребёнка.