С юных лет Марта и Артур вынуждены были бороться за свою любовь. Увы, обстоятельства всегда играли против них. Сначала влюбленные оказались по разные стороны границы, а затем и в разных концах света. Но они не сломались и не предали свои чувства, преодолевая преграды, в надежде вновь обрести друг друга!

 

 

РОМАН

 

 

 

Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга»

2016

 

© О. А. Руднев. Наследники, 2016

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2016

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2016

 

 

ISBN 978-617-12-0257-3 (epub)

 

 

 

Никакая часть данного издания не может быть

скопирована или воспроизведена в любой форме

без письменного разрешения издательства

 

 

 

Электронная версия создана по изданию:

 

З юності Марта й Артур були змушені боротися за своє кохання. На жаль, обставини не сприяли їм. Спершу закохані опинилися по різні боки кордону, а пізніше й у різних кінцях світу. Однак вони не зламалися й не зрадили свої почуття, долаючи перешкоди, з надією знову віднайти одне одного.

Руднев О.

Р83 Долгая дорога в дюнах : роман / Олег Руднев. — Харьков : Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга» ; Белгород : ООО «Книжный клуб “Клуб семейного досуга”», 2016. — 512 с.

ISBN 978-966-14-9856-2 (Украина)

ISBN 978-5-9910-3406-7 (Россия)

 

С юных лет Марта и Артур вынуждены были бороться за свою любовь. Увы, обстоятельства всегда играли против них. Сначала влюбленные оказались по разные стороны границы, а затем и в разных концах света. Но они не сломались и не предали свои чувства, преодолевая преграды, в надежде вновь обрести друг друга!

УДК 821.161.1

ББК 84(2Рус)

 

Оригинал-макет подготовлен ИП «Назарова Е. П.»

 

Море...

Сегодня оно несло к берегу мутно-прозрачные зыбкие горы. Кружило их, сталкивало и с грохотом обрушивало на мелководье. Широкие пенные языки с жадным шипением вылизывали отмель, подбирались к остову старого, изглоданного временем карбаса. В поселке уже никто не помнил, как и когда очутилась здесь эта дырявая посудина — брошенная за ветхостью или вынесенная невесть откуда шалой волной.

Печальный символ утлой рыбацкой судьбы.

Набухшие клочкастые облака нависли над землей так низко, что трудно было представить: где-то там, за ними, могут быть покой и солнце.

Зента сидела на сером холодном песке, бессильно привалившись к борту. Закутанная в черное, с выбившимися из-под платка прядями седых волос, она казалась старухой.

Увертываясь от ветра, к карбасу подошла Айна.

— На-ка, поешь, — протянула Зенте завернутую в полотенце миску.

Зента не шевельнулась.

— Господи! — с отчаянием выдохнула Айна. — Проглоти хоть кусок!

Но Зента не слышала. Айна заплакала, опустилась на песок рядом с подругой.

— Околеешь ты здесь... Кому от этого польза?

Так и не дождавшись ответа, отряхнула подол, сказала хмуро:

— Ладно. Мне доить пора. Миску, когда пойдешь, не забудь.

Она уже отошла на порядочное расстояние, когда Зента вдруг позвала каким-то странным, сдавленным голосом:

— Айна, смотри!.. — и медленно поднялась. Женщина обернулась, вглядываясь в кипящий волнами простор. — Господи!.. — и бросилась вверх по дюнам, к поселку. — Люди! На помощь! Люди! В поселке ударил колокол. Из домов стали выбегать рыбаки, на ходу запахивая брезентовые куртки, нахлобучивая зюйдвестки. За ними тянулись на берег женщины, ребятишки. Столпившись на отмели возле карбаса, все они недоверчиво вглядывались в ревущее море. Кажется, там, за кромкой прибоя, и в самом деле что-то плясало на волнах. Но что? Обломок? Мачта? Человек, намертво вцепившийся в нее? Андрис Калниньш — кряжистый, крепкий, с короткой бородкой на медно-красном лице — задумчиво сунул в рот незажженную трубку. Если б хоть точно знать, что там — человек. — Ну, что же вы? — гневно метнулась к рыбакам Зента. — Трусы! Ждете, пока его разобьет у берега? Это он, он! Я вижу! — Она подбежала к самому краю отмели, закричала, захлебываясь ветром: — Янка-а! Черная стена воды выросла перед ней. Зента даже не успела испугаться. Калниньш выхватил ее из прибоя — мокрую, оглушенную. — Иди к женщинам, Зента. — Он сунул трубку в карман. — Мы сейчас... — Кивнул рыбакам, и четверо самых дюжих мужиков поволокли с дюн лодку. — Отец, гляди-ка! — Лаймон, плечистый парень с такой же, как у Калниньша, только еще мягкой бородкой, рывком сбросил с себя куртку — глаза его светились надеждой. — Вроде не зря стараемся. — Цыц ты! — резко обернулся к нему Андрис. — Плюнь три раза. — Всыпать бы тебе три раза, — добавил юркий, похожий на гнома Фрицис Спуре. — Знал бы тогда, как под руку каркать. Но теперь и он ясно видел: волны подтаскивали свой загадочный груз все ближе. Конечно — мачта. И человек на ней. Похоже, даже рукой машет, зовет. Может, и кричит, да разве разберешь в таком грохоте?

— Раз, два! Навались! — Рыбаки сунули лодку в приглубину за отбежавшей волной.

Но тут же встречный вал выбросил их на отмель. Чудовищной силы волна, вынырнув из свинцовой глубины, как щепку перевернула посудину, разметала бегущих людей. И выкинула, наконец, свой непонятный груз на берег: в песке, будто чудовище, корячилось огромное, вырванное где-то с корнями дерево. Мокро лоснился толстый, дочерна обглоданный морем ствол. С кривых, завитых в тугие узлы ветвей стекала вода. Издали их можно было принять за что угодно.

Калниньш молча сплюнул, повернулся и тяжело зашагал к дюнам. Рыбаки торопливо оттаскивали лодку — от греха подальше. Зента больше не упиралась. Послушно, безвольно, как больной ребенок, брела рядом с Айной. Торопилась уйти, чтобы не слышать этот злобный, торжествующий рев.

Ночью она лежала без сна, без дум. Так лежат покойники, которым забыли закрыть глаза. Неутихающий грохот шторма глухо доносился сквозь толстые бревна стен. От мерных ударов чуть заметно вздрагивало пламя свечи, оплывавшей в медном шандале.

Со стены, с фотографий, на нее смотрел Янис — молодой, чуть старше, чем теперь Артур. И так они похожи, отец и сын, — одно лицо. Рядом с мужем она — двадцатилетняя, в праздничном платье, со щекастым крепышом на руках.

 

Над берегом, по дюнам, на печальный звон колокола тянулась молчаливая цепочка людей, одетых в черное. Впереди шел священник. Лошадь с трудом тянула по Песчаной дороге телегу с простым струганым гробом. И такими же простыми, будто вырубленными из дерева, казались лица людей — жителей рыбацкого поселка. Колокол, возвещавший о похоронах рыбака — море все же отдало свою жертву, — раскачивался на растрескавшейся от времени и ветров сосновой колоде у кладбищенских ворот. Однорукий печальный старик уныло дергал веревку.

Это маленькое сельское кладбище, приютившееся за дюнами, среди сосен, — последняя пристань рыбака. На аккуратных, заботливо убранных могилках, рядом с белыми крестами, можно было увидеть и маленький якорь — символ надежды и спасения в лучшем мире. Когда гроб опустили на песок у края свежевыкопанной могилы, пастор скорбным взглядом обвел прихожан и начал:

— Простимся, братие, с почившим в твердой и праведной вере рабом божием Янисом.

Опустив головы, слушали пастора Андрис Калниньш и его сын Лаймон, Фрицис Спуре с дочкой Бирутой, рыжебородый Марцис, Друкис, Петерис с толстухой Эрной, другие односельчане. Айна, жена Калниньша, поддерживала под руку тихо плачущую Зенту — вдову погибшего.

— Возлюбленный брат наш, твой муж, Зента, — продолжал пастор, — Янис Банга — да упокоится душа его на небеси — был добрым христианином и добрым рыбаком... Вспомним же, что и любимейший ученик Господа нашего, Иисуса Христа, апостол Петр был тоже рыбак. В опасных трудах неводом в пучине вод добывал свое пропитание... Вознесем же смиренную молитву нашу в великой надежде... Ибо каждого, почившего в твердой и праведной вере, Господь, возлюбивший нас, приведет в царствие свое.

Пастор кивнул рыбакам, и они, подхватив концы длинных полотенец, начали опускать гроб в яму. Забилась в рыданиях Зента, Айна крепче прижала ее к себе. Пастор подошел к краю могилы и, взяв горсть земли, произнес простые, как эта земля, и такие же вечные слова:

— Из праха восстал — в прах и отыдешь. Аминь!

С глухим стуком упала на гроб первая горсть земли.

Потом и лопаты подхватили сырой песок.

Артур — в распахнутом форменном кителе, с зажатой в руке морской фуражкой — вбежал, запыхавшись, в ворота кладбища. И хотя он едва не опоздал, теперь невольно задержал шаг, медленно пошел к могиле. Встретившись с ним глазами, Зента только всхлипнула громче и спрятала лицо на груди сына. Так они и стояли — молча, неподвижно, пораженные жестокой правдой. Потом Артур осторожно отстранился и, нагнувшись, тоже взял горсть земли. Смутный шум моря и сосен баюкал грустную кладбищенскую тишину.

 

Свадебная фотография в полированной рамке — Янис Банга в подпирающем подбородок крахмальном воротничке, в галстуке, рядом с ним Зента в подвенечном платье, с миртовым венком. Этот трогательно-наивный снимок — непременная принадлежность любого рыбацкого дома — сейчас, на поминках, щемил сердце всем, кто пришел к Бангам. Во главе стола, где обычно сидел хозяин, стояли глиняная кружка, перевернутая тарелка и одинокая свеча.

Айна помогала Зенте хозяйничать. Они ставили на стол все новые миски с картошкой, рыбой, подливами, наполняли пивом кувшины. Но рыбаки к еде почти не прикасались. Молча сидели над кружками. В тягостную тишину глухо падали звуки — поскрипывание половиц под ногами, звяканье посуды, далекий собачий лай. Андрис Калниньш глянул на Артура, сидевшего рядом с пустым стулом отца, и сдавленно пробубнил:

— Ну, помянем твоего отца.

Рыбаки подняли кружки.

Аболтиньш, трактирщик, ввалился в комнату задом, разводя пухлыми локтями.

— Под низ, под низ подхватывай! — шептал он кому-то в сенях. — Да нет, так не пройдет, на попа ставь, на попа!

Следом за Аболтиньшем в комнату протиснулись бочка и трое тащивших ее парней в форме айзсаргов[1]. Трактирщик обернулся, наконец, к сидящим, кивнул Лаймону:

— Помоги-ка!

Тот встал, помог парням взгромоздить тяжелую дубовую бочку на скамью. Аболтиньш подошел к Артуру, положил руку на его плечо:

— Крепись, парень, — и обернулся к Зенте: — Ты уж извини, Зента, на кладбище не успели, — он кивнул на одного из айзсаргов, — с сыном ездили за товаром в уезд.

Хозяйка засуетилась, подставляя пришедшим чистые приборы. К столу, рядом с Зигисом — щуплым отпрыском трактирщика, — присели и братья Петерсоны — Бруно и Волдис — сыновья лавочника из соседнего поселка. Оба крепкие, рослые, знающие себе цену парни. Аболтиньш постучал вилкой по кружке.

— Draugi! Я хочу сказать... — Он оглянулся на сына и вдруг спросил: — Зигис, в чем дело? Для чего мы тащили свежее пиво?

Отпрыск бросился к бочке — тугая струя ударила в кувшин.

— Друзья! — повторил Аболтиньш, подняв пенящуюся кружку. — От нас ушел замечательный человек, наш друг Янис Банга... Такая уж доля рыбацкая. Сегодня он, завтра еще кто-то... Но Янка... Да что там говорить!.. Какой был рыбак! Какой дом поставил! Какого сына вырастил! Помянем его душу светлую.

Все молча выпили, Андрис, поднявшись из-за стола, угрюмо буркнул:

— Пойти покурить...

За ним поднялись Марцис, Лаймон, Фрицис Спуре, другие рыбаки. Столпились во дворе возле опрокинутой лодки.

— Благодетель! На пиво расщедрился, — зло сплюнул Спуре, набивая трубку. — Рыбак трактирный.

К Улдису Аболтиньшу отношение в поселке было одинаковым: его не любили и боялись. Уж больно хищной оказалась эта рыбина для доверчивых и простодушных рыбаков. Рыжий, худой, угодливый, он каким-то непостижимым образом быстрее всех умудрялся оказаться там, где случалась беда. Одалживал, ссужал, перекупал, посредничал... Уже через полгода жизни на побережье — Аболтиньш обосновал здесь трактир в тридцать втором году — в поселке не осталось ни одного человека, не обласканного им. Даже Озолс, и тот частенько оказывался после выпивки в должниках у трактирщика.

Аболтиньш никогда не торопил клиентов. Он даже не любил, когда рыбаки расплачивались сразу. Что, мол, за мелочные счеты со своими — успеется. А потом Озолс не раз ловил себя на мысли, что не может вспомнить, сколько же в действительности выпил рюмок. Надо бы, конечно, заплатить сразу, тогда и голова не пухла бы от сомнений, но у кого хватит духу так сразу взять и расстаться с деньгами. Тем более если тебя не торопят.

Труд у рыбака тяжелый, как волна в штормовую пору. Терпит рыбак, терпит, гнется на веслах, гнется, а потом как расправит плечи, как полыхнет жаркой удалью... Эx! И пойдет гулять.

Сколько выпито, сколько съедено — один Господь знает, да не скажет. Аболтиньш тем более.

Жена под стать мужу-трактирщику. Посоветовать, погадать, принять роды, дать зелье от простуды, сшить, раскроить, сварить, посолить, накоптить, высушить — она тут как тут. Сын Зигис — вылитый отец. И всегда при родителе. Встретит, проводит, подаст, нальет, подогреет, остудит, улыбнется, музыку вкрутит... Радуйтесь, горемыки. А наутро... Черт его знает, как оно случилось. Ты уж, Улдис, не гневайся, обожди. Вот сходим в море... Да что вы, друзья, о чем разговор? Нам ли считаться? Идите с миром. Вот и все. До следующей попойки. Страшный человек Аболтиньш. Без него трудно, а с ним еще труднее. Протяни палец — всю руку отхватит.

Думая о своем, вздохнул Марцис:

— Эх, Янка, Янка, отчаянная башка! Ну кто его гнал одного в море?

Рыбаки покачали головами, толковали невесело: «Думал, ему вместо салаки золото в сети попрет», «Дом-то новый, денежку тянет», «Да-а... Туго им теперь придется. На одной страховке из долгов не выплывут». Молчавший до сих пор Калниньш выбил трубку:

— Надо бы им как-то помочь.

— Может, правление? — неуверенно подал голос кто-то из рыбаков.

Калниньш насмешливо прищурился:

— Держи карман шире. Скажи спасибо, если похороны оплатят. Помнишь, как было с Эриком? — Он замолчал, увидел вышедшего на крыльцо Артура.

— Что же вы тут? — глухо спросил тот. — Мать к столу просит.

Рыбаки пошли в дом. Калниньш на секунду задержался, положил ему руку на плечо:

— Я уж думал, отца без тебя похороним.

— В рейсе были.

— Ну а как дальше с твоим училищем будет?

Артур пожал плечами. Что он мог ответить? Неужели Калниньш не понимает, какое у него положение? Плата за учебу, кредит, взятый на постройку дома, долги по мелочам, долги покрупнее... А мать? Кто станет ее кормить, заботиться о ней?

Вспомнился отец. Неугомонный, отчаянный, никогда не терявший надежды неудачник-оптимист, он так и не смог смириться с нуждой, опутавшей их по рукам и ногам. Такой уж он был человек, отец: верил в свою планиду, рвал жилы, недоедал, недосыпал, а сняться с мели никак не мог. Видно, счастье ему попалось особое: вот-вот, казалось, забрезжил просвет на горизонте — дом новый поставил, лодку купил, сына определил на капитана учиться — и вдруг на тебе, все прахом пошло. Начинай сначала, молодой хозяин.

Кто не сталкивался с рыбацким трудом, тому трудно представить жизнь на побережье. В стужу и зной, днем и ночью, в дождь и туман, с напарником и в одиночку, здоровый ты или больной, молодой или старый, паши и паши это проклятое море, таящее в своих глубинах самые неожиданные и коварные сюрпризы. До кровавых чертиков в глазах, до хруста костей, до треска лопающихся жил. Язык прилипает к гортани, сердце вот-вот готово вырваться из груди, а волна все бросает тебя вверх-вниз, вверх-вниз. Глотай соленый воздух и лови, черпай обессилевшими руками свое счастье. Сто раз забросишь, один раз поймаешь. Изо дня в день, из жизни в жизнь, от отца к сыну, от сына к внуку.

Земля у рыбака не в счет — так, самая малость — клочок у дома. Скота — и того меньше. Море — единственный кормилец. Оно давало жизнь, но оно же и отбирало силы, каплю за каплей. Ни на что другое их уже не оставалось. На доходы не разгуляешься. Рыба — товар нежный, скоропортящийся: вовремя не продал — считай пустую сеть вытащил. Скупщики, перекупщики — хитрый народец — прекрасно знали это и диктовали свою цену. Не нравится, поступай как знаешь. А куда денешься? Потащишь улов на рынок? Пробовали. Себе дороже получалось. Построить ледник, коптильню? Пороху не хватит. К тому же с утлыми лодчонками, рваными сетями да пустыми карманами далеко не уплывешь. Кто-то наживался, а кто-то, как был, так и оставался у разбитого корыта.

В середине тридцатых додумались, правда, до акционерного общества «Рыбак» с центральным правлением в Риге и местными отделениями по всему побережью. Организаторы на посулы не скупились. Они обязывались обеспечивать рыбаков кредитами, сетями, моторами, горючим, но, само собой, не безвозмездно: те, в свою очередь, должны были сдавать уловы только представителям общества. С этого времени многое вроде бы изменилось в поселке: появились моторные лодки, добротные сети, стали богаче уловы, не надо было ломать голову, как и куда сдать рыбу. Но нужда почему-то осталась прежней. Кредиты приходилось возвращать. Кое-кто залезал в такие долги, из которых выпутаться собственными силами уже был не в состоянии. И тогда оставалось одно: отрабатывать их своим горбом.

Впрочем, были на побережье и довольные. Управляющий отделением в поселке Якоб Озолс не мог пожаловаться на судьбу. Твердый оклад, регулярные добавки от прибылей за реализованный товар изо дня в день увеличивали его и без того завидное состояние. Однако здесь, пожалуй, следует рассказать кое-что поподробнее.

Всю жизнь Озолсы и Банги были соседями. Притом не просто соседями, а друзьями. В прежние времена их объединяло многое: и нужда, и общность взглядов, и страстная жажда разбогатеть. Даже внешне Якоб Озолс и Янис Банга были похожи. Их часто принимали за братьев, и в этом не было ничего удивительного. Они всегда вместе рыбачили в море, вместе уходили зимой на озера, батрачили, слонялись по Риге, не гнушаясь никакой работой — лишь бы деньги платили. Никогда не считались между собой и готовы были отдать друг за друга душу. Впрочем, имелась у них одна несхожесть: Банга делал все весело, как бы играючи, с деньгами расставался легко и просто, Озолс, напротив, к работе относился с угрюмой сосредоточенностью, а заработанное тратил неохотно. В остальном же они действительно были как братья. Правда, до поры до времени — пока оба не влюбились в одну девушку. Ухаживали за ней честно, не подставляя друг другу ножку, не используя хитрых уловок и не применяя недозволенных приемов. Но что поделаешь — любовь есть любовь. И порождает она не только добрые чувства. Ей сопутствуют и зависть, и восторг, и ревность, и боль, надежда и отчаяние. Побеждает всегда один. По-другому еще никогда не получалось.

Так вышло и здесь. Зента, молодая красавица рыбачка из соседнего поселка, постепенно стала отдавать предпочтение Банге. Это и дало первую, едва заметную трещину в их взаимоотношениях. Нет, внешне они по-прежнему оставались друзьями — верными и преданными. Подумаешь, предпочтение... Это дело такое, думалось Озолсу, сегодня повезло Янке, а завтра, глядишь, подфартит и мне. О том, чтобы отступиться, не могло быть и речи. Но тут случилось одно обстоятельство: Якоб потерял ногу. Произошло это глубокой осенью во время сильного урагана, налетевшего на побережье. Надо было спасать карбасы — их уже захлестывали волны. Озолс одним из первых бросился в воду и, не задумываясь, подставил плечо, чтобы оттащить лодку к берегу. Однако, не сделав и двух шагов, не смог удержаться на ногах, поскользнулся. Налетевшая волна ударила в спину и завершила дело: Якоб упал, товарищи не сумели удержать карбас, и он, рухнув всей тяжестью вниз, раздробил парню ногу.

Врачи были бессильны. Через полгода Озолс, осунувшийся и посеревший, с поблекшими от боли и отчаяния глазами, появился в поселке и, как немой укор, проковылял на костылях к своему дому. Он ни с кем не хотел общаться. Даже с лучшим другом Янкой обменялся несколькими скупыми, ничего не значащими словами. И надолго замкнулся в своем одиночестве и горе. Рыбаки решили помочь товарищу — сбросились, заказали протез в Риге. Якоб протез принял как должное, поблагодарил, но помрачнел после этого еще больше. Видно, воспринял поддержку как милостыню, брошенную несчастному калеке. Милостыню жалкую и унизительную. Деревяшкой, мол, откупились.